Деревянные башмаки - Казис Казисович Сая

придумал им имена: одного стал называть Сивкой, а другого — Белолобиком.

За две недели крольчата заметно подросли, освоились и захотели играть, поэтому в будке им сделалось тесно. Каждое утро я выпускал их во двор, а вечером, пригнав скотину, ловил и запирал на ночь.

Как-то вечером после долгих поисков я обнаружил Белолобика в куче хвороста, а Сивку так и не смог найти.

— Помолись святому Антонию, — посоветовала тетя Ане́ле.

Когда у нас что-нибудь пропадало или хворала скотина, тетя непременно молилась под образом святого Антония, заказывала обедню в костеле или раздавала милостыню нищим, чтобы те помолились святому угоднику.

— Отче наш, иже еси на небеси… — шептал я слова молитвы, бродя по огороду. — А вдруг Сивка в малинник забрался?..

«Что, если его кто-нибудь в хлеву запер?» — строил я догадки, не найдя кролика и в малиннике. Но в хлеву Сивки тоже не было. Я облазил все укромные уголки под забором, все закоулки, пока не стемнело, но мне не хотелось ни есть, ни спать. Целую ночь напролет я вздыхал и ворочался, как на горячей сковородке, а поутру услышал голос тети:

— Вставай, солнце уже высоко. День обещает быть жарким, от оводов спасу не будет, коровы совсем взбесятся.

— Встаю, встаю, — ответил я спросонья, а сам не мог оторвать голову от подушки.

— Говорят, зайчишку твоего вчера соседский кот Кривоглаз приволок, — вспомнила тетя.

Тут-то я вскочил как ошпаренный и, наскоро одевшись, помчался к соседям. В амбаре и впрямь лежал растерзанный Сивка, а кот, завидя меня, вскочил на сушильню и стал недовольно вилять хвостом.

— Ты у меня попомнишь, злодей! — воскликнул я сквозь слезы и запустил в него старой метлой. Однако Кривоглаз, будто дразня меня, облизнулся, уселся поудобней и принялся умываться.

По дороге домой я нарвал Белолобику росистой кашки и отнес в будку. В одиночестве кролику было скучно, он царапал дверцу клетки — просился на волю.

— Не могу я тебя выпустить, бедненький ты мой, не могу, — втолковывал я ему. — Покуда этот паршивец Кривоглаз жив, нам не жизнь. Ты подожди, вот коров пригоню, принесу тебе немного хлебца…

Со временем я позабыл про несчастного Сивку, а Белолобик подрос, и ему все труднее было усидеть в его будке. Решив, что коту с ним не справиться, днем я выпускал своего любимца во двор.

Кролик буянил все безудержнее, порой исчезал невесть куда и, бывало, даже ночевал на дворе. Ясное дело, я не знал покоя. Разыскивая Белолобика, обещал мысленно святому Антонию, что в воскресенье, когда будут собирать пожертвования, брошу и я заработанную где-нибудь марку, лишь бы мои молитвы сбылись.

Однажды кролик снова куда-то сгинул. Прошел день, потом другой, но Белолобика не было.

«О святой Антончик, — молил я про себя, — отыщи моего единственного кролика. Я отдам тебе все деньги, что заработаю. Вот приедет дядя Игнатас с базара, я ему лошадь распрягу, сапоги с него сам сниму… А если дядя будет навеселе, глядишь, и получу от него марку…»

Придя вечером с выгона домой, я не мог сдержать радостного крика: мой беглец резвился в огороде! То тут, то там появлялись из свекольной ботвы его длинные черные уши. Однако поймать крольчишку мне не удалось. Он ловко проскакал по двору, нырнул под забор, мелькнул у поленницы его белый хвостик, и вот уже кролик снова как в воду канул.

Внимательно оглядев поленницу, я обнаружил норку, выкопанную совсем недавно, и понял, где прячется мой плутишка.

В субботу, когда у меня не было ни монеты и я забыл об обещании, данном святому Антонию, я застал в избе незнакомца.

— Этот, что ли, и есть сын Казимирихи? — спросил он у тети, едва я, промокший и озябший, вошел в дом.

— Чего сразу домой скотину не погнал, не видишь разве, дождь на дворе… — кивнув гостю, напустилась на меня тетя. — Подойди, поцелуй ручку — Марти́нас приехал, твой дядя.

— Не нужно, не стоит, — улыбнулся незнакомый дядя. — Парнишка-то вылитая мать. Бедняжка… Ты помнишь маму?

— Ага… — ответил я, потупившись. Я привык совсем к другим словам, не любил жалости, и мне становилось горестно при упоминании о маме.

— Бедняжка… — повторил дядя Марти́нас и принялся шарить в карманах.

— У нас ему лучше, чем у родной матери, — подала голос от печки бабушка, мать Игнатаса. — Не бог весть какие горы ворочает.

— Возьми вот, — протянул мне дядя две бумажки. — Баранок на них себе купишь.

Каждая по пять марок! Гляжу и глазам своим не верю. Так и есть — десять марок!

— Ты бы хоть руку поцеловал, спасибо сказал, — снова пожурила меня тетя. — Вот и будет тебе на молитвенник…

— Не надо, что ты, — отбивался дядя, пряча руки за спину. И все-таки я успел чмокнуть и выскочил за дверь.

«Какой прок от этих баранок, — рассуждал я про себя, — слопаешь, и нет их. За десять марок можно купить довольно приличного кролика или ножик с красивым черенком. А нож, он поважнее молитвенника будет. Без ножика пастуху как без рук — и кнутовища приличного не вырежешь».

Но радость моя была недолгой. «А что ты святому Антонию наобещал?! — меня точно ледяной водой окатило от неожиданной мысли. — Все деньги, сколько бы ни заработал… А завтра-то уже в костеле праздник».

«Да, но ведь эти деньги не заработанные, — попытался выкрутиться я. — Мне их дядя Мартинас подарил и велел что-нибудь себе купить. Еще неизвестно, дал ли бы он целых десять марок, если бы знал, что я их себе не оставлю…»

Хорошая мысль, верная, только вдруг святой Антоний испытать меня хочет — нарочно через дядю вознаградил меня и теперь смотрит, сдержу ли я свое слово?.. Я уже решил было отдать святому все деньги, но стоило мне увидеть выстроившихся вдоль паперти торговцев, как я снова заколебался. Ножички у них просто загляденье, и с ушками — привязал, не потеряешь… И как раз ровно десять марок. А сколько тут всяких пряников и конфет-палочек в красивых обертках!..

— Чего вылупился, коли не покупаешь! Еще стянешь что-нибудь… — прикрикнул на меня кривой бритоголовый мужик, и я, сглотнув слюну, отправился