Толстая книга авторских былин от тёть Инн - Инна Ивановна Фидянина-Зубкова

class="p1">Ай, перекинем мы свой взгляд

да на славный Киев-град,

где сказка только начинается.

Богатырешка венчается

на бабе русской:

наполовину белорусской,

пополам буряткой,

на треть с Молдовы братской.

Хорошая была свадьба,

скажу я вам!

И как бы ни чесалась

вша по бородам

угостей, да и у князя

нашего Вована,

но и тот не нашёл изъяна

на том пиру почёстном.

Ведь в бою потешном,

перекрёстном

меж брательничками богатырями

складывались рядами

почему-то простые крестьяне,

то бишь, мы с вами.

Вот так складывались мы

и ложились,

а потом вставали и бились

за трон могучий.

Ну, кто из нас, Иванов, круче?

Крутым сказался дед Панас:

он два-три слова

недобрых припас

и на княжеский трон взобрался:

как сел, так и не сдался

до самых тех пор,

пока князь Вован

не вышел во двор

и богатырей ни покликал.

Богатырешки лики

еле как оторвали от браги

и как вдарят с размаху!

В общем,

осталась от Апанасия

горка дерьма.

Тут умная мысль

в голову князя пришла:

«Надо бы идти Московию брать,

ведь куда ни глянь во дворе,

везде рать!»

Вот тут-то сказка

только начинается.

Значит, богатырешка венчается.

Ай и обвенчаться не успел,

ждёт Алешку нашего удел:

скакать до самого севера,

русичей ложить, ой, немерено!

Ой, намеренно

на святую Русь пойдёт

войско-рать

ни за что помирать,

ни про что погибать,

в бою кости класть да суровые:

ни за рубь, ни за два, за целковые.

Только свадебка наша кончается,

так и войско-рать собирается.

Это войско-рать

нам на пальчиках считать.

Илья Муромец

да крестьянский сын.

Чурило Пленкович

с тех краёв чи Крым.

Михаил Потык,

он кочевник сам.

Алешенька Попович

хитёр не по годам.

Святогор большой —

богатырь-гора.

Селянович Микула —

оратай (плуг, поля).

Ну и Добрыня Никитич

рода княжеского.

И чтоб за трон не бился,

был спроважен он

князем киевским да в Московию:

«Пущай там трон берёт.

Вот и пристроим его,

да женим на княжне

сугубо здоровой

из Мордовии иль с Ростова!»

А Настасья

дочь Петровична рыдала:

мужа молодого провожала

Алешу свет Поповича куда-то

на погибель

иль на свадьбу новую к патлатым

русским не побритым мужикам,

сытым, пьяным прямо в хлам!

Алешка, тот тоже рыдает,

на погибель его отправляют

иль на новую сытую свадьбу:

— Там, Настасьюшка,

справим усадьбу

и на север жить переедем.

Две усадьбы на зависть соседям,

одна в Киеве, другая в Москве!

— Хорошо,

что ты женился на мне! —

Настенька сладко вздохнула и

мужу в котомку впихнула

яиц штук пятьсот,

кур жареных восемьсот,

тыщу с лишним горбушек хлеба

и то, на что нам смотреть не треба:

платочек ручной работы —

памятка от жены. В охотку

присядет богатырь,

всплакнёт, носик вытрет,

супружницу вспомнит и выйдет

мысль дурна да похабна.

В общем, заговорён

платок был троекратно.

3. Воевода Микула Селянович

По-тихому

дружиннички собирались,

со дворов

всё, что смогли, прибрали:

кур, свиней да пшена в дорогу,

в общем,

с каждой хаты понемногу.

Крестьяне,

конечно же, матерились.

На недоброе отношение

богатыри дивились.

Но ту злобу мужичью волчью

терпели молча,

уводя телка последнего из сарая.

Что поделаешь, доля плохая

у былинных детин могучих.

И на обещания: «Жить будете круче!»

селяне не реагировали.

