Серое, белое, голубое - Маргрит Моор

Зная об этом, Эрик тщательно изучил историю болезни. Детство пациент провел в Индонезии, еще совсем маленьким попал во время японской интервенции в лагерь и заболел. Истощение, корь и, как следствие, в шестилетнем возрасте слепота. Эрик раздумывал несколько дней и ночей. Шесть лет — пограничный возраст. Когда сняли повязку, подтвердилось его предположение о том, что глазные нервы остались неповрежденными. Пациент действительно видел.

Медсестры запихнули Маурица обратно в постель и снова наложили повязку. Пациент успокоился. Но прошла неделя, прежде чем он смог все переварить и согласился вновь увидеть кошмарное отражение. Долгое время ему трудно было признать, что кошмарные дырки как-то связаны с информацией: ощущениями глубины, мягкости, скользкого тепла — со всем тем, к чему привыкли его руки.

— Он прозрел, но его руки многое потеряли, — сказал Роберт, выслушав рассказ Эрика.

Невероятно, но факт: он соблазнил жену своего друга. Он повстречал ее солнечным зимним днем, совершенно случайно, после обеда. Дело было в феврале. Погода стояла сырая, на ней была укороченная коричневая шуба из искусственного меха и коричневые сапоги. Ее юбка застегивалась сбоку на три пуговицы. Через некоторое время она соскользнула на пол у него на глазах — после того, как Магда расстегнула застежку. И как это он так легкомысленно пустился в любовную авантюру?

— Где ты два года пропадала? — спросил он ее.

Уже в эту минуту он знал, что не получит конкретного ответа. Никаких фактов, дат, взаимосвязанных событий. Ничего в ответ на вопросы, которые мы по скудости мысли привыкли задавать, желая удовлетворить законное любопытство. Он облокотился об изящный письменный стол с закругленным краем.

Магда. Ошеломляюще бледная и мягкая в шелковой комбинации. Ошеломляюще теплая в отблесках пламени за ее спиной. Чугунные дверцы переносной печурки были открыты. Едва войдя, он обратил внимание на необычный запах в комнате. Так пахнет осенью на садовых участках. Что ты делала? Жгла старые бумаги. Старые бухгалтерские книги, старые полисы, ежедневники. Надо подкладывать листья клена, тогда все это старье не так воняет. Погоди минутку. Не раздеваясь, она высыпала на потухшие угли содержимое корзины для бумаг, пошел сильный чад, он стлался до тех пор, пока наконец не вырвались языки пламени.

Он задал свой вопрос лишь потому, что дал себе честное слово сделать это, когда они шли вместе к ее дому. Она откроет ему свою тайну. Его побудила к расспросам дружба с ее мужем. Сейчас она наконец все расскажет, лед тронется, и так и пойдет. Роберт, который поехал по делам в Алжир, вернувшись, узнает все из ее собственных уст.

Они прошли по коридору до конца. Дверь в ее кабинет была открыта. Запах гари, свет, больная собака, которая укладывается под письменным столом, — акценты смещаются. Никогда не узнаешь, на какие уловки придется идти, чтобы добиться своего. Только в одном он убежден, и никто никогда не сумеет переубедить его: он соблазнил Магду в ту минуту, когда верность чувству долга заставила его задать свой вопрос.

Наступило молчание.

— Посмотри на меня, — наконец сказала она и начала расстегивать шубу.

Он облокотился на письменный стол и стал покорно смотреть, как она расстегивает молнии на сапогах, спускает юбку, стягивает через голову свитер и встряхивает потом светлыми волосами, как снимает гольфы, изящно закинув ногу на ногу. Дурак спрашивает чаще, чем мудрец отвечает. Как это понимать? А так: как бы ни разбирало тебя любопытство, будь терпелив, историю можно фальсифицировать лишь после того, как она закончится. Где только у тебя ум? Нет его у тебя. Магда уже приготовила сдержанный ответ на твой бесцеремонный вопрос. Она сделала шаг вперед, протянула руку и с самоуверенностью возлюбленной привлекла Эрика к себе. Он почувствовал терпкий запах у нее под мышкой.

Он заметил ее из своей машины, когда сидел и ждал зеленого сигнала светофора. Было около четырех. Зимнее солнце бросало свой обманчивый свет на перекресток — через час стемнеет. Он ехал на собрание в больницу.

Ему показалось, она вышла, с собакой вместе, из кафе Хиллехомса. Расширение проезжей части дороги нанесло домику заметный урон. Деревья, что росли посреди улицы, пришлось вырубить, исчезли заросли бирючины вдоль велосипедной дорожки. Ветер, гуляя на просторе по ровной, как стрела, улице, стал рвать и терзать побеги вьюна на его задней стене.

