Горбун, Или Маленький Парижанин - Поль Феваль

— Черт возьми! — воскликну Пероль. — Уж не собираетесь ли вы обвинить Дамона в том, что он желает смерти Пифию?

— А что, — отвечал Плюмаж, — подлинный Дамон, живший во времена сиракузского тирана Дионисия, был богат, а у подлинного Пифия не было ежегодного дохода в шестьсот тысяч экю.

— Каковой доход, — вставил Галунье, — имеется у нашего Пифия и единственным наследником какового является наш Дамон.

— Вы чувствуете, милейший господин де Пероль, насколько это все меняет? — продолжал Плюмаж. — Я добавлю, что у подлинного Пифия не было столь прекрасной возлюбленной, как Аврора де Келюс, а подлинный Дамон не был влюблен в красавицу или, верней сказать, в ее приданое.

— Совершенно верно, — вторично вставил Галунье. Плюмаж наполнил свой кубок.

— Господа, — сказал он, — я пью за здоровье Дамона… я хотел сказать, Гонзаго, который завтра получит шестьсот тысяч дохода и мадемуазель де Келюс, если Пифий… я хотел сказать, Невер сегодня ночью уйдет из жизни.

— Здоровье принца Дамона Гонзаго! — закричали наемные убийцы, предводительствуемые братом Галунье.

— И что вы на это скажете, господин де Пероль? — торжествующе заключил Плюмаж.

— Чушь! — буркнул тот. — Клевета!

— Вы позволили себе грубость. Пусть мои доблестные друзья рассудят нас. Я беру их в свидетели.

— Ты сказал правду, Плюмаж! — зашумели доблестные друзья.

— Принц Филипп Гонзаго, — пытаясь сохранить достоинство, объявил Пероль, — выше подобных оскорблений, и ему нет нужды оправдываться.

Плюмаж остановил его:

— Вот что, милейший господин де Пероль, присядьте-ка. Пероль отказался, и тогда гасконец силой усадил его на табурет, после чего обратился к своему помощнику:

— Ну как, Галунье, перейдем к более тяжким оскорблениям?

— Плюмаж! — произнес нормандец.

— Раз господин де Пероль не сдается, настал, дорогуша, твой черед взять слово.

Нормандец залился краской до ушей и опустил глаза.

— Но я не умею выступать публично, — пролепетал он.

— Попробуй! — предложил Плюмаж, закручивая усы. — Битый туз! Наши друзья простят тебе твою неопытность и молодость.

— Рассчитываю на их снисходительность, — промямлил робкий Галунье.

Голосом маленькой девочки, отвечающей на вопросы из катехизиса, Галунье начал речь:

— Господин де Пероль имеет все основания считать своего господина безукоризненным дворянином. Вот одна подробность, которую мне удалось случайно узнать. Я ничего дурного в ней не вижу, хотя иные злонамеренные души могут расценить ее по-другому. Когда три Филиппа вели в Париже веселую жизнь, настолько веселую, что король Людовик пригрозил сослать племянника в его владения… да, а происходило это года три назад, и я тогда служил у одного итальянского врача по имени Пьер Гарба, ученика небезызвестного Экзили14…

— Пьетро Гарба-э-Гаэта! — прервал его Фаэнца. — Я знавал его. Большой был мерзавец.

Брат Галунье мягко улыбнулся.

— Это был человек степенный, — поправился он, — мирного нрава, истово верующий, ученый, как не знаю кто, а занимался он составлением благотворных микстур, которые сам он называл бальзамом долголетия.

При этих словах все виртуозы шпаги разразились хохотом.

— Битый туз! — бросил Плюмаж. — Да ты великолепный рассказчик. Продолжай!

Господин де Пероль вытер со лба выступивший пот.

— Принц Филипп Гонзаго, — продолжал Галунье, — частенько навещал добрейшего Пьера Гарба.

— Тише! — невольно вскрикнул Пероль.

— Громче! — закричали храбрецы.

Они от души веселились, тем паче что знали: цель этого спектакля — увеличение платы.