Вздохнули богатыри и двинули

на севера холодные.

Одно радовало, шли не голодные.

Хорошо ли, худо шли,

расскажем далее.

Марш-бросок

вроде не до Израиля,

но всё же,

прокорми-ка эти рожи!

Поэтому Микула Селянович,

наш аграрий,

по харе каждому вдарил

и на котомки богатырские навесил

стопудовые замочки,

а с вином бочки

за пазуху смело засунул

и вперед дружинушки двинул.

Нет, Микулушка,

конечно, не тиран:

ежедневно к обеду был пьян

и спал под берёзкою крепко,

а его дружина обедала,

так как ключик легко доставался.

А как Селянович просыпался,

так всё начинал сначала:

замочки пудовые закрывал он,

с вином бочки кидал за пазуху

и далеко ускакивал,

на милю вперёд бежал:

— Ай, монгол там не скакал? —

бачил.

Богатыри ж судачат:

— Вроде Муромец Илья

воеводой был всегда.

Но история — дело тонкое.

Сегодня ты на коне,

а завтра звонкие

кандалы на ноженьках, цепи.

Держись поэтому крепко

за уздечку, степной богатырь,

поезжай позади да смотри:

не бегут ли за вами черти

бедовестники — вестники смерти.

4. Богатыри встречают бабу Ягу

Долго ли, коротко шла рать —

нам неинтересно.

Вдруг выходит из леса,

из самой глубокой чащи

чёрт и глаза таращит:

— Вы куда это, витязи ратные?

На вас копья, мечи булатные,

да кобылы под вами устали.

Отдохнуть не желаете?

— Да, да, притомились, наверно.

Где тут, чертишка, таверна?

— Дык поблизости есть избушка

на курьих ножках,

в ней дева (старушка)

пирогами всех угощает

да наливает заморского чаю,

а после печку по чёрному топит

и в баньке парит

приблудных (мочит).

Раззявили рты служивые:

— Тормози, Микула, дружину! —

орут Селяновичу с эхом. —

Утомились братья твои, приехали.

Что поделаешь,

с солдатнёю спорить опасно:

на кол посадят, съедят припасы.

Развернул воевода

процессию к лесу

в поисках бабьего интересу.

Подъезжают к избе, заходят.

Там баба-краса не ходит,

а лебёдушкой

между столов летает,

чай заморский разливает

в чаши аршинные,

песни поёт былинные.

А на скатертях яств горами:

капусты квашеной с пирогами

навалено до потолочка.

— Как звать-величать тебя, дочка?

Девица-краса краснеет

да так, что не разумеет

имени своего очень долго:

— Кажись, меня кличут Ольгой.

— Ну, Олюшка, наливай

нам свой заморский чай!

Выпили богатыри, раскраснелись.

Глядь во двор, там банька алеет:

истоплена дюже жарко —

дров бабе Яге не жалко!

Не жалко ей и самовару,

мужланам зелье своё подливает

да приговаривает:

— Кипи, бурли моё варево;

плохая жизнь, как ярмо,

пора бы бросить её;

хорошая жизнь, как марево;

был богатырь, уварим его!

Воины пили чай и хмелели.

Лишь Потык,

прислушался он к напеву,

бровь суровую нахмурил,

в ус мужицкий дунул,

усмехнулся междометием,

насупился столетием

и подумал о чём-то своём —

мы не узнаем о том.

А посему сын полей не пил,

пригублял

да в рукав отраву выливал.

А баба Яга, то бишь Олюшка,

как боярыня, ведёт бровушкой,

глазками лукавыми подмигивает,

ласковым соловушкой пиликает

речи свои сладкие.

А брательнички падкие

на бабью ворожбу,

рты раззявили, ржут!

Вот и Алеша Попович

хочет Ольгу до колик:

норовит идти в опочивальню,

губки жирные вытирает

платочком вышиванным,

супругой в дорогу данным.

Только губы свои вытер,

так в деве красной заметил

на