Одиссея Хамида Сарымсакова - Олег Сидельников

Не успел наш пилот перевести дух, как увидел второго гитлеровца. Как же это он позабыл, что «мессер-сто десятый» двухместный!.. Сорокин стал лихорадочно перезаряжать пистолет, но в последний миг гитлеровец опередил, ударил ножом в лицо... Преодолевая дикую боль, Захар все же сумел оторвать пальцы фашиста, сжимавшие его горло, отбросить врага, схватить уже заряженный пистолет и выстрелить.[6]

Дорогой ценой досталась Захару Сорокину шестая победа. Но это еще было не все. Сколько летчиков, сбитых в бою и спасшихся на парашюте, погибали в заснеженных сопках, проваливались в полыньи, замерзали, так и не обнаруженные поисковыми группами!.. Шесть суток Захар сражался со стихией. Проваливался в ледяные полыньи, но продолжал ползти, карабкался на сопки, обрывался вниз и вновь карабкался. Голодный, потерявший счет времени, молодой человек, почти юноша, продолжал борьбу... Сознание он потерял, лишь увидев изумленного краснофлотца.

В городе Полярном госпитальные врачи вынуждены были ампутировать Захару обе ступни. Беспримерный подвиг сафоновца как-то прошел мимо внимания писателей и журналистов. Оно и понятно: то было лихорадочное время — сумятица первых военных месяцев. А Захар не любил распространяться о себе. Отважнейший из отважных, он был скромнейшим из скромных. Одна мечта одолевала его — снова летать, бить беспощадно фашистскую нечисть!

И он добился своего, вернулся в родной сафоновский полк. Вот какой это был человек, которого я принял за «новичка». Однажды я все же отважился спросить Захара: «Как это вы, товарищ гвардии капитан, можете?.. Все-таки два протеза... А вы самолеты сбиваете. Вас даже немцы асом величают».

Захар посмотрел на меня добрыми своими глазами, ответил сдержанно: «Раз нужно, значит и можно». И все[7].

— С сафоновцами мы не только в кают-компании встречались. Главные свидания происходили в воздухе, когда они нас, «бомберов», прикрывали. Дружили мы также с истребителями двадцатого и двести пятьдесят пятого полков. Прямо скажу, славные наши соколы многим из нас спасли жизнь, отбивая атаки «мессеров» и «фоккеров», пытавшихся разрушить боевой порядок «пешек». Но обо всех героях-истребителях рассказать нет возможности. Поэтому остановлюсь на одном летчике, чья летная биография поистине легендарна.

СЕРГЕЙ ГЕОРГИЕВИЧ КУРЗЕНКОВ

История мировой авиации буквально пестрит «удивительными случаями». Но «случай» с Сергеем Курзенковым выглядит поистине фантастично даже и для бывалых воздушных бойцов.

В конце февраля сорок третьего года Курзенков, теперь уже заместитель командира нового недавно сформированного полка, вылетел на поиск ночного аэродрома противника, с которого гитлеровские самолеты наносили болезненные удары по нашим аэродромам и военным объектам. Вражеское логово он отыскал. Но самолет Курзенкова был подбит зенитками и загорелся. На пылающем «ястребке» мужественный летчик, преодолевая мучительную боль в раненой ноге и от ожогов, изо всех сил старался добраться до своего аэродрома... И все же всему есть пределы. Вот-вот произойдет взрыв. Надо прыгать!..

Открыв аварийной рукояткой фонарь кабины, пилот вывалился из самолета. Дергать за вытяжное кольцо парашюта не спешил — сверху на него падал пылающий истребитель. Когда же огненная комета пронеслась мимо, израненный летчик все же нашел в себе силы пролететь еще несколько секунд не раскрывая парашюта, и лишь затем рванул кольцо... Что это? Тросик, замыкающий парашютный ранец, не выдергивался. Изо всех сил рванул кольцо обеими руками. Порядок... Рывок, от которого сорвало с ног унты, парашют раскрылся. Уф!.. Кажется, все... Невероятно!.. Купол парашюта вдруг ушел вверх, стал комкаться, а скорость падения пилота все возрастала и возрастала. Видимо, парашютные лямки были посечены осколками, и они, не выдержав рывка, оборвались!.. Упасть на землю с огромной высоты!.. Конец!.. Все...

Сколько времени пролежал Сергей Курзенков в беспамятстве, — он не ведал. Страшная, невыносимая боль терзала все тело... Вновь помутилось сознание. Успел подумать: «Конец!»... Снова пришел в себя. «Неужели жив?»... После уже удалось умозрительно установить, почему Сергей, падая с огромной высоты, все же остался жив. По-видимому, он врезался в крутой склон сопки, покрытой огромными снежными сугробами и по касательной съехал в глубокий снежный нанос. Но все равно удар был жесткий, и просто удивительно, как Курзенкову удалось вырваться из цепких объятий смерти. Помогло неистовое желание выжить, продолжить воевать. И, конечно же, спасло от гибели мужественного парня высокое искусство флотских хирургов и, прежде всего, полковника медицинской службы, профессора Дмитрия Алексеевича Арапова. Ведь у Сергея были тяжело травмированы внутренние органы.

