Наваждение - Всеволод Соловьев

— Конечно, нельзя, если ихъ не думаешь. Но, вѣдь, вы спросили меня что я думаю, и я откровенно сказалъ вамъ, и теперь опять это повторяю и хочу чтобъ и вы такъ-же откровенно сказали мнѣ то, что вы думаете.

Быстро, быстро разгораясь, залилъ румянецъ все лицо Лизы Я смотрѣлъ, не отрываясь, на это лицо; я видѣлъ эти быстрыя измѣненія въ его выраженіи; я замѣчалъ какъ безконечно хорошѣетъ Лиза съ каждою новою секундой.

— Ахъ, — невольно сорвалось у нея:- что-же это такое?! Ну, да что-жъ, я не стану лгать, Андрей Николаевичъ: эти два мѣсяца мнѣ показались не то минутой, не то двумя годами… Мнѣ кажется, что я всегда васъ знала и никогда я не была такъ счастлива, какъ въ это время. Еще сейчасъ я не знала что такъ счастлива, и теперь, только сію минуту поняла это, — вотъ что я могу вамъ сказать…

На ея глазахъ блестѣли слезы.

Я крѣпко сжалъ ей руки, молча смотрѣлъ на нее. Невольное движеніе влекло меня обнять и прижать къ своей груди эту милую, раскраснѣвшуюся, такъ дѣтски и въ то-же время серьезно смотрящую на меня дѣвушку; но я удержался.

Мы пошли дальше и во все время молчали. Мы не знали, какъ вышли изъ лѣсу, не помнили, какъ вернулись домой, къ Софьѣ Николаевнѣ.

Она сидѣла на обросшемъ плюшемъ балконѣ и хотѣла что-то сказать намъ, но вдругъ взглянула на Лизу и остановилась.

— Матушка, что съ тобой, что это у тебя за лицо? — проговорила она наконецъ.

Лиза бросилась къ ней на шею и заплакала.

— Да что такое, что? — повторяла Софья Николаевна, тоже вся вспыхивая и нѣсколько лукаво смотря на меня.

— Нѣтъ, я не могу, не могу. Его спроси, пусть онъ скажетъ, — захлебываясь слезами, шептала Лиза.

Я хотѣлъ говорить, но у меня пересохло въ горлѣ, и слова не давались.

— Да не нужно, не нужно, поняла я васъ! — тихо сказала Софья Николаевна, протягивая мнѣ руку…

Вотъ этотъ вечеръ я вижу ясно предъ собою, а потомъ все опять въ туманѣ. Скоро я уѣхалъ въ Петербургъ работать надъ диссертаціей. Свадьбу, по настоянію Софьи Николаевны, отложили до весны. Къ Рождеству ждали меня въ деревню…

* * *

По утрамъ я часто ходилъ въ Эрмитажъ и проводитъ тамъ нѣсколько часовъ предъ своими любимыми картинами. Какъ-то, въ серединѣ декабря, стоялъ я у тиціановской Магдалины и вдругъ замѣтилъ въ ней одно поразившее меня сходство, не въ чертахъ лица, нѣтъ, но что-то въ выраженіи напомнило мнѣ Зину въ иныя ея минуты.

Измученная, вдохновенная, раскаивающаяся, облитая слезами женщина, созданная Тиціаномъ, и Зина! Кажется, что могло быть общаго?.. А между тѣмъ сходство дѣйствительно поражало. Точно съ такимъ-же выраженіемъ я помню Зину въ двѣ-три минуты, когда она блѣдная, вся въ слезахъ, являлась предо мною и оплакивала свои проступки и раскаивалась, и просила у меня прощенья.

Въ подобныя минуты она была всегда искренна и совсѣмъ не походила на ребенка. Теперь я очень рѣдко думалъ о Зинѣ, но это внезапно найденное мною сходство вернуло къ ней мои мысли, и я сталъ о ней думать. Мнѣ хотѣлось увидѣть ее, такъ, мелькомъ, чтобы только посмотрѣть, что съ ней теперь сталось…

И вдругъ я ее увидѣлъ.

Высокая, стройная женщина подошла ко мнѣ и положила мнѣ на плечо свою руку. Я съ изумленіемъ обернулся, растерянно взглянулъ на нее и сразу узналъ въ ней Зину.

Она очень мало измѣнилась; пятнадцатилѣтняя дѣвочка была не похожа на ребенка; а теперь, въ двадцать одинъ, она осталась такою-же. Еще за минуту передъ тѣмъ, когда я уже о ней думалъ и во всѣхъ подробностяхъ вспоминалъ лицо ея, мнѣ не было ни страшно, ни больно отъ этихъ воспоминаній: я оставался спокойнымъ; все это такъ давно прошло и ничего общаго не могло быть между тѣмъ временемъ и моею теперешнею жизнью. А тутъ, только что живая Зина подошла ко мнѣ, только что взглянула она на меня и я взялъ ее за руку, какъ разомъ уничтожилось все пространство времени въ шесть лѣтъ, прошедшее съ послѣдняго нашего свиданія. Прежде еще, чѣмъ я сознавалъ это, я уже былъ тѣмъ-же самымъ несчастнымъ человѣкомъ, какимъ бывалъ всегда въ ея присутствіи. Она опять владѣла мною; прежній воздухъ дохнулъ на меня и я опять мучился.

— Ты знаешь, André,- заговорила Зина, прежде чѣмъ я могъ произнести слово: — я здѣсь не случайно, я была у тебя. Мнѣ сказали, что ты въ Эрмитажѣ и я отправилась искать тебя. Ты мало измѣнился; ну, а я какъ.

— Да и ты мало измѣнилась. Скажи, какъ ты здѣсь, на долго-ли? Что ты дѣлаешь, что съ тобою? Все скорѣе разскажи мнѣ.

