Малиновка поёт лишь о любви... (СИ) - Лакомка Ната

Еще секунду назад она собиралась бежать, а сейчас ее словно приморозило к земле. Он считает, что ее вины здесь нет? Что он сам виноват?..

Ей показалось, будто с сердца салился огромный тяжелый камень – свалился и рухнул куда-то вниз, а на душе стало легко-легко.

- В свое время я тоже любил там купаться, - продолжал Кривобокий Рик, подбирая камешки и бросая их в воду. – Хотя страшно боялся заплывать под водопад. Наш конюх, когда напивался, болтал, что там живет страшное чудовище, с зубами длиной в полпальца.

- Какое чудовище? – прошептала Дьюлла. – Там все озеро на просвет, до дна.

- Вот и я о том же, - подхватил он, словно не заметив, что она заговорила. – Но только не бегайте больше туда одна. Мало ли кто бродит по лесам. Берите с собой служанок, я прикажу сопровождать вас. А если захотите почувствовать себя в одиночестве – скажите мне. Я поеду с вами и буду охранять… повернувшись к озеру спиной.

Она запоздало поняла, что нарушила молчание, которое хранила последние полгода.

- Обещаете не ходить к Чаше одна? – спросил Рик.

- Обещаю, - прошептала она, уткнулась лицом в колени и заплакала.

7. Теперь всё будет по-другому...

Самая прекрасная девушка на свете сидела рядом с ним и плакала. Рик мгновенно облился потом, вообразив, что это он чем-то огорчил ее. Вся куртуазность улетучилась, как дым, и теперь он попросту не знал – что делать.

Но Дьюлла не убегала, и сдерживала слезы изо всех сил. Если бы он обидел ее, она не осталась бы на берегу. Боясь спугнуть девушку, Рик осторожно поднялся на колени, отодвинув поднос, и сел совсем рядом, ощущая ее близость всем своим существом. Уместно ли будет обнять ее? Наверное, да. Почему бы ему не обнять свою кузину? Но, поразмыслив, он все же побоялся сразу лезть с объятиями. Сначала погладил по голове, и Дьюлла вдруг приникла к нему, спрятав лицо на его груди. Рубашка тут же промокла от ее слез, и от этого было и горячо, и холодно одновременно. Рик медленно, словно во сне, поднял руку, и обнял девушку, сжав округлое нежное плечо.

Надо было сказать какие-то слова утешения, но теперь он молчал, совсем как Дьюлла. Потому что не знал, чем надо утешать и от чего.

Но она и не требовала утешений, а все теснее прижималась к нему, и обхватила за талию, вздрагивая от рыданий.

Рик чувствовал себя наполовину на небесах, а наполовину – дураком. Вот она в его объятиях, плачет, и он чувствует ее совсем рядом, испытывая томление во всем теле, нежность и тепло. Но сидит, как болван, не зная, что сказать.

- Главное, что говорить ты умеешь, - прошептал он, поглаживая золотистые кудри Дьюллы, рассыпавшиеся до самой земли. – А с остальным – разберемся постепенно. Какой у тебя великолепный вальширский акцент! Значит, до Свона ты жила в Вальшире?

- Не знаю, - выдохнула она и расплакалась с новой силой.

Они просидели на берегу гораздо дольше, чем полчаса, и бледный серп месяца уже поднялся над лесом, а со стороны замка то и дело слышалось многозначительное покашливание, Рик махал рукой, не оглядываясь, и их с Дьюллой не смели беспокоить. Один раз только толстая наставница, презрев всё, нарушила их уединение, чтобы принести девушке накидку. Это было очень кстати, потому что от пруда тянуло прохладой, да и из леса начал задувать холодный ночной ветер.

