Журнальный зал - С.Костырко

Пропустил... И через некоторое время уже отчетливо ощущаю себя на задвинутом в щель между столом и диваном твердом стульчике с узкой спинкой — ага! а под носом какая-то тарелка упорно вертится, значит, все-таки, наверное, поели, иначе с чего бы тарелка? — с которого мне хорошо видны набившиеся в комнату молодые люди, которые уже перешли от отвлеченных и групповых разговоров к основному своему предмету — Автандилу и его трудам. Кстати, магнетическим центром собрания была именно его книжка, привычным жестом извлеченная хозяином с одной из полок и положенная в середину торопливо расчищенного от других книг пространства на столе, вокруг которого мы все и располагались. Я не был уверен, что моя попытка взять книгу в руки и рассмотреть повнимательнее, не будет воспринята присутствующими как покушение на какие-то неведомые мне основы основ и не осложнит ли подобная бесцеремонность мое будущее общение с кружковцами, так что решил не рисковать, а просто изучил ее взглядом так хорошо, как мог это сделать со своего места. В общем, по внешнему виду — пусть и понятно, что в таких делах внешний вид вообще никакого значения не имеет, но, опять же, полнота картины — книжка как книжка. Сколько таких или почти таких поэтических сборников я в те годы перевидал! Очень напомнила мне по виду «Счастливый домик» Ходасевича гржебинского издания,[29] разве что заметно потолще — а так и форма, и цвет бумаги, и даже у отчетливо читаемого названия «Безукоризненные строки» тот же набор. Ну, пусть так и лежит на том столе…

А вокруг меня уже читали вслух... Я бы даже сказал — в голос... Как правило — по одному, хотя один раз нечто, вероятно, из самого любимого, читали вдвоем, а последние строки того стихотворения были поддержаны еще сразу несколькими голосами. Беда только, что опять почти ничего из слышанного тогда не помню. Помню только странное ощущение легкого физического неудобства, но не так, как если на стуле неудачно уселся, а как если бы за кем в какую-нибудь деликатную минуту случайно подглядел, и пусть даже взгляд сразу и отвел, а ощущение осталось. В общем, хоть я и изображал лицом все положенные восторги и восхищения, но преследовала меня неясная ироничность всего происходящего... Эх, вспомнить бы что, может, и понятнее стало бы. А так...

Впрочем, что-то такое проклевывается со дна. Постойте, постойте.. Да-да, там все лирика была или нечто природно-колхозное, вроде той механизаторши, что запала мне в память с первого познакомившего меня с автандильцем вечера на берегах Неглинки. Примерно в ту же, несколько озадачившую меня силу. И похоже было, что именно складным лиризмом простых картин почитатели Автандила наиболее единодушно и восхищались. Но вот один из присутствующих проявлял несомненную душевную склонность к тем из произведений Автандила, в которых особенно ярко проявлялась, так сказать, философическая линия его творчества, особенно возлюбив те, не слишком, впрочем, многочисленные, стихи, которые исключительно глубокомысленным, на его взгляд (и, справедливости ради, на редкость незатейливым и прямолинейным, на взгляд мой собственный), образом трактовали вечные проблемы мира и бытия вкупе с разнообразными гегелевскими категориями.

Эта кошка ушиблась немножко —она упала из третьего окошка.А эта кошка разбилась сильней —пролетела двенадцать этажей.А эта кошка мертва совсем —пересчитала все восемьдесят семь!Но в жизни все развивается спирально,и кошка, упавшая со сто двадцать первого этажа,приземлилась нормально...

Правда, бред? Хотя, впрочем, кому как... Не случайно ведь один из присутствующих с восторженностью и надменностью обладателя чего-то, другим не отпущенного, процедил:

— Да, уж тут понимания природы куда больше, чем во всей этой якобы глубокомысленной обэриутовской бредятине, хоть столбцами[30] ее пиши, хоть еще как...

Вот так вот.

Я разумно предполагал, что этот вполне занимательный, но уже несколько поднадоевший мне вечер идет к концу, и целился только на предмет того, как бы поприличнее испариться, испросив предварительно у хозяина разрешения на будущие визиты. Тем более, что каждый из присутствующих уже отчитался, как минимум, по два раза — хорошо еще, что загадочный Автандил не утруждал себя писанием длинных текстов — и все хором отвосхищались по поводу каждого из зачитанных шедевров, так что чего еще было ждать? Но тут я почувствовал, что взгляды любителей безукоризненной поэзии скрестились на мне, как бы интересуясь, а чего это, собственно, я здесь делаю, если мне даже и сказать им нечего? Не засланный ли я, часом, тут казачок? Почувствовал некое напряжение и хозяин и, как это и положено хорошему хозяину и прирожденному лидеру, разрядил его, обратившись прямо ко мне:

— А вы нас ничем не порадуете? Судя по нашим разговорам, вы и любитель, и знаток настоящий, так что, может, вам попадалось что-нибудь автандильское, чего мы еще здесь не слыхали? Не могли же вы мимо такого дара пройти, не заметив?

