Тайский талисман - Лин Гамильтон

— Иду внутрь, — сказала я.

— Я следом, — сказал Фергюсон, когда Пун начал протестовать. — Потребую дипломатической неприкосновенности для нас обоих.

Квартира, как и говорил Фергюсон, была красивой. Орхидеи на балконе определенно знали лучшие дни, но вид из окон — замечательный, мебель и произведения искусства тоже. Тиковый обеденный стол был именно таким, как Фергюсон описал его, а картины на сюжеты джатаки оказались восхитительными.

— Вам не кажется, что тут недостает нескольких амулетов? — спросила я, указывая на коллекцию под стеклянной крышкой столика. — Есть пустые пространства. Коллекция не выглядит симметричной.

— Пожалуй, вы правы, — сказал он. — Я точно не помню.

— Может быть, нет тех, которые Уилл отослал Натали?

— Не исключено.

— Теперь в кухню, — сказала я.

Расположенная рядом со столовой кухня выглядела безупречно: ни на столе, ни на полу не валялось ни крошки. Я открыла несколько шкафчиков. Ничего необычного. Фергюсон заглянул в маленькую буфетную и пожал плечами. Мы оба посмотрели на холодильник.

— Это женское дело, — сказал Фергюсон, указав на него.

Я осторожно открыла дверцу. Издала «б-р-р-р», когда моих ноздрей достиг запах испорченных продуктов.

— Зеленая слизь и прокисшее молоко, — сказала я, захлопывая холодильник.

— Сюда, — сказал Фергюсон, указывая в короткий коридор. Мистер Пун следовал за нами, что-то бормоча. В конце коридора была ванная, безупречно чистая, полотенца были сложены и аккуратно повешены, в аптечке лежали совершенно обычные медикаменты.

— Это спальня, — сказал Фергюсон, указывая на закрытую дверь.

— Ваша очередь, — сказала я.

— Благодарю, — ответил он. Взялся за дверную ручку и на секунду замер. Потом, состроив мне шутливо-испуганную гримасу, открыл дверь и заглянул внутрь.

— Кажется, все в порядке.

Кровать была аккуратно застелена. Я открыла несколько ящиков комода. Уилл Бошамп оказался педантичным. Носки и белье были разделены по цвету и тщательно сложены. Не в полном порядке оказался только чулан: дверь осталась распахнутой. Однако обувь внутри была расставлена словно по линейке, несколько костюмов, отглаженные рубашки и джинсы висели на вешалках в ряд.

— Гм-м-м, — промычал Фергюсон.

— Что? — спросила я.

— Его определенно здесь нет.

— Да.

— Нет и портрета, — добавил Фергюсон. — С глазами, которые постоянно следили за тобой. На стене остался след от него. Итак, исчезли несколько амулетов и портрет. Все остальное в том же виде, как мне помнится. Как по-вашему, что это значит?

— Не знаю. Я считала, что он скрывается от Натали и ее адвокатов. Если это так, вопрос, очевидно, в том, забрал бы он все свои вещи или хотя бы убрал все из холодильника перед отъездом?

— Может, ему было не по карману платить за эту квартиру, и он скрылся от домовладельца, — подумал вслух Фергюсон. Сказал что-то мистеру Пуну, тот ответил.

— Я ошибся. За квартиру заплачено до конца года, и Пун не представляет, куда мог деться Бошамп, — сказал Фергюсон. — Ну что ж, пожалуй, можно уходить. Боюсь, мы больше здесь ничего не узнаем. Я высажу вас на железнодорожной станции.

И тут я сделала одно из тех машинальных движений, наподобие выключения света при выходе из комнаты или поворота дверной ручки, дабы убедиться, что дверь заперта. Машинально закрыла дверь чулана.

За дверью стену испещряли засохшие красновато-коричневые капли. Мы оба молча глядели на них несколько секунд.

— Возможно, это томатный соус или красная паста керри, — наконец сказала я.

— В спальне? — возразил Фергюсон. — Я думаю, нужно звонить в полицию, а вы?

Глава третья

Начать следует с объяснения, каким образом я, сын незначительного придворного служащего, стал играть роль в политических делах королевского двора Аюттхаи. Дело в том, что моя матушка была назначена кормилицей принца Йот Фа, сына короля Чайрачи от наложницы, госпожи Си Судачан. Эта госпожа, у которой не было ни капельки материнской любви, как показывают дальнейшие события, не хотела кормить своего ребенка.

Эта роль досталась моей матушке, которая лишилась дочери, моей единственной сестры, прожившей три дня, и поэтому стала превосходной кандидатурой на эту должность. Матушка расточала любовь к умершей дочери на маленького принца.

