Вразумление, самосотворение и биография - Валерий Николаевич Горелов

и приют, что при церкви апостола Петра в Лахте.

Когда, в 1908 году до него дошли слухи, что Азеф, он же Евно Фишелевич, был изобличен как провокатор и агент Запада, но сумел избежать наказания, пробравшись за границу, явно не без помощи российского правительства, Сергею очень хотелось, чтобы это известие было последним ударом барабана из той, брошенной им жизни. Но случилось большее. Уже по холодам 1911 года ему принесут вести заупокойные и скорбные, мало его касающиеся, но волнительные.

***

При Храме, где служил Сергей, Божьей милостью, давно жила девочка, теперь уже, наверное, лет 17. Она была скромная, исполнительная и боязливая, но работящая и послушная. Все три года своего служения в Лахте Сергей обучал ее грамоте. Это, верно, и послужило причиной, что, по велению настоятеля Храма, в тот год, еще до холодов, она была отправлена в Киев учиться сестринскому делу милосердия. Она вернулась уже по снегу, и вроде стала еще более усушенная, да и глаз по обыкновению не поднимала. Прошла где-то неделя, и эта девочка по имени Ксения напросилась к Сергею с просьбой выслушать ее после вечерней службы. Она, видимо, долго собиралась на этот разговор, ибо так много слов говорить ей было непривычно. В Киеве ее определили в бесплатную больницу – приют при Киевском женском монастыре, где сестры-монахини стали обучать ее нелегкому труду сестры милосердия. Она очень старалась, и уже на втором месяце стала замечать, что у нее получается. Больно уж ей нравилось, когда ее кликали сестричкой. Раненого того привезли в обед, она с утра работала в прачечной, и только заступив на вечернее дежурство, увидела его. На койке лежал крупный молодой мужчина, плотно обмотанный бинтами, а из его правого бока не переставая сочилась кровь. Оперировать врач, наверное, сможет только с утра, а потому ночью он оставался на попечении сестер, но шансов, что он доживет до операции, почти не было. Мужчина бредил, скрипел зубами, стонал и пытался ворочаться на койке. Это был вечер 1 сентября 1911 года. Ближе к полуночи она, подсвечивая себе керосинкой, подошла посмотреть. Ей казалось, что он уже должен был преставиться, но пациент лежал с открытыми глазами, и вдруг, ясным голосом позвал ее:

– Сестричка, ты грамотная?

Ксения ответила утвердительно, тогда раненый попросил перо и бумагу. Она принесла и записала со слов мужчины:

– Мардока Багрова я знаю с тех пор, как тот был членом революционного совета и, одновременно, агитом царской охранки. Его ждал партийный суд и, неизменно, – смертный приговор. Но утром того дня в одном из киевских кафе Багров имел встречу с человеком, который брался разрешить его проблемы. Мардок на ту встречу взял меня с собой подежурить в сторонке. Свидание состоялось, и я узнал того человека, с которым Багров встречался…

Знал он этого товарища со слов самого Багрова, который за день до этого показывал его на одном из политических митингов на Крещатике. Это был Бронштейн (Троцкий). Тот с марта месяца, после ритуального убийства двенадцатилетнего еврейского мальчика находился в Киеве и что-то готовил. Багров очень восхищался Троцким и называл его Ребе. Он не знал, что произойдет тогда в театре, но, когда Багрова оттуда вытащили, и побежала толпа, понял, что это было спланированное убийство. Тогда-то в толпе его и ударили в бок ножом, он успел повернуться и заметил лицо старого знакомого, с которым вместе из Симбирска добирался на хлеба в Киев, а потом и бродяжничал по ночлежкам и приютам. Имя его Федор, а фамилия Конюхин, он откуда-то из Симбирской губернии. На тех словах раненый сник и больше не пришел в себя, а к утру скончался.

Ксения ту бумагу хотела сжечь под котлами с кипящими простынями, но все же привезла до дьякона, которому доверяла, и от которого плохого не ждала. Было понятно, что того мужчину «убрали» как свидетеля утренней встречи. Сергею стало ясно, что убийцей в толпе был тот самый Федор Конюхин, его названый брат и родной сын тети Шуры. В тот вечер он ставил свечи и молился за две жизни: одну, сотканную из голода, вшей и тифа, и вторую, сшитую нитками мести, крови, возвышения и жертвенности. Они не отпускали его от себя, обе не сулили ничего, кроме вырождения, и эта сатанинская игра еще только начиналась. После 13 лет служения за знания церковной жизни, высокой веры, опрятности и совестливости Сергей Горелов в 1923 году был рукоположен иереем и стал «батюшка», «отец» и «Ваше преподобие».

***

23 апреля 1923 года состоялся Второй Поместный собор, больше похожий на коммунистический митинг. Пришло обновленчество – грех, предательство Христа. На следующий день, 24 апреля, Сергей был отстранен от служения и удален из Храма. Но, запретив служение, его не извергли из сана. Епископ Илларион наказал ему ждать отмытой от скверны церкви и сохранить себя для истинного служения, а Лахтинский приход со дня на день будет отнесен к числу обновленческих. Сам же епископ Илларион, богослов, проповедник и духовный писатель, на следующий год будет на Соловках.

В ту зиму Сергей сам себя расстриг, сбрил бороду, расчесался как народоволец, надел светский костюм и с первым теплом двинулся по миру, пока уже поздней весной 1924 года не добрался до Русского Севера. Был теплый летний полдень, когда он в сопровождении местного рыжего подростка-провожатого шел против течения по крутому берегу Емцы. Видно было далеко, и там, у самой воды, поверх перевернутой лодки виднелась фигура с длинным ивовым удилищем, а рядом еще и собака. Это был Гедеон, он в этот май, в теплые часы приноровился ловить ельцов. Рядом бегал лохматый, не вычесанный от зимней шерсти, Перчушка, который не гнушался этих маленьких рыбок, пусть и сырых, но очень жирных. Рыжий провожатый махнул рукой на дом Мелании и скачками кинулся назад, а Сергей пошел дальше, медленно сближаясь с фигурой с удочкой в руке. На подходящего Сергея рыбак никак не среагировал, да и собака не очень насторожилась. Мужчина, сидевший на скелете умершей лодки, даже в профиль был явно не из этих мест. Это было видно не только из-за остатков когда-то фирменного сюртука, а, прежде всего, из-за точно не местной осанки и не менее примечательной бороды. Рукава сюртука у мужчины были подкатаны, а руки, крепкие, с большими ладонями, были развиты явно не на рыбных промыслах и не ремеслом кузнечным. Сергей первым поздоровался. Мужчина воткнул комель удилища в щель между досок лодочного скелета и, повернувшись, поздоровался в той же манере.