А Рику не было холодно даже в тонкой рубашке. Дьюлла рассказывала ему историю своей жизни – быстро, захлебываясь словами, словно боялась, что он не дослушает. Если верить слугам, она молчала полгода, а вот сейчас заговорила. Речь ее была ужасной – так разговаривают простолюдины из подворотни, коверкая слова, неправильно употребляя окончания и проглатывая половину звуков. Но Дьюлла заговорила! И она вовсе не была дурочкой, какой ее представила наставница леди Кандида. Как-то совсем незаметно Рик с Дьюллой перешли на «ты», и это сблизило их еще больше.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

- Матушка Зайчиха сушила летом травы, а зимой меняла на хлеб и крупу. Мы хорошо жили. Я тоже немного разбираюсь в травах, она меня научила! Милорд Босвел приехал однажды утром, - поверяла Дьюлла, схватив Рика за руку. – Я очень его испугалась. Он был похож на медведя! Даже страшнее! Он схватил меня и забросил в седло. Я хотела спрыгнуть, но он удержал меня за волосы. Матушка Зайчиха выскочила из дома, увидела его – и замерла. А ведь она никого не боялась. Даже когда к нашей лачуге вышли пять пьяных лесорубов, она ни капельки не струхнула – схватила полено и отходила их до кровавых синяков. Но милорда Босвела сначала испугалась. Но она знала его, потому что потом бросилась к нему, схватила меня за колени и закричала: «Вы же не увезете ее просто так, милорд Босвел? Дайте хоть попрощаться!» - но он пнул ее в грудь, чтобы отстала. Матушка Зайчиха упала, и я даже не знаю – жива ли она…

- Отец всегда был жесток, - сказал Рик, чувствуя ее пальцы на своей коже, как раскаленное железо. – И с братом, и со мной. Мне жаль, что и тебе досталось от его нрава.

Она посмотрела на него с благодарностью. Или так ему показалось в сумерках. Но от этого взгляда тепло разлилось в груди. Никогда еще красивая девушка не смотрела на него с такой признательностью, и это было приятно. Удивительно приятно. И сердце застучало барабанной дробью.

- Он отвратительно вел себя со мной, - тут она не выдержала и снова заплакала. – Едва я начинала спрашивать, кто он такой и куда меня везет, кричал, что я – бесполезное существо, деревенщина с босяцким говором, и не смею оскорблять его слух.

- Он не бил тебя? – спросил Рик, холодея от ужаса. То, какой тяжелой была у отца рука, и как скор он был на наказания, ему было прекрасно известно.

- Нет, - она помотала головой, размазывая по лицу слезы. – Но иногда слова бьют больно, очень больно.

Рик сделал движение, чтобы снова притянуть ее к себе, но вовремя опомнился и уселся смирно. «Как святоша на воскресной проповеди», - подумал он, иронизируя над собой.

- Он меня пальцем не тронул, - продолжала Дьюлла, - хотя я очень боялась сначала. Но когда пыталась заговорить с ним… Он ругал меня... Приказывал заткнуться…

- И тогда ты решила молчать?

- Да, - она быстро и стыдливо кивнула. – Решила молчать.

- И отказалась от еды в знак протеста?

- Ой! – она закрыла лицо руками.

- Что такое?

- Не спрашивай, это так глупо…

Но он все же принудил ее к откровению и только ласково взъерошил ей волосы на затылке, когда она призналась, что едва видит такой красивый стол и кучу блестящих столовых приборов, как пугается до судорог.

- Понимаешь, я всегда ела из деревянной чашки, - объясняла она ему, запинаясь от смущения, - а там одних только ложек – вот столько! – она выставила вперед руку, растопырив пальцы. – И еще ножи, и эти… маленькие вилы… Я не представляю, как можно всем этим управляться! Ведь я такая неумеха и ничего не знаю… - последние слова она выговорила почти обреченно.

- И столько времени воровала объедки, - мягко упрекнул он ее. – Эх, Дьюлла, какой же ты еще ребенок.

- Они смеялись надо мной, - сказала она тихо. - Они все и так считают меня дурочкой, сумасшедшей. Я не хотела, чтобы они смеялись надо мной еще больше. Ты не знаешь, каково это – когда над тобой потешаются только потому, что ты чем-то отличаешься от остальных.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

- Мне очень хорошо это известно, и не понаслышке, можешь поверить. Но теперь никто не посмеет над тобой смеяться, - пообещал ей Рик. – А обращаться с ложками, ножами и… вилками, я тебя научу. И ты будешь есть так же изящно, как королева.

- Правда? – она посмотрела на него доверчиво, улыбнулась и опять разревелась, а ему снова пришлось ее утешать.

Потом она вернулась к рассказу про то, как милорд Босвел увез ее из лесной лачуги.