Учитель поэзии (сборник) - Александр Образцов

– Я вот затем и остался… – поспешил Ветошкин со своей теорией расставания.

– Дай я сначала скажу, – перебил его тренер.

Они выехали из аллеи и втиснулись в гущу транспорта перед светофором.

– Вот я заметил, что с тобой говорить нельзя. Ты все смягчаешь, как будто играешь в защите с падением. Я хочу сказать тебе кое о чем, что смягчить нельзя. Ты долго сидел на скамейке: по-моему, сменил поколения три запасных. Так?

– Угу, – ответил Ветошкин.

– И я знаю, почему тебя держал Аркадий. Ему казалось, что ты цементируешь команду своим характером. Доля истины в этом есть. Но другая сторона медали та, что команда не семейка, а боевой отряд, и злость в игре не от уютной жизни, а от конкуренции. Так?

– Так, – согласился Ветошкин, – но…

– И из этого следует, – продолжал Крюков, не слушая его, – что твое пребывание в команде имеет больше э-э… моральное, что ли, этическое значение. Я бы давно уже сказал тебе об этом, и мы очень приятно расстались бы, – он посмотрел на Ветошкина очень хорошо, – то есть, может быть, ты бы стал тренером у нас. Диплом пишешь?

– Да.

– Но вот второе. Ты считаешь, что тренируешься в полную силу?

– Я тренируюсь с удовольствием.

– Вот! Я все думаю – неужели ты не хочешь играть в основном составе?

– Я?!

– Так что же ты, черт возьми, не хочешь работать? Знаешь, как я работал в свое время?

– Знаю.

– Ни черта не знаешь. Я дома по лестнице бегал со свинцовым поя сом, я… Да что тут говорить! Слушай дальше. Даю тебе три месяца сроку – не больше! – и выпускаю на площадку. Что хочешь делай – прыгай в высоту, таскай штангу, плавай, но чтобы играл как будто заново. Понял?

– В общем…

– И обрати внимание на игру у сетки. Учти, если бы я не чуял в тебе что-то… – тренер покрутил пальцами в вышине, – я бы тебе этого не говорил, а просто показал бы на дверь. Тебе здесь?

– Да.

Они обменялись рукопожатием, и Ветошкин вышел у своего парадного.

Ночью он долго не мог уснуть, в конце концов, встал и оделся.

– А что, черт побери, – сказал он вслух. – А что?! – И оглянулся на брата-десятиклассника, который во сне сопел совсем по-мужски.

Ветошкин включил настольную лампу, достал чистую школьную тетрадь в клеточку и крупно написал на обложке «План тренировочных занятий на май-август м-цы».

Утром, когда зазвонил будильник и брат поднял голову, он увидел, что Ветошкин ходит по комнате, заложив руки за спину.

– Ты что, Ветошкин, не ложился еще? – спросил брат.

– Да вот не мог уснуть, братульбан. Решал мировые проблемы.

– Ну да, – сказал брат, зевая, – чемпионом мира думаешь стать?

– А что? Это идея. Только ты не болтай много, а то весь эффект про падет.

– Ладно врать, – пробурчал брат.

– Хоть ты и дурак еще, – ответил Ветошкин, – а вот на, посмотри. – И он бросил брату тетрадку.

Тот небрежно полистал ее и задержался на последней странице.

– Ты даешь! – сказал он. – Зачем тебе еще гребля-то?

– Пальцы, – коротко ответил Ветошкин.

– Небось, Галя Николаевна приказала знаменитым стать?

– Э-эх, – зевнул Ветошкин, – беспросветный ты тип.

Пролетел май и три недели июня. Защитился Ветошкин на «отлично» и получил свободный диплом. Несколько раз за это время он доставал из ящика стола тетрадку с планом тренировок, вздыхал и клал ее обратно. В команде он появлялся редко и старался не попадаться на глаза Крюкову.

И вот в конце июня, отоспавшись и отъевшись немного, он снова достал тетрадку. Он прикидывал, что еще можно сделать до августа. Казалось, что ничего. И тут мелькнула одна мысль. Он ее отогнал, но она возвратилась, и он решил или покончить с нею, или извлечь зерно. Это была мысль об измене.

«Все ко мне привыкли – раз, – думал Ветошкин. – И играть в свою игру не дадут. Пусть даже я стану немного выше прыгать, немного сильнее бить, хитрее пасовать, их отношение ко мне не изменится. Своей игры я там не найду, это два. А что такое моя игра? Крюков говорил об игре у сетки. Блок? Разводка? Я всегда выпадал из игры. Но ведь как-то я по пал к чемпионам? Что-то у меня было? Что?»

В юношеской команде он был премьером, умел вовремя прибавить, умел взглянуть так, что команда незаметно подтягивалась, связи восстанавливались. А затем два сезона на скамейке и «учеба», как говорил Аркадий Андреевич. Что-то он потерял на этой скамейке, и, кажется, безвозвратно.

Разговор с Крюковым не получился. Ветошкин видел: на нем поставили крест, и потому запутался в рассуждениях. Что теперь делать, он не знал. В городе была еще одна команда, она играла в первой группе, но он боялся, что уже не выберется оттуда. Это была команда таких же не удачников. Даже не дубль, а «свалка», как беззлобно говорили о них. Со «свалки» редко кто выбирался. А если и выбирались, то на сезон, не больше.

