Вещность и вечность - Елена Макарова

Мы побродили немного, но друга его не нашли. Постепенно мальчик расположился ко мне и спросил: “Хотите послушать стихотворение, которое я написал?” – “Конечно, хочу, тем более твое. Ты давно пишешь стихи?” – “С того времени, как потерял маму и папу и оказался в Терезине”. – “А как называется стихотворение?” – “Терезин”. – “Так читай, а потом перепиши мне на память, ладно?”

Он начал читать:

Терезин

На стенах грязных грязи пятно.Колючая проволока. Окно.30 тысяч уснувших навеки.Однажды проснутся они и увидятСобственной крови реки.Я был ребенком назад два года,Мечтал о дальних мирах.Теперь я взрослый, узнал невзгоды,Я знаю, что значит страх,Кровавое слово, убитый день.Не рассмешит меня дребедень,Не напугает чучело на огороде.При этом верю – все это сон,Колокол вздрогнет – и окончится он,Проснусь и вернусь я в детство,Оно, как дикая роза в шипах.Ребенок ущербный у матери на руках, —Она его нежит больше детей других.Дни моей юности – что ожидает их?Враг да удавка.

Юность страшна. Страшен ее приговор:Вот – зло, вот – добро, а вот твой позор.Там, вдалеке, где детство уснуло сладкоНа узеньких тропках Стромовского парка,Кто-то смотрит из дома. Но в том окнеОдно лишь презренье осталось ко мне.В ту пору, когда сады набирали цвет,Мать подарила мне божий свет,Чтобы я плакал.Я сплю на досках при свете свечном.Но время придет, и увижу в упор,Что был я всего лишь маленьким существом,Таким же крохотным, как этот хорИз тридцати тысяч жизней,Замолкших тут.Однажды воскреснут на милой Стромовке они,Подымут холодные веки,Глянут во все глаза на текущие дниИ снова уснутНавеки.

И он умолк. Спустя какое-то время я сказала: “Прекрасное стихотворение. Спасибо. Только очень печальное. До слез. Но здесь, наверное, не место веселым стихам, да и мог бы ты их писать?” – “Нет, у меня бы не вышло. Да и зачем?” – “Ты любишь писать?” – “Мне легче, когда я пишу стихи. Это единственные мгновения, когда мне хорошо…”»[53]

Эрика Странска (22.5.1930—18.5.1944). «Домик». Коллаж. 1944.

Гануш Гахенбург

* * *

Кто я такой?Какого племени, роду?К какому я принадлежу народу?Кто я – блуждающий в мире ребенок?Что есть Отечество – гетто застенокИли прелестный, маленький, певчий край —Вольная Чехия, бывший рай?«Ведем». № 7

Бедржих Хофман (4.4.1932—19.10.1944). «Пейзаж». 1944.

Сверху вниз

Когда я ребенком был – мир ясный был и простой:Дерево в полую ветку как в дудку поет,Статуя Вацлава – заживо окаменевший герой,Луна – большеротая девочка дивной красы,Человек растет, когда дождик вовсю идет,В тюрьму заключенное время – это часы.А что же сейчас?Обезжизнело всё, красота исчезла, хотяЛюбила меня и была подружкою мне.Но снова, как из пелен вылезшее дитя,В жизни постылой ищу красоту и вижу во сне.Ребенку везет – любимую вещь детвораВзглядом отыщет и там, где царит разруха.Мне ж научиться любить мертвые вещи пора,А для этого надо набраться духа.

* * *

Вы, свинцовые облака, которые ветром гонимы,вы летящие к цели, которая вами не зрима,образ синих небес несете вы вместе с собою,вы несете в себе пепельный запах дыма,вы несете в себе кровавое марево боя.Вы, сохраните нас! Вы, которые только газ;вы плывете в мирах, не ведая цели и жажды.Я, ожидающий смерти скиталец, хочу однажды,как вы, до будущего расстоянье – метр за метром —измерить, но не возвращаться с попутным ветром.Вы, облака из пепла, что на горизонте пасется,вы – вечная наша надежда и веры знамя,вы, в грозный час затмевающие нам солнце,гонит вас время! И день – за вами.

Вид из кафе

Это кафе – прекрасное место для жалкой натуры,Стаканчик чаю добудешь наверняка.Фальшивит музычка. Взираю я свысокаНа колючую проволоку немецкой комендатуры.Девушки кофе разносят – улыбка как на заказ —И мне вполне хорошо сейчас.Хорошо развлекаться и делать хорошую мину.(А внизу катафалк толкая, везут мертвецаСтарики-доходяги, свою торопят кончину, —Сил уже нет, недалеко до конца.А за спиною – зеленая богадельня,Где от тифа десятками мрут еженедельно.)С какой это стати сидим мы в тепле сейчас,Когда молят о крошке хлеба бессильные многотерпцы?От всего, что творится вокруг, сжимается сердце.Кафе аплодирует – музыканты лабают джаз.Джаз доносит рыданье кошачье да крик воронийНад равниной снежной. А я, всему посторонний,Чувствую, что лечу, как от стакана стекло,В бездну могилы, где не бывает тепло.И обнял я дольний мир времени, вьюжного ветра,Мир голода и нужды, простертый на километры.Я здесь в гостях, я солнца цветок, я забрел случайноВ сей мир, который есть тайна[54].

