Деревянные башмаки - Казис Казисович Сая

сложить их в картуз и закопать. Я тогда выбрал самого хорошенького и спрятал его глубоко под стрехой. Четырех котят Агрипина закопала живьем в саду под яблоней, а пятый снова принялся попискивать на сене.

— Слышишь? — грозно спросила на другой день за обедом Агрипина.

— Ничего не слышу…

— Вот и снова не слышишь?

— Не слышу.

Агрипина трах меня кулаком по спине:

— Я вот тебе задам «не слышу»! Нашелся тут кошачий благодетель… Ступай и сними его оттуда немедленно!

Я влез наверх, посидел на сене и снова спустился.

— Не нашел, — говорю. — Сама ищи, если хочешь.

Через две недели котенок объявился сам. Веселый, резвый, темно-полосатый, только лапки до половины белые, как в сметане. Агрипина и та при виде котенка не рассердилась:

— Пусть живет — старая-то кошка сдохла, пусть мышей ловит.

Так собрались втроем добрые приятели — кот, подпасок и пес.

Вечером, пригнав коров и овец, я заставал у ворот Полосатика, который уже поджидал меня. Приятно, что хоть кот по тебе скучает, ждет, выходит навстречу… Зимой, в мороз, Полосатик проскальзывал ко мне в каморку и, тщательно вылизав лапы, чтобы не измазать простыню, вспрыгивал на постель.

Я, бывало, притворялся спящим, ждал, что Полосатик будет делать. Он тыкался холодным носишкой мне в щеку и принимался мурлыкать на ухо: «Прими, приятель, я продрог… прими, приятель, я продрог…»

Он устраивался в изножье кровати и дремал, мурлыкал все реже и реже, грея пушистым тельцем мои ноги. Но стоило мне пошевелить пальцем ноги, как он, решив, что с ним хотят поиграть, ловко хватал меня за этот палец, обвивался вокруг стопы — казалось, того и гляди, изгрызет, исцарапает всю ногу. Только котенок никогда больно не царапался и не кусался. А если ненароком и задевал коготком, то тут же, прося прощения, лизал царапину и с мурлыканьем ждал, когда я снова шевельну пальцем.

И все же в один прекрасный день Полосатик навлек на себя лютую ненависть хозяйки. Открыла Агрипина ларь с соленьями-копченьями, глядь — батюшки-светы! — все колбасы мышами обглоданы! — А она-то берегла их к сенокосу, работников или гостя какого попотчевать — и на тебе! Агрипина даже посинела от злости и, конечно же, кинулась искать виновников. Разбранила Дзидорюса: мол, это он плохо закрыл ларь. Досталось и мне по загривку, на этот раз безо всяких объяснений. Кур, которым я задал в сенях овса, Агрипина с таким шумом выгнала во двор, что бедный петушок с испуга залетел на крышу.

Запыхавшись, Агрипина кинулась к шкафчику за валерианкой, чтобы унять сердце, но никак не могла накапать трясущейся рукой двадцать капель. Поначалу кап, кап — пятнадцать, шестнадцать… А затем чирр — и сама не знает, сколько налила. Отшвырнув непослушную ложку, Агрипина схватила стакан, но опять ей не повезло.

И тут в самый разгар хозяйкиного буйства на запах валерианки заявился Полосатик.

— А, вот он, лиходей! — чуть ли не обрадованно воскликнула Агрипина и мигом схватилась за метлу. — В жизни его с мышью не видела. Дармоед! С жеребца вымахал, а мыши ему хвост изгрызли…

Когда я открыл дверь и помог коту удрать, Агрипина напустилась на меня:

— Ты во всем виноват! Напичкает его, заласкает, затискает — где уж этому жеребцу о мышах думать. Ну, погоди, вот сошьют тебе новую рубаху, я ему местечко подыщу!..

Моя рубашка и впрямь была заплата на заплате, но при чем здесь кот? Может, она собирается пошить из старой сорочки тюфячок для Полосатика и запрет его в погребе, чтоб ловил мышей?

Через несколько дней мне и в самом деле справили голубую холщовую рубаху. Как приятно впервые надеть обновку! Теперь я снова смогу положить что-нибудь за пазуху, не боясь, что вывалится в дырку. В старой-то я однажды даже ножик, что мне одолжил Ляву́кас, потерял.

У Лявукаса, тоже подпаска, штаны с крепкими карманами, а у меня — одни прорехи. Хочешь что-нибудь с собой взять — клади за пазуху или под картуз.

И кто мог знать, что за ту рубаху мне придется заплатить такой ценой…

В тот же день, когда я пригнал в обед скотину домой, Агрипина вынесла из избы какой-то странный шевелящийся узелок и протянула мне:

— На вот, слетай на торфяник, покуда картошка остынет.

Я удивленно взял узелок и увидел, что это моя собственная старая рубаха. В нее был зашит Полосатик! А еще что такое твердое? Да это же булыжник — чтобы сразу на дно…

— Нет! — закричал я. — Не понесу. Не дам Полосатика утопить!

— Я тебе «не дам»!.. Заступник выискался… Брось-ка под забором, я сама сейчас в пруд швырну.

— Так ведь пруд-то высох… — напомнил я, желая задержать ее, — глядишь, злость и остынет.

Но Агрипина сказала как отрезала:

— Для кота в самый раз. Я его в пруду утоплю.

Увидев, что пощады Полосатику никакими слезами не вымолить, я решил: лучше утоплю его сам. Прижал кота вместе с камнем к своей голубой сорочке и понес, глотая на ходу слезы. Полосатик не царапался, он безмятежно мурлыкал в мешке, потому что верил — кто-кто, а уж я-то зла ему не причиню, это точно…

Я выбрал самый глубокий торфяник, проверил, не слишком ли холодная вода, и в последний раз прижал к себе Полосатика.

— Прощай, котик… — погладил я его сквозь залатанный мешок. — Вот утонешь, и не придется тебе мытариться, не будет тебя больше обижать Агрипина. Прощай, Полосатик… не будешь ты больше греть мне ноги зимой, не дождется уж тебя Кудлатик…

Осторожненько отцепил я коготки Полосатика, которыми он вцепился в мою новую рубашку, и зашвырнул узелок на самую середину торфяника.

Послышался всплеск, нырнули на дно перепуганные лягушки, я увидел сквозь слезы, как зашевелился, погружаясь в воду, мешочек, — и вдруг — о чудо! Моя рубашка не выдержала, Полосатик разорвал ее когтями и всплыл с водяным пузырем на поверхность. Выскочив на берег, кот отряхнулся и понесся домой — теперь он уже боялся меня. Когда я вернулся вслед за ним, он уже восседал на конуре Кудлатика и старательно отмывал свои белые