И она стала мнѣ разсказывать. Ея тетка умерла, она опять одна съ очень маленькими средствами. Она еще не знаетъ что будетъ дѣлать, гдѣ будетъ жить. А теперь остановилась въ домѣ своего бывшаго опекуна, одного стараго генерала.

— Можно къ тебѣ? — спросилъ я.

— Конечно, разумѣется, пойдемъ сейчасъ! Ты увидишь моего генерала, отличный старикашка, страшно богатъ и влюбленъ въ меня.

Мы поѣхали.

Генералъ былъ дома. Зина меня сейчасъ представила какъ родственника и стараго друга дѣтства. Впрочемъ, онъ зналъ мою мать и встрѣтилъ меня необыкновенно любезно.

Зина пріѣхала въ Петербургъ два дня тому назадъ, прямо къ генералу, съ которымъ заранѣе списалась.

Кажется, тутъ не было ничего страннаго и непонятнаго: пожилой человѣкъ, товарищъ и даже родственникъ ея отца, ея бывшій опекунъ, конечно, она имѣла полное основаніе у него остановиться; но мнѣ сразу показалось въ домѣ этомъ что-то странное. Самъ генералъ не представлялъ ничего интереснаго: ему на видъ казалось лѣтъ за пятьдесятъ пять, когда-то, вѣрно, онъ былъ очень красивъ, и теперь еще на его старомъ лицѣ оставались слѣды этой красоты. Къ тому-же онъ тщательно собою занимался. Его сѣдые порѣдѣвшіе волосы были необыкновенно аккуратно расчесаны, усы надушены, одежда изысканна.

Онъ называлъ Зину своей дорогой дѣвочкой и обращался съ нею какъ нѣжный отецъ; она-же относилась къ нему довольно презрительно и почти въ глаза надъ нимъ смѣялась.

Я узналъ, что генералъ еще прежде, раза два, проводилъ лѣто у Зининой тетки. Зина сказала мнѣ, что онъ влюбленъ въ нее, и черезъ четверть часа я уже отлично понялъ, что она сказала правду: подъ отеческой нѣжностью старика видно было другое чувство.

Мнѣ все это показалось очень безобразно, мнѣ захотѣлось, чтобы Зина поскорѣй куда-нибудь уѣхала — все равно куда, только подальше-бы отъ этого генерала.

Наконецъ, мы остались съ ней вдвоемъ.

— Ну, какъ тебѣ понравился старикашка? — спросила она меня.

— Что-же въ немъ особеннаго? Ничего… только это, кажется, правду ты сказала, что онъ влюбленъ въ тебя, и это мнѣ очень не нравится.

Она засмѣялась.

— Что-же тутъ такого? Совершенно въ порядкѣ вещей! Ещебы онъ въ меня не влюбился!.. Давно ужъ вздыхаетъ! Еще третьяго года, лѣтомъ, въ деревнѣ… И если-бы ты зналъ какъ все это смѣшно!.. У меня, вѣдь, тамъ, что ни день, то новый женихъ являлся, и старикъ ко всякому ревновалъ меня. Если-бы не онъ, такъ я, кажется, умерла-бы отъ скуки!

— Такъ у тебя много было жениховъ, — сказалъ я:- отчего-же ты до сихъ поръ не вышла замужъ?

Она взглянула на меня и лицо ея вдругъ стало серьезно.

— Да сама не знаю, — проговорила она.

— Неужели тебѣ никто не нравился?

— Какъ не нравился, многіе нравились, даже влюблялась. Одинъ разъ совсѣмъ была готова выйти замужъ, но только что этотъ господинъ сдѣлалъ мнѣ предложеніе, какъ вдругъ, въ одну минуту, онъ мнѣ опротивѣлъ. Просто тошно было мнѣ смотрѣть на него! Да если-бы тогда и вышла замужъ, такъ, можетъ быть, единственно только для того, чтобы подразнить генерала.

Это была прежняя, не измѣнившаяся Зина.

Намъ было о чемъ поговорить съ ней, и мы говорили много, но оба тщательно избѣгали возвращаться къ нашимъ собственнымъ воспоминаніямъ. Кромѣ Зининаго признанія объ ея отношеніяхъ къ женихамъ, между нами не было сказано ни одного настоящаго, искренняго слова. Говорили обо всемъ, но не говорили о самомъ важномъ.

— А знаешь, вѣдь, мнѣ сказали, что ты собираешься жениться, правда-ли это? — спросила Зина.

— Кто-же тебѣ могъ сказать?

— Это все равно, только сказали. Правда-ли это?

— Нѣтъ, не правда, — отвѣтилъ я и отвѣтилъ искренно: я теперь зналъ что не женюсь, я зналъ, что моя жизнь опять разрушена и опять началось новое.

— А я такъ, можетъ быть, очень скоро выйду замужъ, — шепнула Зина, прощаясь со мною.

— За кого? — спросилъ я.

— За генерала.

Она смѣялась, но какимъ-то неестественнымъ смѣхомъ, отъ котораго у меня прошелъ морозъ по кожѣ.

Я вышелъ отъ нея опять въ туманѣ, опять измученный и недоумѣвающій.

VI

Прошло два дня и эти два дня я не выходилъ изъ дома. Я бродилъ по цѣлымъ часамъ изъ угла въ уголъ въ совершенномъ оцѣпѣненіи, не зная даже, думалъ-ли я что-нибудь. Я только понималъ, что снова началась старая болѣзнь и все, чѣмъ жилъ я до сихъ поръ, чѣмъ жилъ еще нѣсколько часовъ тому назадъ, ушло отъ меня, потеряло для меня всякій смыслъ.