Избранное - Эрвин Штритматтер

Аннгрет воркует, разжигает его: и совсем она не о военных сапогах говорит, а о крестьянских, на меху, подкованных железками.

— Вот они, возьми!

Оле смотрит на теплую овчину в сапогах. Очень продрог он. За окном идет снежок. Оле обещает надеть сапоги.

В дверь стучат. Пришла Эмма Дюрр. Общипанная курочка среди зимней ночи.

— Антону негде упокоиться. Неужто он это заслужил?

Оле разом возвращается к жизни. Озноб как рукой сняло. Кое-что он сумеет сделать для покойного друга. Разве же он не депутат районного собрания, не председатель «Крестьянской помощи»? Как-никак он человек значимый.

— Ну я им покажу, где будет лежать его тело!

Он приказывает принести домовину Антона в церковную башню под колокола.

— А кому не нравится, пусть мотает оттуда.

9

На следующий день заколоченный гроб стоит в будущей своей могиле. У Эммы уже и слез нет. Значит, Антон и вправду стал упырем?

Тяжкие думы пригибают к земле беднягу Оле. Кто перетаскивает тело Антона? Кто положил его обед под подпиленное дерево? Он велит опять перенести покойника в башню.

На ночь бургомистр Нитнагель ставит за крестами деревенского сторожа.

Около полуночи сторож идет во второй раз поужинать. Через полчаса он возвращается на свой пост — покойник лежит в могиле.

По деревне идет шепоток, шушуканье: покойник бродит среди живых, они нарушили церковный закон.

Оле сзывает своих товарищей нести вахту у мертвого тела. Следующей ночью бургомистр Нитнагель, Ян Буллерт, Вильм Хольтен и Оле сидят, как черные ангелы, на могильных холмиках и даже закурить себе не позволяют.

Но ничего не случается. Ян Буллерт советует пуститься на хитрость: они пойдут в трактир, словно им уже надоело сторожить. У дверей трактира повернут обратно и крадучись вернутся на погост.

Сова кричит. Кричит три раза, и вопль ее доносится из самой ризницы. Дверь башни распахнулась. Появляется гроб покойного Дюрра. Он не парит в воздухе, как положено видениям и призракам. Он шагает на четырех ногах, кряхтит, кашляет, спотыкается, изрыгает проклятия и командует, словно прусский фельдфебель.

— В ногу идти!

Приятели прячутся за крестами. Только бы не вспугнуть дерзких гробоносцев! Они не хотят, чтобы тело Антона было сброшено наземь и осквернено.

Гроб приближается. Уже явственно видны две фигуры, его несущие. Вильм Хольтен, самый молодой из новоявленных кладбищенских стражей, не в силах сдержать своего нетерпения.

— Ага! — вырывается у него.

Гроб падает. Носильщики бросаются наутек. Топот, словно вскачь пустились битюг и рысак.

Стражи окружают церковь. Оле видит, как кто-то на рысях мчится меж могильных рядов. Он бросается за ним, настигает, бьет кулаком по шляпе и под нею чувствует твердую человеческую голову. Вот тебе и привидение!

Человека в шляпе шатнуло, но он рванулся, и вот его уже и след простыл. Стражи прочесывают кладбище. Второй тоже как сквозь землю провалился.

Они относят гроб Антона в башню, под колокола, и принимают меры, чтобы ничья рука больше не тревожила последний сон покойного друга.

10

Похоронная процессия сильно растянулась. Кроме друзей покойного, пришло множество любопытных. Им охота посмотреть на гражданские похороны. Церковные старосты Рамш и Серно, чопорные, в черном с головы до пят, тоже идут за гробом.

— Гляди-ка, и лесопильщик здесь, — перешептываются в толпе.

— Антон здорово его прижал с крупномерным лесом и штакетником.

— С покойника не спросится.

Старухам любопытно, что это будет за проповедь без пастора. Антон Второй и Эмма Вторая, Дюрровы ребятишки, бледные и невыспавшиеся, стоят между дядей Оле и матерью. Они плачут. Оле кусает губы — видно, хочет перекусить свое горе. На кладбищенских соснах сидят две вороны, вялые от холода. Они удивленно косятся на бумажные розы в венках. Толстяк Серно набожно скрестил руки на выпирающем животе, хотя о молитвах здесь и речи нет. Здесь поют любимую песню покойного «Смело, товарищи, в ногу!..»

Венки из сосновых веток благоухают. От районного секретариата партии несколько человек притащили венок — огромный, как заднее колесо кареты. Они поют громко и вызывающе. Лесопильщик не поет. Он берется рукой за горло и хрипит:

— Простыл!..

Карл Крюгер говорит о жизни Антона Дюрра:

— Это был человек, не знавший устали. Некий Иисус Христос — если таковой существовал — на него бы не нарадовался.