Но вскоре Ветошкин неожиданно успокоился. «Ну и ладно, – подумал он. – Подведем черту под активной жизнью в спорте. Будем играть на «свалке» со «свалками» в «сволочью» игру. Будем воспитывать будущих правофланговых нашего спорта. Будем жить-поживать, тем и кормиться».

Лето Ветошкин проводил в пионерлагере. Там он работал физруком. Там же он познакомился с Галей два года назад. Тогда она училась на втором курсе и была вожатой, а теперь уехала воспитательницей. Она писала, что скучает без него, а дети задергали ее вопросами, когда же приедет Ветошкин. Странно, что все называли его по фамилии, даже Галя. Ему ни когда не было скучно с детьми, больше того, он с неохотой возвращался от них к взрослым делам. Галя сказала как-то, что она любит его в два раза больше из-за того, что его любят дети. Ветошкин подумал, что кое для кого из них он – идеал мужчины, а для него идеал спортсмена – Крюков, для Крюкова – еще кто-то, но как, наверное, скучно жить великим, у которых нет живого кумира.

Он уехал в пионерлагерь со своим братом, которого устроил на одну смену вожатым. «Будешь спарринг по совместительству, парень», – сказал ему Ветошкин. Брат играл в той же юношеской команде, где когда-то начинал Ветошкин, и надеялся на лучший жребий. Поэтому он стал смотреть на Ветошкина немного свысока. Ветошкина это забавляло. Но он видел, что брат, пожалуй, добьется своего. Он был жестче и позлее характером. И еще у него был хороший рост. Но чего-то ему все же не хватало. Он не фанат, думал Ветошкин, а надо быть фанатом. Но фанаты обычно неудачники, потому что они упускают из виду, что это все-таки только игра. Крюков – это великий фанат, а Ветошкин – фанат-неудачник. Потому-то он и хочет вытянуть Ветошкина к настоящей игре. Как король, одаривающий соседа-неудачника.

В лагере был тихий час, когда они добрались туда на пригородном автобусе. Ветошкин отправил брата к начальнику, а сам пошел к Гале, во второй отряд. Она сидела с книгой в шезлонге, на нее набегала дырявая тень березы, потому что поверху дул ветерок. Странно выглядела эта береза среди сосен. Двери корпуса были раскрыты, и Галя, подняв голову, вслушивалась с нарушения распорядка дня.

– Ветошкин! – сказала она радостно.

– Тс-с, – сказал он, подходя на цыпочках. Затем неожиданно наклонился и поцеловал ее.

– Ты обезумел, – сказала она, несильно толкнув его в грудь. – Нас же увидят.

– А я с братом, – сказал Ветошкин, присаживаясь на корточки. – Во жатым будет.

– Пионерлагерь имени братьев Ветошкиных.

– Крольчатник памяти волейболиста Ветошкина.

– Ой, бе-едный! – Галя провела пальцами по его щеке.

– Мне приятна эта ласка.

– Спортивный мир скорбит.

– Ты не поняла.

– Прости. Я не хотела.

Ветошкин вздохнул.

– Это шелуха все, – сказал он, вставая. – Главное – ты, лето, дети, кросс. И хорошая разминка.

Брат оказался хорошим спаррингом. Ветошкину подумалось даже, что он в его годы играл не лучше, и что через год можно будет рекомендовать его Крюкову. Брат хлестко и точно бил, и пас всегда был нужной высоты. И в защите он играл мягко. Правда, он был еще угловат и, складываясь навстречу мячу, доставал его в последний момент, но доставал удачно. Ветошкин не щадил брата, и после часа тренировки тот дымился от пота.

Два раза в неделю они бегали в поселок играть у сетки. Там их уже ждали, и у волейбольной площадки скапливалось население. Галя называла их летучими пижонами, страдала от ветошкинского эгоизма и каждое утро клялась целиком посвятить себя педагогике. Но она отдавала себе отчет в том, что дисциплина и лагерная активность отряда зависят не только от ее красивых глаз и воспитательных талантов, а и оттого, что она Не веста Ветошкина, Подруга Спортсмена. Это было унизительно – что она подчеркивала, но и приятно – что она старалась превратить в то же унижение. Она не могла не согласиться: как педагог Ветошкин – крупная личность. На следующий день после приезда с десяток его активистов из старших отрядов развесили по лагерю афиши, и спортивная жизнь закипела. Сам Ветошкин ни во что, казалось бы, не вмешивался, и даже утреннюю зарядку проводил вместо него один из активистов – в виде премии. Галя пыталась составить конкуренцию спортивному психозу, но все ее культурные мероприятия проходили вяло. Она и это ставила в вину Ветошкину. И, шагая вечером после отбоя на свидание с ним, думала об этой и других неразрешимых проблемах, как вдруг останавливалась среди сосен, – в темноте пела какая-то птица, луна летела по плоскому высокому небу, от земли по ногам поднималась мелкая приятная дрожь, – Галя глубоко вздыхала и запрокидывала голову и руки, стоя так вне себя от счастья, затем срывалась с места и почти бежала к нему, продолжая думать о нем плохо.