Василь Быков: Книги и судьба - Зина Гимпелевич

Однако все это произойдет много позже. А пока, ребенком, хоть и много чего повидавшим и пережившим, Василек истолковывает события на лад, характерный для его возраста. Адамович записал такой трагикомический эпизод, который произошел при высылке из деревни кулаков: «Семьи вывозили, помню, осенью. И вот паренек, с которым я учился, не пришел в школу, а я пошел его проводить. Их там грузят на подводы, он говорит: „А со станции мы поедем поездом“. И мне стало так завидно, почему моего отца не раскулачили. Я бы тоже поездом поехал»[26]. С самого раннего детства, еще мальчишкой, он убегал от постылой действительности в книги. Когда Васильку было шесть лет (тогда ребята обычно поступали в школу в семилетием возрасте), он сам подошел к молодому учителю, Антону Авласенкову, разглядевшему в мальчике рвение к знаниям и позволившему ему посещать занятия. Василек вскоре стал лучшим учеником и читал все, что попадало в руки. Его любимыми писателями в то время были Майн Рид, Джек Лондон, Аркадий Гайдар, Максим Горький, Владимир Короленко, Иван Гончаров, Лев Толстой. Читал он этих авторов по-русски, хотя азы чтения постигал, благодаря отцу, по-белорусски. Так, в его эмоциональной памяти задержался рассказ Михася Лынькова из его одноименного сборника «Гой» («Чужак», 1929), прочитанный ему отцом, когда Василек только учился читать на родном языке[27]. Позже мальчик открыл для себя литературный мир Франтишака Богушевича[28], Максима Богдановича[29], Янки Купалы[30], Якуба Коласа[31], Змитрока Бядули[32] и многих других авторов, очаровавших его силой родного слова. Чтение, конечно, было сколь желанным, столь и нерегулярным в нелегком быту крестьянского мальчика (да к тому же и первенца); время можно было выкроить только за счет сна. Этот вывод напрашивается со слов самого писателя, сказанных им в одной из наших с ним бесед; приводимый отрывок из интервью 2001 года доносит не только личное восприятие писателя, но часто и самооценку раннего периода его собственной жизни.

ЗГ: Василь Владимирович, я немного запуталась с местом вашего рождения. Одни источники указывают на деревню Бычки, а другие, как, например, энциклопедия В. Казака, определяют его как Череповщина[33].

ВБ: На самом деле никакой путаницы. Я родился в Бычках, это на Витебщине, а Череповщина — ближайшая деревня, где находился ЗАГС. Вот родители и привезли меня туда, чтобы зарегистрировать — так было положено.

ЗГ: А далеко это от Бычков?

ВБ: Да совсем рядом — в полутора километрах.

ЗГ: Теперь понятно… А детские воспоминания? Были у вас какие-то животные в хозяйстве — может быть, лошадь или корова?

ВБ: Ну, конечно, были. До коллективизации у нас была очень славная корова и чудесный конь-работяга. Я до сих пор помню их да и других животных в нашем небогатом, но вполне крепком хозяйстве. Мне ведь было уже восемь лет, когда наших крестьян стали сгонять в колхозы. Даже сегодня до мелочей помню, как это было — «до» и «после» коллективизации… Отца вижу, как он строит наш новый дом — старая хата приходила в негодность и не было смысла ее больше латать; отец в обеденный перерыв всегда торопился домой. Вот он: с чем-нибудь съестным в одной руке, а в другой топор, взбирается по лестнице куда-то на верхотуру и колотится там весь обеденный час. Потом, не успев передохнуть, несется в колхоз — уже до самой ночи.

ЗГ: А соседи что же, не помогали в строительстве дома?

ВБ: Может, и рады были помочь, да кто ж за них их собственную работу сделает? Ни у кого не было времени помогать. Все так жили, работали: сперва до седьмого пота в колхозе, а потом уж и дома. Начальством были запуганы — а начальников тогда в колхозах было чуть ли не больше, чем работников: так называемые звеньевые, бригадиры и прочие прихлебатели и руководители. Вот представьте себе. Мои родители оба работали в колхозе. Как все кругом. Они ничего не получали за этот тяжкий труд, только обещания о том, что с ними будто бы полностью рассчитаются продуктами и деньгами осенью. И вот вам осень, зима уже почти. В один прекрасный день отец приходит домой с небольшим каким-то мешком, а в нем — только сельхозпродукты. Никаких денег. И вот содержимым этого маленького мешка наша семья должна была кормиться целый год. Правда, у нас был небольшой приусадебный участок — огород, около 250 соток. По сегодняшним меркам, может быть, не так уж и плохо. А по тем порядкам родители должны были львиную долю урожая с участка сдавать государству.

ЗГ: А что именно от них требовали, не помните?