Сергей Курзенков выжил «всем смертям назло». Он совершил двести пятьдесят пять боевых вылетов, сбил в воздушных боях восемь самолетов... За месяц до моего последнего боевого вылета ему присвоили звание Героя Советского Союза.

Лейтенант Сарымсаков улыбнулся и продолжал взволнованно:

— Это не просто люди, уважаемый повествователь. Это — Герои, перед подвигами которых бледнеют деяния античных мужей — Сцевол, Курдиев...

— Ты прав, Хамид, — я согласно кивнул. — И хочу вот что еще добавить. Захар Сорокин, о котором ты рассказал, кроме высоких наград Родины — ордена Ленина, трех орденов Красного Знамени и Золотой Звезды Героя, был отмечен также орденом Британской империи высшей степени. Представитель британских ВВС, вручая Сорокину награду, передал слова короля Великобритании: «Пока в России есть такие люди, она непобедима».

— Неплохо сказано. А теперь хотя бы коротко расскажу о командире моем, о комэеке-1.

СЕМЕН ВАСИЛЬЕВИЧ ЛАПШЕНКОВ

— В авиации, — начал Хамид Сарымсаков, — первостепенную роль играет личный пример командира. Каким бы ни был командир знатоком воздушной войны, тонким тактиком, если он сам летает на боевые задания мало, он, обладая официальным авторитетом власти, все же не может не утрачивать власти авторитета.

А Семен Васильевич был прирожденный летчик. Трезвый расчет, мастерство сочетались у него с беспредельным мужеством. Вспоминаю, как мы в июне сорок второго двумя полками бомбили на Балтике немецкую морскую базу, забитую судами с живой силой и техникой. Лапшенков искусно провел нашу эскадрилью сквозь адский зенитный огонь и мы нанесли сокрушительный бомбовый удар. В этом лихом налете участвовал также и командир полка майор Борис Павлович Сыромятников, человек легендарной отваги.

Наш комэск был не только «королем воздуха», но и надежным старшим товарищем. И если кто-либо из летчиков допускал по неопытности ошибку, Лапшенков никогда не повышал на провинившегося голоса, не унижал человеческого достоинства пилота, штурмана или стрелка. Старался разъяснить оплошность, допущенную подчиненным. Любимым выражением, совсем не уставным, у комэска было: «Ну, что ж ты, дорогой мой!..» И этого укоризненного «дорогой мой» боялись, как огня, старались воевать «по-лапшенковски» — лихо, но с расчетом бомбить вражеские базы, зенитные батареи, склады с боеприпасами, транспорты и боевые корабли.

Майор Лапшенков совершил пятьдесят семь боевых вылетов, потопил эсминец, три транспорта лично и четыре — в группе, нанес бомбовыми ударами большой ущерб военно-морским базам врага. А надобно сказать, что точное бомбометание с горизонта, и тем более — с пикирования, там, «на краю земли», за Полярным кругом, было делом, требующим железной выдержки. Гитлеровцы организовали густую сеть противовоздушной обороны, в небе действовали истребители противника, в том числе особый авиаотряд «Гордость Германии», в котором служил знаменитый ас, любимчик Геринга — Рудольф Мюллер, сбивший на Западе в воздушных боях более девяноста самолетов. Ему и «мессершмитт» особой модели презентовал рейхсмаршал — мотор повышенной мощности, усиленное пушечно-пулеметное вооружение. Немецкие морские конвои старались прижаться как можно ближе к берегам, чтобы находиться под зенитным прикрытием. Да и на самих судах было достаточно зенитных установок. Так что при выходе на цель наши Пе-2 подвергались ураганному обстрелу, а затем на них набрасывались «мессеры».

И тем не менее наша эскадрилья, как, впрочем, и весь полк громила противника. Правда, мы несли потери, и немалые. Но что поделаешь? Шла жестокая, кровавая война. Прибывали новые самолеты, молодые экипажи, и снова Лапшенков вел в бой эскадрилью пикировщиков. Композитор Жарковский, служивший тогда на Северном флоте, написал песню о пикировщиках, в которой были и такие строки:

Мы бомбить умеем, знаем, что недаром

Нас водил в атаку смелый Лапшенков,

И с пике крутого яростным ударом

Топим и взрываем транспорты врагов.

Мы называли себя лапшенковцами и гордились этим.