Дневник Ноэль - Эванс Ричард Пол

Глава восьмая

Понедельник

Утром пошел снег. Вернувшись к дому, я увидел огромный металлический контейнер. Он загораживал всю подъездную дорожку. Вероятно, его доставили незадолго до моего появления – на снегу еще виднелись свежие следы шин.

Я прошел на задний двор, притащил оттуда тринадцать мешков мусора и затолкал их в бак. Затем открыл дверь и вошел в дом.

Следующей по плану была моя комната. Она оказалась не такой запущенной, как кухня. На стене все еще висели те четыре постера, что я повесил незадолго до того, как покинул дом: «Матрица», Эминем и два баскетболиста, Карл Мэлоун из ютовского «Джаза» и всем известный Майкл Джордан в прыжке.

Удивительно, что постеры до сих пор оставались на месте. Почему-то я думал, что мать порвала их, как и все, что напоминало обо мне. Но комната почти не изменилась с тех пор, если не считать коробок и непонятного хлама типа старого кулера для воды, игрушечного автомата для сладкой ваты и с полсотни пустых бутылок из-под колы.

Я захватил с собой блютус-колонку, чтобы слушать музыку с телефона. Выбор пал, конечно же, на «Ред хот чили пепперс» и Эминема, которые возглавляли хит-парады тех лет.

Мать не только ничего не тронула в моей комнате, но еще и заправила постель и сложила в комод всю ту одежду, что я оставил на лужайке, когда уходил из дома. Бессмыслица какая-то. Зачем она занесла мои вещи и разложила все по местам? Неужели надеялась, что я вернусь?

Я как раз перебирал комод, когда в дверь позвонили. На пороге стоял Брэд Кэмпбелл. В руках он держал пластиковый стаканчик, из которого в морозный воздух поднимались клубы пара.

– Брэд, – встретил его я. – Входите.

– Спасибо, – дыхание его замерзало на холоде. Он вошел в дом. – Дай-ка, думаю, заскочу, узнаю, привезли ли мусорный бак.

– Еще до моего приезда. Ваши друзья – ранние пташки.

– Они выходят на работу около пяти утра, пока еще на дорогах не так много машин. – Адвокат протянул мне стакан. – Вот, принес вам горячий шоколад с мятой.

– Спасибо.

– Прогресс налицо, – заглянул он в кухню.

– Движется потихоньку. Целый день вчера провозился.

Кэмпбелл понимающе кивнул.

– Теперь походит на кухню. – Он сунул руки в карманы. – Ну, не буду вас отвлекать. Если что надо будет, звоните.

– Вряд ли мне еще что-то понадобится, но все равно спасибо.

– Не за что, – он слегка кивнул, развернулся и вышел. Я выволок из комнаты мешки, погрузил их в бак, вымыл руки и снова поехал в «Арктик серкл». На этот раз взял их знаменитый ранч-бургер и малиновый коктейль, поел и снова вернулся в дом.

* * *

Коридор возле моей спальни почти до потолка был заставлен коробками. Главный проход, соединяющий все части дома, оказался не так загроможден, как остальные комнаты, – не то, чтобы здесь было меньше хлама, просто он был чуть лучше организован.

Я принялся разбирать коробки. В одной из них нашел свои тетради: начиная с детского сада и заканчивая седьмым классом. Удивительно, что мама их сохранила.

На коридор ушло около трех часов. Почти во всех коробках лежали какие-то официальные бумаги. Последние лет пятнадцать мать собирала всю финансовую документацию и счета. Таких тяжелых коробок поднимать мне еще не приходилось. Несмотря на ежедневные тренировки на эллипсоиде, я совершенно выбился из сил, пока таскал их до контейнера.

Дальше настала очередь ванной комнаты в конце коридора. Она была небольшая, но сама ванна заполнена всевозможным мусором: какие-то мамины недовязанные носки и свитера, два абажура и старый, ржавый женский велосипед со спущенными колесами и без седла. Даже не представляю, почему велосипед стоял в ванной, да и вообще в доме, но я уже давно перестал искать логику в этом хаосе.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Вытаскивая из ванной велосипед, я услышал стук. Дверь открылась, и вошла Элис Фостер. На волосах снег, а в руках картонная коробка, слишком тяжелая, чтобы нести ее по такой погоде.