Уроки Фридл

И я принадлежу, точно раствор или камень, к маленькому зданию жизни.

Фридл Дикер-Брандейс. Из письма к А. Моллер. 1939 год

Пролог

В 1938 году на вопрос подруги, почему она не уезжает (у нее была виза в Палестину), Фридл ответила: «Это моя миссия. Я должна остаться, что бы ни случилось». Миссия стоила жизни.

Перед депортацией из Терезина в Освенцим Фридл сложила в два чемодана пять тысяч детских рисунков. Воспитатели терезинского детдома, где она жила и работала, спрятали чемоданы на чердаке. После войны, в конце августа 45-го года, рисунки были переданы Еврейской общине в Праге.

О своих собственных работах Фридл не позаботилась. Но со временем обнаружились и они. Пятнадцать лет, которые я провела в детективных поисках, принесли плоды. Творческое наследие Фридл, включающее в себя картины, архитектурные проекты зданий и интерьеров, театральные декорации и костюмы, фотоколлажи, скульптуры, книжную графику, текстиль, гравюры и литографии, было собрано в единую экспозицию. Впервые она была показана в Вене. После стольких лет забытья Фридл вернулась в свой «город, знакомый до слез».

На площади перед дворцом Пале Арах мы установили старое вокзальное табло с «расписанием» жизни Фридл.

Родилась в Вене 30 июня 1898, училась в Веймаре в 1919–1923 годах, работала в Берлине в 1923–1925, в Вене в 1925–1934, эмигрировала в Прагу в 1934–1938, переехала в Гронов в 1938–1942, депортирована в Терезин в 1942–1944, в Освенцим 6.10.1944, погибла в Освенциме 9.10.1944.

Хотелось бы стереть последние даты и поставить на их место вот эти слова: «И когда уже невозможно найти смысл в этой жизни, остается одно – любовь. И она настолько прекрасна… Так что не печалься, моя дорогая!»[55]

Розовый бант

На фотографии, выполненной в венском ателье Штрауса в марте 1903 года, мы видим пятилетнюю Фридл с отцом Симоном. Они не смотрят друг на друга. Отец суров и серьезен, в глазах Фридл – свет изумления: что там делает дядя-фотограф? – подныривает под черную занавеску, щелчок, – не шевелись, не дыши.

Матери Фридл уже нет в живых. Каролина Дикер умерла 26 июня 1902 года в возрасте 36 лет и похоронена на центральном кладбище Вены рядом с ее отцом Фридрихом Фантой.

Явление смерти маленькой девочке. Мать зарывают в землю, стучат лопаты – мгновение – и нет ее, и никогда больше не будет.

Фридл остается на попечении отца, местечкового еврея из Венгрии. Он глуховат, ворчлив. Ранним утром он уходит на работу в магазин канцелярских принадлежностей и берет с собой Фридл. А она непослушная, всюду лезет, все хватает. Оставила отпечатки на белом ватмане, изрисовала дорогой альбом… Выкинула из коробки пластилина шаблоны и запихала туда свои изделия. Симон не углядел – и продал. Чуть с работы не выгнали.

Пришлось договориться с женой продавца из москательной лавки. Та взяла Фридл к себе, накормила, вымыла, остригла наголо, но оставила чубчик и повязала на него большой розовый бант.

Эту историю Фридл впоследствии рассказывала своей ученице Эдит Крамер. Она сгорала от стыда, узнав, что у нее вши, плакала, когда ее стригли, но, увидев себя в зеркале с большим розовым бантом, тотчас забыла о своем горе.

Благодаря отцовскому магазину у Фридл были цветные карандаши, краски, чернила, пластилин. Целыми днями она строила, лепила, клеила, резала – дом для мамы, сад принцессы. Ее не нужно было занимать. Она любила рассматривать картинки в книжках, лепить людей, похожих на людей, и зверей, похожих на зверей. Когда у нее не выходило, она очень сердилась. Ей хотелось, чтобы все двигалось, только вот как этого добиться – в руках все двигается, а поставишь – замирает. Как сделать «как будто бы живое»?

Позднее она скажет: «Я хотела изобразить процесс движения в материале. От плоскости к линии. Мне всегда хотелось самым что ни на есть полным образом передать вещь в ее развитии»[56].