Серое, белое, голубое - Маргрит Моор

Он пробормотал что-то вроде: «Разум и джунгли», на что Роберт парировал, что, дескать, разум тоже дик.

— Он страшнее, чем когти зверя.

Лишь теперь, вспоминая, он осознает, что этот тон победителя внушал ему легкое отвращение. Может быть, он завидовал возвышенным мыслям друга? Роберт рассказывал о том, как он принуждает вещи устанавливать с ним связь.

— Это своего рода любовная связь, и не смейся. Если надо, я силой могу принудить их к откровенности, к раскрытию их тайных секретов. Как тебе эта штука? Сильна, правда? В глазах местных жителей мышь символизирует верного Иосифа.

Эрик ничего не ответил. Он рассматривал картину, которая стояла прямо перед ним на подрамнике, это был женский портрет в полный рост. Хотя сходства было мало, моделью явно послужила Магда. Портрет состоял из грубых плоскостей, нанесенных не кистью, а мастихином, он казался — в большей степени, чем пейзажи и натюрморты, — отражением сути творческого процесса, лихорадочным поиском, борьбой со светом и цветом.

Эрик спросил:

— А разве ты не можешь любить предметы или женщину, не стремясь сделать их своими?

Роберт показал рукой в направлении окон. Он отстаивал свою точку зрения со страстью. Нет, это невозможно. Он так не умеет и не хочет. Каждый пытается овладеть вещами, которые видит и которыми восхищается. Человек жадное существо. Допустим, я говорю себе: «Мне нравится этот пейзаж». Это значит, что я считаю его своим. Я вбираю его в себя зрением и мозгом, а мои руки переносят его в новую сложную систему.

Он оглядел холсты почти со злостью.

— Кобальт, изумрудный кобальт, серый, серо-белый, умбра, красный — все это не что иное, как мое личное восприятие округлости, мягкости, глубины.

Какое-то время они пили молча. Эрик уселся на круглую высокую табуретку, он и сейчас еще помнит, как приятно было ощутить спиной прохладу. Роберт непринужденно облокотился о подоконник.

Оторвавшись от воспоминаний, Эрик отвечает на вопрос полицейского:

— Вопрос непростой, менеер. Но, по-моему, да, он в то лето был очень счастлив.

На Роберта вдруг напал приступ смеха. Когда он наконец успокоился, то посмотрел на Эрика и сказал:

— Порой мне кажется, что жизнь — это всего лишь хаос, с которым мы появляемся на свет.

Он долил в рюмки остатки ликера. Эрик видел мышь, скользящую по стенке вверх и вниз и наконец осевшую на дне как кусок серой тряпки.

В тот теплый звездный летний вечер Габи качался с Магдой на качелях, сидя у нее на коленях и обхватив ручонками ее руки. Он не знал, что она женщина и вообще человек, его это не интересовало. Габи интересовал космос у него над головой, космос, который нельзя схватить руками, но который можно вобрать в себя глазами и попробовать на вкус точно так же, как еду и питье. Снизу из долины поднимались запахи напоенного солнцем дня, разогретого за день цветущего майорана. Ни дуновения ветерка. Да и звуки почти не слышны. Лишь издали доносится одинокий лай собаки, немногословные реплики людей, которые после ужина вышли посидеть на улице, и еще скрип качелей. Магда опускает ногу на землю и смотрит на созвездия в небе, у нее возникает желание назвать вслух те из них, которые она знает. Большая Медведица… Малая Медведица… Кассиопея… повторяет за ней без труда ребенок шизоидного типа. Таких детей интересуют небесные тела, облака, высокие башни, им нравится смотреть в маленькие дырочки, сквозь стекло, сквозь каплю слюны. К примеру, они берут веревочку, натягивают ее за оба конца и начинают медленно водить у себя перед глазами, при этом смотрят то на то, что под ней, то на то, что над ней. Такие дети не любят зеркал, не любят фотографий, если на них пристально посмотреть, они немедленно отводят взор…

Да уж, хаос, с которым мы приходим в этот мир…

Во второй их приезд все было совершенно иначе. Не раздумывая, он приписал прохладный прием особенностям времени года — и в Нидерландах весна тоже задерживалась. Хутор был окутан туманом, который словно пелена отгораживал его от долины. Огород затянут черной пластиковой пленкой. Светло-голубые загоны для кроликов покосились, они стояли заброшенные в траве, дверцы нараспашку.

— Зима слишком долго и опустошительно господствовала здесь, на высоте, — говорил Роберт, устанавливая в духовке решетку для жарки ростбифа.

Догоревшие сосновые поленья чадили, разбрасывая повсюду искры, но давали мало тепла.

Лишь позже Эрик понял, что Роберт и Магда готовились распрощаться со своим райским гнездышком.

