The Мечты. О любви - Марина Светлая

***

Первые минуты Юлька соображала очень плохо. Они о чем-то говорили с Женей. Практически междометиями, та гладила ее плечи, подавала воду в стакане, успокаивала, хотя зачем успокаивать — Юля не понимала совсем. Она же не плачет. Ни капельки. Даже не хочется. И воду пила послушно, медленно, большими глотками, демонстрируя, что все в порядке. Что она справится. Единственное — снова прорывалась мигрень, о которой Юля успела забыть в бесконечной кутерьме последних недель. А сейчас ловила себя на мысли, что та отступала, когда рядом был Богдан. И снова подкрадывалась, едва она сама себе расставляла ловушки из одиночества и разочарований. И собственных ошибок тоже.

Главное — своевременность наблюдений. И своевременность признаний.

Даже если то, в чем признаваться, сама еще не осознала. Даже если крайне далека от осознания.

Даже если порет горячку.

Нет, Юля отчетливо помнила, что Женя пробовала ее отговаривать. Просила сначала успокоиться, прийти в себя, разложить все по местам. Убедиться, в конце концов. Даже что-то говорила о том, что можно сначала сделать тест — материал Романа тоже вполне подошел бы, чтобы установить родство. И, наверное, была права — зачем тревожить Богдана тем, что еще не наверняка. Но они обе понимали и то, что предположенное — слишком уж точно, чтобы еще сомневаться. Они были не слепые. Они обе были не слепые. И вместе с тем, какая же слепота владела Юлькой столько лет, что она ни секунды не предположила, что когда ее сын, ее собственный ребенок улыбается, его улыбка словно копирует другую, более взрослую, от которой она плавилась, будто воск от огня.

Всегда. Всегда. Веря, что забыла и переросла — всегда.

Она помнила, как просила у Жени присмотреть за Андреем. Потому что тот днем никогда не спит долго, наверняка скоро подорвется, а она не знает, сколько времени понадобится, чтобы все объяснить. И в очередной раз отвечая на Женино: «Да погоди ты! Может, не сейчас хотя бы?» — мотала головой, потому что потом будет еще хуже. Уж лучше сразу.

Пусть и глупо.

Но если вот прямо здесь не сказать — он же потом их с Царевичем обоих домой повезет. Наверняка потребует ехать его машиной. Он такой упрямый, когда чего-то хочет, а хочет он их с Андреем. И вот это будет действительно страшно. Остаться втроем в ограниченном пространстве салона и дальше молчать. До какого-то гипотетического результата теста. Материал для которого брать у предполагаемого деда?! После всего обойтись с Богданом еще и так? Еще и такое натворить?

Нет, нет. Это уже совсем невозможно. И неправильно. И такого она точно не сделает. Даже если рациональная и спокойная Женя уверена, что это ошибка и она поступает импульсивно. Но от одной мысли, что можно промолчать и разобраться самой, а его потом поставить перед фактом, ей становилось не по себе.

Честно — это сдать анализы вместе. И результатов тоже ждать вместе. Столько, сколько потребуется. Потому что… она ведь тоже не знала! Черт подери, она не знала! Она виновата, но она не знала!

Как очутилась в коридоре, Юлька помнила уже не очень отчетливо. На кухне все еще шуршала Елена Михайловна, но, отбившаяся от рук, уже о чем-то рядом с ней щебетала Лизка, очевидно, решившая оставить уроки до лучших времен или пока родители не обратят на нее внимание.

Женя мягко сжала ее плечо, в очередной раз шепнув: «Уверена?»

И Юля упрямо кивнула. И сама не подозревала, какой спокойной и собранной выглядит сейчас. Может быть, это и позволило Женьке ее отпустить. Туда. Туда, во двор, где о чем-то переговаривались мужчины Моджеевские. Она вышла на веранду, не накинув куртки, и посмотрела в их сторону, почему-то впервые именно сейчас отмечая про себя, что они разные, но и похожи невероятно. Ростом, худобой, подтянутостью. Какими-то движениями. Без фотографической точности, которую она наглядно узрела совсем недавно, но жирными мазками одной и той же руки… одной и той же кисти!

Она спустилась на пару ступенек с крыльца. На звук ее шагов Богдан обернулся, будто почуял, что это она. А Юля, будто бы каждой своей частицей устремившись к нему, оставаясь при этом неподвижной там, у ступенек, смогла только кое-как улыбнуться. Пропустить ровно один удар сердца и сказать:

— У меня к тебе дело.

— Только не начинай о том, что ты собралась домой добираться сама, — прищурившись, заявил он в ответ.

— Не буду. Поговорить надо, — ответила Юля, переведя взор на Романа, который тоже теперь напряженно смотрел на нее, хотя и, стоило отдать ему должное, гнева в нем она не видела сейчас, только тревогу.

Потом вернулась глазами к Богдану и добавила:

— Это важно.

— Ну если важно… — он взглянул на отца.

— Если важно, то конечно, — прочистив горло, брякнул тот и сунул в зубы сигарету. — Я пока это… Чай организую.

И с этими словами он двинулся к дому, по пути буравя Юльку взглядом, от которого у нее холодело на душе. Будто бы Моджеевский-старший уже вынес ей вердикт за все ее прегрешения. Но вопреки этому дурацкому ощущению, Роман Романович по пути стянул с себя куртку и, проходя мимо, накинул на плечи, пробурчав почти не раскрывая рта и не вынимая сигареты:

— Не лето, замерзнешь тут.

Потом он скрылся за дверью, надежно прикрыв ее за собой. А Юлька осталась стоять, не решаясь подойти ближе к Моджеевскому-младшему.

Наблюдая за ней, Богдан удивленно вскинул брови и, не сдержавшись, съязвил:

— Ты сейчас похожа на щенка, который растерзал хозяйский тапок и точно знает, что накосячил.

— Спасибо, что не на кота, который в него нассал, — вяло отшутилась Юля и все-таки сошла с веранды к нему, так и не подойдя вплотную. Сейчас уже начинали сгущаться сумерки. Быстрые такие, почти моментально окутывающие тьмой. Совсем скоро видеть Бодины черты она будет только благодаря свету, лившемуся из окон дома.

Страшно — это не то слово. Она не знала, как говорить. И что говорить. Чувствовала себя слишком беспомощной, чтобы вообще говорить. Хотелось спрятать голову в песок. Пляж всего в нескольких метрах. Можно заодно и утопиться.

— Помнишь их