– Я подумала, вряд ли в доме есть что-то съестное, поэтому принесла тебе горячий ужин.

– Давайте сюда. – Я поставил велосипед и взял у нее коробку. – Проходите.

Элис сделала несколько шагов.

– Я приготовила томатный суп. Ты всегда его любил. Особенно с крекерами.

– Я и сейчас люблю, – согласился я. – Мой агент всегда смущается от этой моей привычки, когда мы с ней ужинаем в каком-нибудь модном ресторане Нью-Йорка. – Я понес коробку на кухню, соседка посеменила следом.

– Тут еще немного крекеров. И несколько булочек с маслом, и кусочек шоколадного торта.

– Не стоило так беспокоиться.

– Разве это беспокойство? Садись, поешь. Ты с обеда из дома не выходил, наверняка проголодался.

Откуда она знает? Я достал из шкафа две тарелки.

– Здесь хватит на двоих.

– Я уже поела, – возразила она. – Не хочу навязывать тебе свою компанию.

Я вернулся к столу, скрутил с термоса крышку и налил себе суп.

– Вы не навязываете, – успокоил я ее. – Садитесь.

– Спасибо. – Она села напротив, развернула крекеры и положила их передо мной. – Здесь стало намного лучше. Как продвигается дело?

– Работы еще много.

– Неудивительно. Она собирала все это целых пятнадцать лет. – Элис окинула кухню взглядом и помрачнела. – Как много боли в этих стенах.

– В этих стенах много боли, – парировал я, приложив руку к своей груди.

– Знаю. Прости.

Я посмотрел на нее.

– Вчера вы что-то говорили о моем единственном свидетеле.

– Ну, да.

– Что это значит?

– Я хотела сказать, что только я знала тебя до того, как все изменилось.

– Изменилось? В смысле, до того, как я стал знаменитым?

Она помотала головой.

– Нет. До того, как изменилась твоя мать. Она не всегда была такой, как ты ее помнишь. Она изменилась после смерти Чарльза.

– Мне тогда было всего четыре.

– Знаю, поэтому и сомневаюсь, что ты помнишь, какой мама была раньше.

Я обдумал ее слова.

– Вы говорили, что у меня могут появиться вопросы.

– У любого бы появились в такой ситуации. – Она озабоченно смотрела на меня. – Ты даже не представляешь, как сильно я переживала за тебя все эти годы. Твоя мать была больна. И я рада, что ты сумел преуспеть в этой жизни.

Я нахмурился.

– Не так уж и преуспел, как вы думаете. Поэтому и пишу.

Она тихонько кивнула.

– Знаю. Читала твои книги.

– Читали? – удивился я.

– Так за тобой и следила. Я узнаю многие места и людей, описанных тобой. В нескольких книжках даже нашла себя, хотя ты, вероятно, этого и не осознаешь.

Я внимательно посмотрел на нее.

– Насколько хорошо вы меня знаете?

– Ты и правда не помнишь? – с горечью спросила она.

– Простите, но нет.

– Хотя что тут удивляться. Сознание часто блокирует тягостные для нас воспоминания. Я всегда покупала шоколадные звездочки, и ты почти каждый день приходил за угощением.

– Их омню. Так это были вы?

– Каждый раз, как у твоей матери начиналась мигрень, я забирала тебя к себе. А когда у меня гостил племенник, ты жил у нас по несколько дней кряду. Я, как могла, старалась вытащить тебя из этого дома.

Внезапно в памяти всплыл мальчик, с которым мы иногда играли. Сам он был приезжий, но его тетя жила в нашем районе. Помню, как мы пускались в приключения на заднем дворе, воображали себя путешественниками или пиратами. А бывало, приходили к его тете и играли там в разные игры. Мы как будто играли каждый сам по себе, но в то же время вместе. Когда мне было лет семь или восемь, мальчик приезжать перестал.

– Его звали Ник, – вспомнил я.

– Значит, не забыл.

– Вы его тетя.

Она кивнула.

– Он гостил у меня каждое лето, пока тебе не исполнилось семь. Его отец был военным, и их перевели в Германию. Больше ты не играл в моем доме. Поэтому, наверное, и не помнишь.