После того, как все поели, Габи удалось вытянуть Магду на улицу. Эрик на это особого внимания не обратил, но легко представлял себе, как он обхватил ее кулак и словно вещь потащил за собой к двери. Его взгляд скользнул за свод окна, и в сумерках он увидел их серые, бесформенные фигуры на качелях. Почему у Магды до сих пор нет детей? Эрик взглянул на ее ноги в резиновых сапогах.

Их с Нелли сыну исполнилось тем временем уже девять лет. Это был упрямый мальчишка, болезнь проникла в него до кончиков пальцев рук и ног, до корней растущих во все стороны волос.

Эрик заметил, что и Нелли бросила взгляд на тех двоих и поспешно его отвела. Она приняла из рук Роберта чашку кофе и, вся дрожа, придвинулась ближе к огню. В последнее время она чувствовала себя неважно. Курс лечения, который она прошла этой зимой вместе с Габи, ее окончательно измотал. Врач давал рекомендации: необходимо восстановить визуальный контакт, необходимо давать ребенку физическую материнскую ласку, а если он будет протестовать, то силой. Успех этого американского метода подтверждался внушительной статистикой. Но Габи был уже крупный и сильный. Они ложились вместе на пол на матрасы. Нелли приходилось применять всю силу мускулов, одной рукой удерживая обе его руки за спиной, а другой прижимая его к своей мягкой груди и животу. При этом она шептала ему нежные слова, какие говорят младенцам, пыталась потереться щекой о его щеку. И так до тех пор, пока не поймала себя на желании задвинуть колено ему между ног. «Какая же я все-таки, на все способна! — рыдала она ночью, забившись под одеяло. — Способна ударить, изнасиловать. Как ты думаешь, Эрик, это морально допустимо — спасение ценой преступления?» В конце концов сын разрешил эту дилемму: во время последнего сеанса он заснул через четверть часа после начала занятия.

— Можно взглянуть на твои работы? — спросил Эрик Роберта на следующий день.

Тропинка, ведущая к сараю, вся потонула в грязи. Откуда ни возьмись явившаяся впереди них курица поскользнулась, но ни один из друзей не засмеялся. Брус, на который была закрыта дверь, заело. Роберт сдвинул сигарету в угол рта, приложил усилие и, разжав руки, негромко выругался. Дверь отворилась с ужасающим скрипом.

Как здесь все изменилось! Эрик перевел изумленный взгляд с картин на друга. Теперь, увидев скучные монохромные полотна, он действительно хотел услышать разъяснение. Одна картина представляет красный цвет. Другая — голубой. Вот отражение белого. Как ты объясняешь желтую? Но Роберт, вместо того чтобы оказать внимание гостю, задвигал в угол мыском ботинка пустые жестяные банки.

Эрику пришлось что-то сказать самому.

— И вовсе нет. Это совсем не то, — раздраженно отреагировал Роберт. Он даже не обернулся и не вытащил рук из рукавов свитера. — Сегодня что-то холодно. Иди, встань к картине поближе. Эти чувствительные изображения сами реагируют на живое. На свет, на тень, на тебя, наконец.

Эрик поступил, как ему сказали, и уперся взглядом в красное. Красное. Поверхность картины была покрыта влажным слоем пыли.

Летом 1974-го они вернулись. Купили дом на Старой Морской улице, где черному терьеру пришлось разделить общество двух маленьких шавок, взятых Магдой из приюта для бездомных собак. Эти добродушные существа по вечерам, часов в одиннадцать, взбирались наверх, в спальню, прыгая по лестнице со ступеньки на ступеньку.

Магда пошла на курсы иностранных языков. Овладела нидерландским, английским и французским. Вскоре получила свой первый заказ на перевод: муниципалитет Нордвейка поддерживал дружеские отношения с Верхней Вольтой. Она ломала голову над элегантными, точными формулировками, сидя в боковой комнатке за овальной формы письменным столом, установленным перпендикулярно к окну.

Роберт занялся бизнесом. Первая его сделка касалась помощи в продаже незначительной партии рам для картин, которые не удалось сбыть с рук местному плотнику. Он рассказывал Эрику суть дела — все было до предела просто и к тому же ужасно занимательно. За год он побывал директором фабрики по обработке камня, коммерческим агентом в магазине ковров и, наконец, совладельцем фирмы по производству больших декоративных клеток для птиц.

— Что приятно в этой работе, — объяснял он как-то Эрику, — так это то, что объект деятельности совершенно произволен, совершенно абстрактен и служит всего лишь материалом. Действительная суть дела заключена в чем-то ином. Нет, не в деньгах — в выигрыше. Тот, кто сделает ставки с наибольшей страстью, получает прибыль. Тут речь идет не о жадности, а о таланте.