ВБ: Мясо, молоко, яйца… и вдобавок еще свиную шкуру, да и шкуры других животных.

ЗГ: Шкуры?.. Расскажите подробнее, пожалуйста.

ВБ: Ну, скажем, раз в году разрешалось забить одного кабана. Какую-то часть мяса мы могли оставить себе, а вот шкуру обязаны были передать государству. Все, что имелось у нас в хозяйстве, постоянно пересчитывалось государственными контролерами, а с ними шутки плохи. И так пересчитывалось, и эдак… Помимо этих поборов, людей обязывали платить еще налоги и страховку. Вдобавок крестьяне (как и все население) имели долговые обязательства перед государством. У нас, как и у большинства, не было денег, и государство выделяло нам заём под долговое обязательство. Так или иначе, государство всегда забирало у населения деньги, да и все остальное.

ЗГ: А где находилась ваша школа? И как родители умудрялись вас обуть-одеть, не имея на это средств?

ВБ: Мы всегда ходили в драных обносках; пара обуви считалась пределом роскоши, а школа находилась в трех километрах от нас. Зимой эти шесть километров туда-обратно частенько приходилось буквально преодолевать. Тогда ведь не было дорог в нынешнем понимании, да самих-то машин было совсем немного. Мы находили маленькие тропки, пробивались по пояс в снегу и добирались до школы с совершенно промокшими ногами. Часть пути проходила через болота, и эти наши тропки были сырыми практически круглый год. В школе мы сидели с мокрыми, холодными ногами. И только уж в самую ужасную непогоду мы оставались дома.

ЗГ: Да… Похоже, даже крепостные жили лучше и имели больше прав, чем крестьяне в те времена.

ВБ: Абсолютно согласен. Вот вам пример. Дело было в Венгрии, про которую мы твердо знали, что рабочие и крестьяне там живут хуже чернокожих рабов на плантациях. До войны, если вы знаете, Венгрия была полуфеодальным аграрным государством, и там было огромное количество частных поместий, для работы на которых землевладельцы нанимали сезонных рабочих. Эксплуатация!.. Как-то нас расквартировали в одном из таких поместий. Неподалеку от господского дома — вообще-то, он больше походил на замок — несколько симпатичных строений, похожих на современные западные общежития для студентов. Там жили угнетенные рабочие. Мы — солдаты, они — рабочие. Естественно, мы стали расспрашивать их о жизни. Какой же поток жалоб опрокинулся на наши головы! Главное, от чего кипел их разум возмущенный, было то, что собственной земли они не имели и вынуждены были работать на местного графа, который, постоянно живя в Будапеште, почти не наведывался в собственное поместье. Все дела велись через приказчика-управляющего. «Ну и сколько ж он платит вам?» — расспрашивали наши. «Да гроши», — отвечали венгры. Гроши в их понимании — это то, что в конце сезонных работ каждый из них получал по пять килограммов муки, мясо, яйца, овощи и полторы тысячи форинтов. Кроме того, их обеспечивали бесплатным питанием и жильем в течение всего сезона. Наши конечно же сочувственно кивали головами. А венгры, в свою очередь, расспрашивали о жизни в колхозах. Что им было отвечать? Правду? Чтобы потом кто-нибудь донес куда надо? Понятно, наши солдаты с гордостью утверждали, что живут они просто замечательно. Не очень-то они были изобретательны в своих ответах, типичным было: «А мы получаем вдвое больше».

ЗГ: Вы хотите сказать, что те, кто надо, контролировали эти разговоры?

ВБ: А как же! Более того, они-то и были инициаторами подобных бесед. Порядочные люди не участвовали в этом вздоре, а те исподтишка провоцировали и одновременно вели свою пропаганду.

ЗГ: Бедные, забитые люди, что тут скажешь… А что ваши родители выращивали на своем приусадебном участке?

ВБ: В основном картошку и ячмень. Что еще можно было вырастить на этих несчастных четверти гектара? К марту картошка уже заканчивалась, а хлеб со стола исчезал и того раньше.

ЗГ: И что же вы ели?

ВБ: Еда была самой большой проблемой в детстве… Мы приходили со школы голодные, но дома есть было нечего. Бедная мама научилась готовить блины из листьев крапивы. Она замешивала их с горстью ячменя. Даже сегодня я помню этот отвратительный вкус. Еще мы ели суп все с той же крапивой, И такая «диета» тянулась вплоть до нового урожая картошки. До конца жизни я буду помнить чувство, какое охватывало меня в детстве при виде горшка первой, еще мелкой молодой картошки. Запах и вкус этих маленьких картофелин, нетерпение, которое мы, голодные дети, испытывали перед едой, конечно, трудно понять сегодня. Это как в летнюю жару попробовать вообразить, что ты промерз до костей.