Вороны каркают на верхушках сосен. Толстый Серно с удовольствием бы погладил птиц, ниспосланных самим небом. Как они хитроумно мешают богохульной проповеди!

Карл Крюгер держит речь о судьбе:

— Товарищи, друзья, судьбы не существует. Судьбу подстраивают, так же как чудеса. Ребенок умирает от скарлатины. Судьба? Ни в коем случае! Опоздали пойти за врачом. Мотоциклист врезался в дерево и погиб. Судьба? Ни в коем случае! Дорога была в выбоинах. Судьба имеет причины, злая судьба питается нашими упущениями. Нашего дорогого товарища Дюрра убило деревом. Судьба? Ни в коем случае! Скорей всего, не были соблюдены правила безопасности. Это надо расследовать, товарищи!

Сапоги лесопильщика Рамша беспокойно топочут по разбросанному на снегу лапнику.

— Холодище!

Карл Крюгер смотрит на коричневый гроб друга. На его ресницах, как капли росы, повисают слезы.

— Вот он лежит, этот не знавший устали человек. Всю жизнь им двигало благородное беспокойство, благородное беспокойство сеял он вокруг себя. Неужто же он сеял понапрасну? Все зависит от нас. Будем же беспокойны в том смысле, в каком он это понимал!

Старухи всхлипывают. Они позабыли, что там стоит бывший кучер Карл Крюгер, а не пастор. От его речи они сморкаются. Серно понапрасну качает головой.

Да и многие мужчины стараются побороть слезы. Прощаясь с покойником, они снимают шляпы. На проплешине лесопильщика наклеен пластырь. Оле удовлетворенно кивает: так тебе и надо, собака, не тревожь мертвеца. Но тут ему бросаются в глаза сапоги Рамша. Он сравнивает их со своими: те же голенища, та же длина, та же кожа. Оле озирается. Может, на него уже смотрят с ухмылкой? Аннгрет сделала из него посмешище, чучело гороховое. Он выбирается из толпы — пусть похороны идут своим чередом. По деревенской улице он уже бегом бежит. Ему кажется, что на ногах у него сапоги из раскаленного железа.

11

Дома, в кухне, Оле срезает сапоги с ног. Ножницами вспарывает голенища сверху донизу. Жена молча смотрит, как вывертывается наружу овчина. Оле сбрасывает остатки сапог и швыряет их в дровяной ящик возле плиты.

Аннгрет берет их, уносит на чердак и вешает на первую попавшуюся балку. Потом садится на мешок с зерном и плачет. Разрезанные сапоги — это ее поражение.

Внизу, в спальне, Оле переодевается, а галифе выбрасывает в окно. Хочет выбросить и черный сюртук, но соображает: какое же отношение имеет сюртук к сапогам? На ноги он надевает стоптанные полуботинки, которые обычно носит на работу.

Покончив с этим, он идет в кухню, разговаривает с кошкой, разговаривает с собакой, набивает свою трубку, дымит, как паровоз на узкоколейке, и ждет. Ждет, когда жена спустится с чердака, ему надо сказать ей несколько теплых слов. Она сделала из него чучело гороховое, а это уже не пустяк.

Проходит час. На дворе смеркается. Оле набивает восьмую трубку. Он все еще ждет Аннгрет. Наконец он лезет на чердак. Освещенная сероватым светом луны, жена сидит на мешке с зерном.

— Аннгрет!

Молчание. Упрямство накатывает на Оле. Сейчас не его черед просить прощения. Пусть Аннгрет чахнет в лунном свете, покуда не одумается.

В стоптанных полуботинках Оле бредет по смерзшемуся снегу. Овчарка плетется за ним. Ему чудится, что немножко тепла переходит на него от преданного пса.

12

Земля кружится в мировом пространстве. Человек посылает железных голубей и нетерпеливо ждет их возвращения. Он ждет оливковой ветви от братьев с других планет.

В трактире Блюменау пьют мужчины в черных сюртуках. Те, что вернулись с похорон. Кто-то нет-нет да повысит голос, нет-нет да засмеется. Друзья Антона Дюрра заливают горе водкой, его враги подогревают водкой свою радость. Все вместе справляют праздник, который называется «пропивать покойника».

Оле не охотник до сидения в кабаках, но в этот вечер его влечет чадная суматоха.

Кабацкая дверь скрипит. Мороз забрался в ее петли. Клубы пара бьют в лицо Оле.

У двери сидит Рамш. Он подвыпил и далеко вытянул ноги. Оле придется переступить через подбитые мехом сапоги лесопильщика. А его тянет плюнуть на них.

Мешанина голосов, смех, лопотанье.

— Оле!

Ян Буллерт подвигается, чтобы освободить место для Оле. Буллертово лицо пылает, как лопата в кузнечном горне.

— Давай мириться!