— Продолжай, Галунье, продолжай! — кричали они, тесней окружив нормандца и Пероля.

А Плюмаж, ласково погладив своего помощника по затылку, произнес прямо-таки отеческим тоном:

— Ризы Господни! Малыш имеет успех.

— Мне очень жаль, — промолвил Галунье, — что я вынужден повторить слова, которые, похоже, не по нраву господину де Перолю, но истина состоит в том, что принц Гонзаго весьма часто навещал Гарба, вне всяких сомнений, чтобы набираться у него знаний. И как раз в это время юный герцог де Невер стал чахнуть.

— Клевета! — крикнул Пероль. — Гнусная клевета! Галунье с невинным видом поинтересовался:

— Мэтр, а разве я кого-нибудь обвинял? Подручный принца Гонзаго до крови прикусил губу, а Плюмаж бросил:

— Милейший господин де Пероль больше не будет таким невоздержанным.

Тот вскочил.

— Надеюсь, вы мне позволите уйти отсюда? — со сдержанной яростью осведомился он.

— Ну, конечно! — смеясь от всей души, отвечал гасконец. — Мы даже проводим вас до замка. Добряк Келюс, наверно, уже проснулся, так что мы объяснимся с ним.

Пероль рухнул на табурет. Лицо его позеленело. Безжалостный Плюмаж протянул ему стакан.

— Выпейте, подкрепитесь, — предложил он. — А то у вас такой вид, будто вам худо. Всего глоточек… Не хотите? Тогда просто посидите, придите в себя и позвольте говорить этому плуту-нормандцу. Он красноречивей, чем адвокат в парламенте.

Брат Галунье благодарно поклонился Плюмажу и продолжал:

— Начались толки: «Ах, бедный молодой герцог де Невер умирает». Забеспокоились и двор, и город. Еще бы, Лотаринг-ский дом — один из самых знатных домов во Франции! Король осведомлялся о его здоровье. Филипп, герцог Шартрский, был безутешен…

— Но еще безутешней, — прервал его Пероль, сумевший придать своему тону проникновенность и убежденность, — был Филипп, принц Гонзаго!

— Боже меня упаси противоречить вам! — воскликнул Галунье, чья неизменная любезность должна бы послужить примером всем спорящим. — я даже уверен, что принц Филипп Гонзаго был крайне огорчен, и вот доказательство тому: каждый вечер, облачившись в ливрею лакея, он приходил к мэтру Гарба и всякий раз с унылым видом повторял: «Это слишком затягивается, доктор, слишком затягивается!»

В низеньком зальце кабачка «Адамово яблоко» сидели сплошь убийцы, и тем не менее все они содрогнулись. Холодок пробежал по спине у каждого. Плюмаж грохнул кулаком по столу. Пероль, не промолвив ни слова, опустил голову.

— Как-то вечером, — продолжал брат Галунье, непроизвольно понизив голос, — Филипп Гонзаго пришел раньше, чем обычно. Гарба пощупал ему пульс, тот был лихорадочно частый. «Вы сегодня много выиграли в карты», — сказал Гарба, хорошо знавший принца. Гонзаго рассмеялся и ответил: «Напротив, я проиграл две тысячи пистолей», — но тут же добавил: «Невер хотел сегодня пофехтовать в академии, но у него нет даже сил держать шпагу». «Значит, это конец, — пробормотал доктор Гарба. — Возможно, завтра…» Но, — поспешил добавить почти ликующим голосом Галунье, — каждый день приносит свои сюрпризы. Назавтра Филипп, герцог Шартрский, посадил Невера к себе в карету и — гони, кучер, в Турень! Короче, его высочество увез Невера в свои владения. А оттуда молодой герцог в поисках солнца, тепла, жизни переплыл Средиземное море и прибыл в Неаполитанское королевство. Филипп Гонзаго пришел к моему хозяину и приказал ему отправляться туда же. Я уже стал собирать вещи, но, к несчастью, ночью у моего хозяина разбился перегонный куб. Бедный доктор Гарба скончался на месте, вдохнув испарения своего эликсира долголетия.