Я понял, что отмалчиваться больше нельзя. То есть, конечно, безусловно можно, и никто с меня за это прямо здесь и прямо сейчас не спросит, и даже до конца вечера и разъезда гостей наверняка додержат, но вот надеяться на повторное пришествие в это забавное сообщество уже не придется. Как нередко бывало со мной и до того, напряженность момента подстегнула мою изобретательность, и я решил словчить, положившись на то, что, по ряду внешних обстоятельств, молодым любителям печатного слова просто не может быть известно то, что люди моего тогдашнего возраста за годы до автандиловских посиделок вобрали в себя из рукописно-неофициального пласта нашей поэзии. Я на несколько секунд склонил голову к столу, как бы сосредотачивая себя на том, что собирался сделать, ясными глазами искреннего любителя обвел присутствующих и четко произнес:

Смерть прекрасна и так же легка,Как выход из куколки мотылька.

Выпущенный в мир питерским пьяницей[31] мотылек еще бил своими слабыми крылышками по воздуху комнаты и по сознанию слушателей, но я уже понимал, что попал в десятку. Да, когда б вы знали, из какого сора... И хотя, отсмотревшись на меня, они дружно глянули на бруммелеподобного хозяина, ожидая окончательного приговора, всем уже было понятно, что я тоже один из избранных. И тот не стал противиться:

— Да... Это он! Только он может в двух строчках все — жизнь, смерть и природа...

Принявшая меня аудитория буквально взорвалась вопросами:

— Откуда это?

— Где вы это нашли?

— Он что, еще где-то печатался?

— Когда его издавали?

— Вы не повторите, чтобы я записал?

Ну, и так далее. Повторить-то, конечно, был труд невелик, но вот библиографический комментарий вызывал некоторые затруднения. Но мой добрый гений, раз придя на выручку, не оставил меня и тут. По его подсказке я вспомнил якобы давным-давно прочитанный сборник стихов сразу нескольких поэтов (то, что в мои дни называли «братской могилой»), название которого уже стерлось из моей памяти, но некоторые стихи одного из авторов еще живут в ней, и, судя по их глубине и блеску, этим автором просто не мог быть никто иной, как Автандил. Объяснение было принято — как будто у них была другая возможность? — обещание постараться вспомнить к следующей встрече еще что-нибудь из запавших мне в душу стихов торжественно дано, и мы стали наконец расходиться. Почтительный хозяин, прежде чем закрыть за мной дверь, твердо отчеканил:

— В следующий четверг жду!

Первая встреча с кружком любителей Автандила закончилась.

XIII

В следующий четверг я, естественно, стоял в уже знакомое время подле уже знакомой двери и давил на кнопку звонка. Равно как и в следующий после первого следующего, и в следующим за вторым, и еще, и еще... Впрочем, не надо думать, что эти автандилические бдения с моим посильным участием длились до бесконечности (в метафорическом, естественно, смысле, поскольку в реальной жизни и какой-нибудь отчетный квартал может, при соответствующем стечении обстоятельств, показаться этой самой бесконечностью). Разумеется, нет. И дело даже не в том, что через определенное количество этих «следующих четвергов» вся история мне наверняка приелась бы и я понемногу отъехал бы в сторону, чтобы заняться поисками чего-то новенького и еще не успевшего надоесть. Или, точнее, не только в том. Просто, все на свете, извините за столь нелюбимый мной самим трюизм, имеет свой естественный конец, как имело когда-то и свое начало. И попал я к автандильцам как раз тогда, когда их кружковщина была уже на излете, настолько они, еще не вполне сами понимая это, успели поднадоесть друг другу однообразным чтением все тех же немногих строк из случайной попавшейся их основоположнику малотиражной серой книжицы и не менее однообразными восторгами по их поводу. Мало ли подобных сообществ ежедневно возникает и рассыпается, и так ли уж важно, по какому именно поводу и случаю они внезапно сложились, ненадолго уменьшив энтропийный хаос беспорядочного перемещения во времени и в пространстве отдельных человеческих особей? Они появляются вокруг стихов и прозы, подледного лова и прыжков с парашютом, воскресных футбольных встреч и вырезывания по дереву — продолжайте сами, если не лень. Но особенно много их на нашей бедной земле, ибо где еще невинная болтовня по самому малому поводу, если она ведется на регулярной основе, да еще и в группе из двух и более человек, таит в себе притягательное для молодого и незрелого ума — да что там, и для немолодого и зрелого тоже — зерно некой фронды и даже, не побоюсь утверждать, определенного риска? Где еще протертая и даже отчасти переваренная и, главное, строго отдозированная преснятина ежедневной жизни заставляет прозревать собственную значительность и интеллектуальную самоценность в нескольких высказанных вслух — вот именно, вслух! то есть и другим тоже — соображениях по самому ничтожному поводу, какими бы убогими соображения эти ни показались бы тому, кто в этом поводе действительно понимает? Где еще... О Господи, кажется опять вещать начал, хоть уже столько раз зарекался... Ну, будет, будет... И так каждому ясно и понятно...