The Мечты. О любви - Марина Светлая

и Лизка, то ли уяснив, наконец, эту элементарную истину, то ли почувствовав, что воздух слишком наэлектризован чем-то совсем не радостным, отступила обратно к Жене.

Юля на него не смотрела. Продолжала уговаривать сына надеть комбинезон, тот сердился и, возмущенно лопоча что-то на полумарсианском, тыкал пальцем в сторону двери. В конце концов сдавшись, его нерадивая мать повернулась к Богдану и ровно проговорила:

— Он требует мяч. С собаками играл. Принеси, пожалуйста… я не знаю где…

— Я знаю! — пискнула в ответ Лизка и рванула из комнаты, оставив троих взрослых и одного ребенка вместе.

— А где наша шапка? — отстраненно спросила Юля у Жени.

Шапка обнаружилась на комоде. Богдан протянул ее Юле и наклонился к Андрею. Несколько мгновений пристально вглядывался в его сердитое сейчас личико. Мальчик притих и тоже заинтересованно смотрел на взрослого, чем воспользовалась Юлька и быстро натянула на мелкого комбинезон.

— Домой поедем? — спросил Богдан Андрюшку.

— Поедем, — согласился тот и тут же повернулся к матери: — А где дождь?

— Джордж, — поправила его Юлька. — Спит. Пошли, а то он сейчас решит тащить с собой еще и собаку.

— Лизон не отдаст Джорджа без боя, — улыбнулся Богдан и подхватил Андрея на руки.

Теперь на несколько мгновений зависла Юлька, глядя на них и не понимая, как к этому относится. Как-то же надо относиться. А она залипла и пытается продраться сквозь шум в голове, через который продолжает пробиваться Бодин голос, как получасом ранее, у веранды.

«Погрешность».

С его интонацией там. Какое отвратительное, оказывается, слово.

Как она умудрилась из всех выбрать именно его?

На руках у Богдана сходство с Андреем, не выраженное, пока ее носом не ткнули, становилось просто каким-то нереальным. Может, потому что сквозь детскую пухлость и округлость уже проступили такие же глазища. Тот же рот, только меньше. Та же ямка на подбородке. Пока еще маленьком. Только нос непонятно чей. Но носы имеют свойство меняться.

Юлька мотнула головой, словно бы снова отрицая то, что видит. И ломанулась на выход под пристальным взглядом Жени. Мимо Романа, который, оказывается, приволок мяч. Замерла посреди коридора, когда услышала негромкий голос Моджеевского-старшего за спиной:

— Ну что, Андрюха! Пока! Давай пять, как я учил.

— Господи, какой бред, — пробормотала себе под нос Юлька, теряя контроль не только над происходящим, но и над собой.

— Зато тебе определенно есть, чем гордиться, — буркнул ей Богдан, поравнявшись с ней.

На этом выдохлись оба. Пока ехали, в машине царила абсолютная тишина. Даже Андрюшка помалкивал, сосредоточенно глядя в окно. И только однажды Юля подала голос, когда поняла, что Богдан везет их к дому Ярославцева. Она сидела на заднем сидении возле сына, не решившись устроиться рядом с Моджеевским, как еще только этим утром, когда он забирал ее из столичного аэропорта. Господи, как давно. В прошлой жизни. Донатсы на заправке и тюльпаны. Тюльпаны — как дурацкое напоминание об этой жизни все еще лежали возле нее.

А вот дорога, на которую свернул Богдан, была не той. Она вздрогнула, сообразив, что он так ничего и не знает о ее грандиозном исходе из квартиры Димона. Женя, получается, не раскололась. И ей ничего не оставалось, кроме как выпалить:

— Стой! Нам на Молодежную надо! — вышло звонко, переполошенно.

— Ты же говорила домой, — удивленно сказал Богдан, взглянув на нее в зеркало заднего вида.

— Мы там больше не живем, — пробормотала она, сдувшись.

Не говоря ни слова, Богдан вернулся взглядом к дороге и на ближайшем перекрестке повернул по направлению к Гунинскому особняку. Припарковался у ворот, а когда входил следом за Юлей и Андрюшкой во двор, с удивлением оглядывался по сторонам. Оказывается, с тех пор, как он был здесь последний раз, с особняком случилась внушительная реинкарнация. А он и не знал. И взглядывая на Юлю с важно топающим рядом сыном — с большой долей вероятности их общим сыном — понимал, что он чертовски многого не знал. И чертовски многое пропустил. Андрей не родится во второй раз. Не сделает первый шаг. Не произнесет первое слово…

— Я приеду завтра в десять, — сказал Моджеевский, оставляя в прихожей Юлькины вещи.

— Мы будем готовы, — послушно ответила она.

Он кивнул, развернулся, спустился на одну ступеньку и, не слыша звука закрывшейся двери, оглянулся. Юля все еще стояла на пороге квартиры.

— Когда ты переехала? — спросил Богдан.

— В тот день, когда мы последний раз говорили перед моей поездкой.

— До завтра, — хмуро попрощался он и вышел из подъезда.

За ним глухо стукнула дверь. После этого Юлька закрыла свою и прижалась лбом к прохладному дереву. Потом с размаху приложилась о него башкой, чтобы только выбить изнутри мерзкое эхо от Бодиного ухода. Но это эхо внезапно сменил Андрюшин писк:

— Мамочка! Будет вава!

Он стоял посреди коридора все еще одетый, с мячом в руках и во все глаза пялился на Юльку.

— Да у меня уже там вава, — вздохнула она, быстро отлепилась от двери, присела на корточки перед сыном и принялась его раздевать, целуя то одну щечку, то другую. Мелкий же, всерьез озадаченный материными словами, пытался найти следы повреждений на ее лбу, но не находил и на всякий случай старательно дул на место удара.

Потом они вместе рылись в холодильнике, изучая, чем тот затарен при помощи деда Андрея. А после готовили ужин. Вернее, она готовила, а сын — контролировал, сидя на своем кресле и перебивая аппетит абрикосовым творожком из яркой баночки с динозаврами. После ужина — ушел смотреть мультики. Это был его законный час. А Юлькиного мужества хватило еще на то, чтобы позвонить отцу — в соседний подъезд на третий этаж, но по телефону. Чтобы отчитаться, что приехала, доставлена и все хорошо. Ну и поблагодарить за продукты.

На этом она окончательно выбилась из сил.

Вот только поняла это в минуту, когда в запале решила разобрать чемодан. Вернулась за ним в коридор, где он все еще стоял на том месте, на котором оставил его Богдан. А на нем сверху оказался букет уже завядших разноцветных тюльпанов. Там