Что здесь делает Магда? В этом кафе обычно собираются старички.

Его тронула ее бледность. Сощурив глаза от низкого солнца, она свернула за угол. Казалось, она никого и ничто в мире не замечала. Возможно, из-за того, что при ходьбе держала корпус слегка откинутым назад, возможно, из-за собаки на поводке, но она напоминала ему слепую.

Неожиданно на мгновенье, когда светофор наконец переключился, его пронзило странное чувство кровной связи с нею, словно он был ее отец, старший брат, учитель музыки или парикмахер. Вдруг осознав родственность ее невозмутимого одиночества своему, он тронулся с места. Проехал чуть вперед, потом, сам не понимая зачем, затормозил на противоположной стороне и вышел.

Магда шла задумавшись. Она заметила его лишь тогда, когда их разделяли считанные метры. Ее лицо потеплело.

— Эрик, привет!

Ему почему-то трудно было улыбнуться ей в ответ.

— Ты сбилась с курса.

Она продолжала молча смотреть на него.

— Как тебе понравилось у старичков?

Казалось, его слова не имели для нее никакого значения. Она вскинула брови. Чтобы скрыть смущение, Эрик наклонился и погладил собаку. Пес тупо смотрел прямо перед собой.

— Я была с ним у ветеринара, — сказала она.

Все в той же скрюченной позе, он поднял глаза и посмотрел, куда она показала головой: ветеринар жил неподалеку.

— Что с ним?

— Ничего. Пес просто стар.

Проводя пальцами по лоснящейся шерсти пса, он вдруг подумал: однажды она невзначай расскажет обо всем, что с ней произошло, первому встречному. Придет день, когда этот торжественный обет молчания станет для нее невыносимым.

— Он стар, — повторила она рассеянно.

Эрик выпрямился. В боковом кармане у него звякнули ключи. Несколько секунд они молча стояли рядом. Она задумчиво смотрела на его губы и подбородок. Наконец он сказал:

— Я подвезу вас домой, тебя и собаку.

Ее глаза на мгновение ожили.

— Нет, не надо. Ему сделали укол, и теперь ему надо прогуляться.

Она нахмурилась. Вдруг помрачнев, сказала:

— Но если ты хочешь проводить нас домой, тогда пошли.

Они повернулись спиной к перекрестку, свернули налево и очутились в центре поселка.

Курортный поселок зимой. Нет больше развевающихся флагов, табличек с рекламными призывами на двух языках, сверкающих белизной стульев в палисадниках. Покупателям вновь приходится довольствоваться стандартным ассортиментом: ребрышки, фарш, рулет по субботам. Кругом опять одни свои. Почему бы теперь не посудачить о том о сем, не перекинуться парой слов через прилавок?

— Эрик, мне нужно зайти за хлебом.

Она дала собаке команду «сидеть», а сама открыла дверь и вошла.

Он был бы слепым и глухим, если б не заметил, что девушка-продавщица поздоровалась с ней без тени симпатии. И что двое покупателей, выходивших из магазина с пакетами хлеба, бросили на нее ледяной взгляд.

— Половину нарезанного белого, — попросила Магда. И немного погодя добавила: — И еще круглый бисквит. И черный ржаной.

Похоже, ее слова наполнили пространство потоком неслышных проклятий. Лишь звук работающей хлеборезки нарушал враждебную тишину. Эрик отступил на шаг и встал среди покупателей, которые позже их вошли в магазин. Он без труда улавливал частоту колебаний их скрытого, молчаливого возмущения. Магда могла бы быть чуточку повежливей и полюбезней.

В напряженном молчании людей читалось следующее: ты ничем не лучше нас. Мы тоже страдаем от неразделенной любви и от непонимания. Но, Боже правый, если бы ты хоть немного уважала нас, ты бы говорила. Мы привыкли все друг другу рассказывать. Настали времена откровенности, времена автобиографий. Днем мы выворачиваем душу перед первым встречным, а вечером приходим домой, спокойно включаем телевизор и за чашкой кофе слушаем абсолютно постороннего типа, который рассказывает, как он изнасиловал, убил, как в объятом пламенем универмаге отпустил руку ребенка, которого собирался вывести из огня… Наложив на уста печать молчания, Магда выражает презрение к людям, к своим друзьям.

В один прекрасный день пришел Роберт и сказал:

— Она вернулась.

Естественно, они уже знали эту новость. Целую неделю весь поселок шушукался, и особенно женщины ахали от умиления и восхищения. Чего там, будем откровенны, всем бы нам хотелось того же! Магда, прежде до ужаса наивная, к тому же немного тугая на ухо, дала деру, где-то пару лет развлекалась и как ни в чем не бывало вернулась назад словно невинная овечка. Мы жаждем узнать подробности ее странствий.