Учитель поэзии (сборник) - Александр Образцов

Да. И сам я любитель солененького. Но я боялся любой формы зависимости от Елизаветы. Я культивировал в себе брезгливость к ее солдатским манерам, громкому смеху, безошибочным рукам. Я старался не оставаться с ней наедине. Но мама, жадно проглотив три-четыре бутерброда, становилась приторно-ласковой, начинала понимающе хихикать и уходила из дому.

Елизавета шла на меня, как Вий…

6.

Когда-нибудь мне не удастся сохранить брезгливое бесчувствие – ведь Елизавета, подплывающая ко мне мягкой грудью, бесстыжими пальца ми, ярким, как семга, языком, была красивой женщиной. Когда-нибудь она догадается погасить свет и все будет кончено.

– Вредный какой! – говорила Елизавета, в очередной раз обкусав мои губы и отомкнув меня от пуговиц и молний. Я лежал под нею как Чехия под Гитлером – покорно, но суверенно.

Но от одной мысли о том, что мне придется сосуществовать с Елизаветой долгие годы, мороз пробегал по коже.

И выхода я не видел.

7.

Что у меня от мамы – так это голос. Низкий звучный голос с интонациями «чего изволите?». Причем я знаю людей, которые используют эти интонации для маскировки, для того, чтобы не отпугнуть проплывающую мимо рыбешку, а мы… Мы с мамой – два красивых и глупых карася. Нас все время путают по телефону.

– Мария Петровна, это вы? Это Екатерина. Можно Святослава?

– Это я.

– Голос у тебя – женский!

– Это я…кгм… кгм… не прокашлялся…

Высшие силы, которые постоянно и бесцеремонно вмешиваются в нашу жизнь, делая ее запутанной и беспросветной, иногда как будто вспоминают о чувстве меры. Мне звонила моя двоюродная сестра, Екатерина. Это еще то существо. Ей девятнадцать лет, но она уже три года не общается с родственниками. С тех пор, как она заняла второе место на городском конкурсе «Мисс Вселенная», она успела купить однокомнатную квартиру, раз двадцать слетать за границу и пару раз побывать замужем. Мы с ней никогда не дружили. И вот она позвонила.

– Приве-ет! – сказала она лживым оживленным голосом. – Чего не звонишь, птенчик?

(Это я не звоню?! Да посмел бы я…)

– Слушай, – сказала Екатерина без всяких предварительных предложений, – я тут улетаю в Штаты на полгода…

– Поздравляю…

– Не перебивай! Что за привычка! Ты ведь с женщиной разговариваешь! Какие-то вы здесь хамы в этой стране!

И она бросила трубку.

8.

Через десять секунд раздался новый звонок.

– Я же тебе забыла сказать: я улетаю в Штаты на полгода и мне не кому доверить квартиру. Давай переезжай прямо вечером. Но смотри мне – всяких грязнуль чтобы ты сюда не таскал, ясно? Самолет у меня в двадцать три пятьдесят. Чтобы к шести часам был как штык.

9.

Я оставил маме записку следующего содержания:

«Мама!

Если бы я был один, я убежал бы в Хабаровск или куда-нибудь по дальше. Но у меня есть ты. Поэтому я остаюсь в этом городе и буду посылать тебе деньги. Когда этот динозавр перестанет появляться, сообщи мне на Центральный почтамт до востребования. Не плачь. Мне еще хуже».

И ушел.

10.

Екатерина встретила меня с полотенцем на голове. Бесцеремонность ее, казавшаяся хамством, была на самом деле большой степенью свободы. Она непринужденно посвящала меня в тонкости квартировладения, одновременно подкрашиваясь, причесываясь, переодеваясь. Причем она натяги вала колготки, ничуть меня не стесняясь, и поразительно было то, что я смотрел на это спокойно! Что значит – тайный умысел. У нее не было его никогда. Поэтому она летела в Штаты для богатой и радостной жизни, а всевозможные авантюристки обречены были на предательства, измены, разочарования. Так, во всяком случае, она объясняла мне, вползая в облегающее темно серое платье, свои жизненные позиции.

– Ну а ты, птенчик, уже завел себе постоянную девочку? – спросила она рассеянно, завершая окраску лица губами и проминая их одна о другую.

Здесь я не сдержался и стал рассказывать о Елизавете.

11.

Екатерина смеялась, как дитя. Она упала на кровать и билась голо вой. Она подпрыгивала на животе и била себя пятками по попке. Она махала руками, как будто ей не хватала воздуха. Когда я закончил, она была растрепана, грим сбился, но глаза ее блестели, губы смеялись и она была удивительно хороша! Тем более что она тут же решила, как мне жить дальше.

– Она тебя достанет из-под земли. Я бы, во всяком случае, сделала это в элементе… Как? А ты что же думаешь, сведения о человеке уже ничего не стоят?.. Вот! Если сведения о человеке были в нашей стране основным товаром, то уж сегодня-то за баксы тебя привезут хоть в маринаде!.. Не плачь, птенчик, не хмурься. У меня есть для тебя хорошая новость. Вот.