Мне тогда было шесть лет, и я помню мучительную ревность к ребенку, в котором видел соперника в любви моей матушки. Однако со временем я полюбил Йот Фа как младшего братишку. Он был унылым ребенком, что беспокоило короля, и все были довольны, что я взял мальчика под свое покровительство. Для меня это означало право находиться во внутреннем дворце, самую лучшую еду и одежду, образование значительно выше того, что полагалось мне по общественному положению. Я начал важничать, как принц, воображать, что меня случайно подменили при рождении. Матушка журила меня за это, но радовалась тому, что мы с принцем так близки, что я в отличие от остальных мог рассмешить Йот Фа.

Через шесть лет у короля и госпожи Си Судачан родился еще один сын, принц Си Син, но, думаю, принцы никогда не были так близки, как мы с Йот Фа, и, разумеется, моя привязанность к нему не распространялась на его младшего брата, хотя моя матушка явно обожала обоих принцев. Я находил Си Сина — не знаю, как выразиться — возможно, не заслуживающим доверия или даже хитрым, когда он подрос, хотя не уверен, что следует приписывать ребенку такую черту. Возможно, то было грубоватое высокомерие, с которым старшие дети относятся к тем, кто намного младше их, но я чувствовал, что Си Син пошел в мать в отличие от Йот Фа который гораздо больше походил на своего отца, короля.

Став старше, я начал восхищаться королем Чайрачей, если не слишком бесцеремонно для человека вроде меня говорить так о божестве. Я хорошо знал, как и все во дворце, что он завладел троном, предав смерти своего племянника, юного короля Ратсаду. Несмотря на это, я находил его мудрым и справедливым правителем, усердным в стараниях улучшить наши возможности мореплавания и нашу армию, расширив речной канал и пригласив португальцев, чтобы они обучили нас владению огнестрельным оружием. Кроме того, он был верующим, вскоре после того, как стал королем, построил монастырь Чи Чианг Сай, поместил туда изваяние Будды и священную реликвию. Однако впоследствии я часто задумывался, не ужасный ли поступок, приведший его к трону, лежит в основе тех трудностей, которые преследовали его правление, словно духи, разгневанные его деянием, мстили ему. Разумеется, было много зловещих предзнаменований, указывающих, что в государстве не все ладно. Но, возможно, мне это кажется.

Описывать госпожу Си Судачан мне трудно, отчасти из-за того, что случилось впоследствии, но, если быть честным, из-за чар, которые она оказывала на меня. Разумеется, я ее боялся. Она была не из тех женщин, к которым можно относиться легко, зачастую холодной, неприветливой, всегда скорой на гнев, еще более скорой на месть за любую обиду, умышленную или нет. Кроме того, она была — не знаю — соблазнительной? Конечно же я был слишком мал, чтобы оценить сексуальную сторону ее очарования, но что-то чувствовал. Как ни боялся Си Судачан, я ловил себя на том, что хочу находиться поблизости к ней, делать что-то, все, что угодно, дабы она благосклонно взглянула на меня, улыбнулась на свой особый манер, чтобы в ее глазах появился проблеск интереса или даже приятного удивления.

Думаю, мы с ней были в определенном смысле одного поля ягодами, простолюдинами, оказавшимися во внутреннем дворце, которых едва терпели королевы и консорты, королевской в отличие от нас крови.

В тот вечер за ужином Дженнифер прямо-таки блистала красотой. В ярко-голубом платье, с начесом белокурых волос, она — не знаю, как сказать: может, светилась? — и привлекала к себе восхищенные взгляды. Я испытывала за нее какую-то необъяснимую гордость. Как-никак, она была не моей дочерью, а моего мужа. Участия в ее воспитании я не принимала. Видя ее, держащуюся уверенно, я желала, чтобы у нее все было хорошо.

Дженнифер весь день ходила по магазинам с Кхун Вонгвипой и появилась в моей комнате за несколько минут до того, как нам требовалось подниматься наверх, чтобы я помогла ей с прической.

— Хорошо выгляжу? — спросила она.

— Нет, — сказала я. — Ты выглядишь великолепно. Я заказала сегодня костюм горчичного цвета. Хотела бы я появиться в нем этим вечером.

— Они сочтут, что я хорошо выгляжу? — спросила Дженнифер с легким нажимом на слово «они».

— Если нет, — ответила я, — то нам придется смириться с мыслью, что в семье твоего друга не очень ладно.

Дженнифер хихикнула.

— Слегка потрясающе, правда? Золото и все такое прочее. Взгляни на них, — сказала она, наклонясь ко мне и указав на маленькие, но не миниатюрные золотые сережки с крохотными сапфирами. — Подарок матери Чата. Именно подарок, — повторила она.