О людях, которых я рисовал - Иосиф Игин

Вечером после веселого и утомительного рабочего дня прогуливаемся пешком, провожая Кроткого домой. Живет он на Пушкинской площади возле Дома актера. Кто-то предлагает зайти в кафе Дома актера выпить по чашке кофе. В переполненном кафе занимаем единственный свободный столик.

Э. Кроткий

К нам подходит директор кафе.

— Прямо беда, — говорит он озабоченно, — пришел Вертинский, а у меня ни одного свободного столика. Нельзя ли подсадить его к вам?

Близко я вижу Вертинского впервые. Он похож на большую старую птицу с маленькой крючконосой головой.

Кроткий пристально рассматривает его длинные, желтые пальцы, берет бумажную салфетку и что-то на ней пишет.

В то время на экране появился фильм «Заговор обреченных» с Вертинским в роли кардинала. Вертинский рассказывает, с каким увлечением он работал над ролью, и спрашивает, понравился ли нам фильм.

В ответ Кроткий протягивает салфетку. На ней написано:

Вы перед зрителем киноПредстали в образе негаданном:Вы — кардинал. Не мудрено,Что ваши пальцы пахнут ладаном.

— А вы обратили внимание, — говорит Вертинский, — как пресса хвалит мою работу?

На следующий день в нашей сатирической газете появляются четыре строчки. Кроткий не указывает, кому они адресованы. Но мне ясна причина их возникновения. Вот они:

Пусть тебя захваливают дружно,Зазнаваться все-таки не нужно.Но нельзя при этом не сознаться,Что нельзя при этом не зазнаться.

Таков Эмиль Яковлевич Кроткий, общение с которым всегда было праздником остроумия.

А. Вертинский

В последний день своей жизни он сказал:

Чему дивиться?Врач не бог —Пришел. Увидел.Не помог.

Мне хочется закончить рассказ его же словами:

Он был тщеславья чужд едва ли,Но был застенчив и умен.«Вас слава ждет», — ему сказали.«Пусть подождет», — ответил он.

Быть или не быть?

Мы познакомились в 1947 году. Михаил Федорович Астангов пригласил меня к себе на Большую Калужскую. На круглом столе стояли графинчик коньяку, две рюмки и тарелка с нарезанным и посыпанным сахарной пудрой лимоном.

Меня поразил его острый, стремительный, даже несколько пугающий взгляд. Сразу, с первого мгновения нашей встречи стало ясно, что его надо рисовать обязательно в движении. Даже когда он сидел за столом, спокойно беседуя, казалось, что в нем заключена туго закрученная пружина, готовая вот-вот раскрутиться с неудержимой силой. И в голосе его чувствовалась натянутая струна — тронь, и она зазвучит во всю свою тревожную силу.

Я присматривался к нему, выискивая наиболее интересный для рисунка ракурс.

— Вот вы говорите, что у меня счастливая актерская судьба, — говорил Астангов, — что я сыграл много интересных ролей. На первый взгляд это действительно так. Но у каждого актера есть заветная роль, о которой он мечтает всю жизнь. Я еще не сыграл своей заветной роли.

М. Астангов (I)

…Спустя несколько лет я снова рисовал Астангова.

На этот раз он приехал ко мне. Приехал и сразу, с порога заговорил.

— Наконец-то! Наконец-то я сыграю Гамлета! Репетирую днем и ночью. Репетирую дома, в театре, в автобусе, везде. Посмотрите, — он встал и прошелся по комнате, стройный и гибкий, — я еще гожусь для этой роли. Впрочем, — добавил Астангов, — Гамлет — роль не возрастная, а глубинная.

Я поздравил его и спросил о дне премьеры.

— Дата еще не назначена, — ответил он.— Все зависит от того, как пойдет работа.

И хоть голос звучал молодо, я вдруг увидел во всем его облике накопленную годами усталость.

На премьеру я не попал. Помешала болезнь. Если судить по рецензиям, спектакль имел успех. Но…

Летом 1964 года мы случайно снова встретились в актерском доме отдыха в Рузе. Там есть маленькое кафе с уютным названием «Уголек». В нарушение врачебных запретов мы заказали по рюмке коньяку и чашке кофе.

М. Астангов (II)

Я высказал сожаление, что мне так и не удалось посмотреть Гамлета.

— Не беда, — сказал Астангов. — Конечно, в спектакле есть много такого, чего я не смог бы сделать лет тридцать назад. И все же, — Астангов встал и раскрыл ладонь, как будто держал череп Иорика, — и все же счастлив актер, когда он играет заветную роль своевременно. Только ему дано ответить на этот вопрос.

Улыбка Светлова

Мне бы молодость повторить.Я на лестницах новых зданийКак мальчишка хочу скользитьПо перилам воспоминаний.

М. Светлов. (из книги «Музей друзей».)* * *

— Красивым я получаюсь только на шаржах, — улыбаясь, сказал Михаил Аркадьевич.

Он сказал это на одном из пленумов Союза писателей. Я рисовал, а к нему подходили десятки людей.

Около двадцати лет я наблюдал поток людей, тянувшихся к Светлову. Молодые, старые, знаменитые, неизвестные… Шли домой, подходили на улице, в клубе, в театре…

Человек легендарный уже при жизни, он был удивительно прост и доступен. Он и сам искал общения с людьми. Даже когда работал. Написав стихи, он тут же читал их кому-нибудь. Если поблизости никого не было, звонил по телефону друзьям. Звонил иногда среди ночи.

Разбуженный однажды ночным звонком, я спросил его:

— А ты знаешь, который час?

— Дружба, — ответил Светлов, — понятие круглосуточное.

Иной раз при встрече он извлекал листок бумаги и читал строфу, а иногда только строчку.

— Как? — спрашивал он. И добавлял: — По-моему, может получиться стихотворение…

К этому привыкли и всегда ждали или новых стихов, или реплику — то лукавую, то ироническую, и всегда окрашенную любовью к людям.

Особенно Светлов любил молодежь. Комсомолец двадцатых годов, он оставался им и в сороковых и в шестидесятых.

— Это скверно, — как-то пошутил Светлов, — что придумали метрики и разделили людей на молодых и старых.

И уже серьезно добавил:

— Все люди — одного возраста. Только одни обременены опытом, а другим его не хватает. Делясь опытом, ты делаешь молодых взрослее и сам становишься моложе.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});