И она бросила мне свой паспорт.

– Что? – не понял я.

– Посмотри на фотографию.

– Ну? И что?

– А то! А теперь посмотри на себя в зеркало! Ничего не находишь?

Как я раньше не замечал! У нас с нею было одно лицо! Вот почему она с детства меня терпеть не могла!

– С сегодняшнего дня будешь называться Екатериной Викторовной Гусевой. Жить будешь в этой уютной квартирке. Носить будешь… – она снова упала, хохоча, и задрыгала ногами, – носить будешь мои… мои лифчики, мои трусики и пользоваться… пользоваться моими памперсами!

12.

Мне было совсем не смешно. О чем я тут же ей сказал в довольно резкой форме. Она нахмурилась.

– Ну и дурак, – сказала она. – Можешь катиться к своему фельдфебелю. И я посмотрю через полгода, когда прилечу из Штатов, как она об тебя ноги вытрет. Ему предлагают такой выход, что другой ради этого вывернулся бы наизнанку, а он, видите ли, не хочет быть клоуном. Это же приключение, ты понимаешь или нет? Это для тебя праздник на полгода!

– Ну, хорошо, – сказал я, – допустим, что это… необычно. Но, во-первых, у меня сорок первый размер обуви…

– Я тебе оставлю две тысячи баксов, не волнуйся. И даже без отдачи, такая я добрая. А сейчас обучу краситься, подкладываться для рельефа под всякие места, пользоваться контрацептивами…

Здесь она снова упала от хохота. У меня задрожали губы.

– Ты можешь надо мной посмеяться, а потом улететь. И там рассказывать эту историю… в лицах… Какие вы злые, женщины.

– Ну что ты, Кать, – сказала она, обнимая меня за плечи, – я ведь любя. Ты знаешь, как мне хочется остаться, чтобы только посмотреть на твои приключения?

– Да, и основное! Самое неприятное, – сказал я, отстраняясь. Все-таки она хотя и была моей двоюродной сестрой, но когда так вот прижималась… – Самое неприятное! – повторил я. – Если ко мне начнут приставать твои знакомые? Или просто какие-то… мордовороты?

13.

Екатерина на этот раз не смеялась. Она задумчиво и печально посмотрела на меня.

– Да, птенчик, – сказала она. – Это действительно неприятно, когда им отвечаешь отказом. Даже не то слово – «неприятно». Тут такое начинается, что хочется взять в руки Калашников. И здесь я могу посоветовать тебе одно: найди фирму, где хозяйка – женщина. Желательно не замужняя.

Остаток вечера прошел у нас в учебе. Я с удивлением убедился в том, что женщина тратит на себя раз в десять больше времени, чем муж чина. Видимо, поэтому она и живет дольше. Ногти, ресницы, брови, кремы, пудры, тени, маски, чулки, колготки, перчатки, сумочка с ее содержимым, духи, прическа, губы, сережки, кольца, и еще сотни каких-то брошек, бус, браслетов, лаков и помад!

Мы решили, что несколько дней я не буду выходить на улицу, а нач ну таскать всю эту амуницию по квартире, привыкая к ней. На первое время Екатерина подпилила мне ногти, покрыла их светло красным лаком, проколола мочки ушей и подровняла прическу. Когда я начну выходить, сказала она, то первое, что я должен сделать, это пойти в парикмахерскую. Здесь, сказала она, денег жалеть не надо. Затем она внимательно, вблизи осмотрела мое лицо и с удовлетворением заметила, что усы мои пока не темнеют, что это пушок, а не усы, что этот пушок на самом деле таит для меня главную опасность, потому что половина активных мужиков падки именно на пушок… Словом, когда прибыло такси, что бы везти ее в Шереметьево, она обняла меня за шею и крепко, совсем не по-родственному поцеловала в губы на прощанье. Я списал это на вполне понятное возбуждение: известно ведь, что женщина возбуждается от ситуации, а не от первого встречного…

14.

Стоит рассказать, как я в пятницу вышел в го род в шубке и сапогах. Раньше этого я сделать не смог, потому что целыми днями решал одну проблему – не сошел ли я с ума? И действительно: то я напяливал не себя кружевные трусики, лифчик, чулки, платье и туфли на высоких каблуках, то срывал с себя всю эту нелепую амуницию. Надо было прыгать в новую жизнь, как в холодную воду.

И я прыгнул. После того, как увидел в окно Елизавету! Она внимательно осматривала мой новый дом с бульвара, сверяясь с картой «боевых действий».

«Ах, так! – решил я. – Ну, так получи!»

15.

И я вышел в шубке из шиншиллы, которая рядом с ее норковой была как «мерс» рядом с «копейкой», и сапоги у меня были английские, не ее пиренеи.