Годы эмиграции - Марк Вишняк

Февральская революция была встречена ликованием не только всех политических и социальных слоев, но и всех народов, составлявших Россию. Представители всех групп, классов, национальностей, территорий активно вкладывались в строительство своей, местной, и общей, российской, жизни. Грузины (Чхеидзе, Чхенкели, Ной Жордания), армяне (Бабов), украинцы (Грушевский), эстонцы (Пийп) согласно свидетельствовали, публично и не раз, о солидарности их народов с российской демократией. И так продолжалось в течение всего 1917 года. Даже после разгона Учредительного Собрания в начале 1918 года Закавказский Краевой Центр заявлял: «борьба за Учредительное собрание есть борьба за единство России и торжество революции».

А годом позже, после того, как Адмирал Колчак одержал верх над сторонниками фронта Учредительного Собрания и заявил, незадолго до кончины: «если у большевиков и мало положительных сторон, то разгон Учредительного Собрания является их заслугой» («Протоколы», стр. 250), – положение коренным образом изменилось. Те же национальности, убегая от «фанатиков Востока», большевиков, бросились опрометью в объятия «империалистов Запада», по яркой антитезе Жордания в день празднования международного признания Грузии. А представители других народов – поляков, латвийцев, эстонцев – пошли и многим дальше: от прямого отталкивания от России к открытой поддержке большевистской власти, как наиболее для них желательной.

Не только «Газета Варшавская», «Народ» и другие польские органы, заинтересованные в ратификации выгодного для Польши рижского договора с Советской Россией, находили, что «настоящее правительство России является самым подходящим с нашей точки зрения», «пусть в русском котле или, вернее, в русском аду кипит, пусть враждебные силы взаимно ослабляют и уничтожают друг друга. Наступление сумерек большевизма не в интересах польского государства».

Того же мнения держались и виднейшие руководители балтийской политики. Министр иностранных дел Латвии того времени Меерович на съезде крестьянской партии заявил: «Не в наших интересах, чтобы большевизм в настоящий момент пал». А коллега его, министр торговли и промышленности, Берзин под влиянием падения латвийской денежной единицы, в связи с кронштадским восстанием, призывал к пожеланию успеха большевистскому оружию.

Искусственные национально-территориальные образования запасались соответствующей исторической генеалогией, удостоверенной на географической карте. Россия оказывалась расщепленной на части, из которых каждая искала и обычно находила себе покровителя среди великих держав, готовых отстаивать, конечно, не бескорыстно, «государственность» терско-дагестанскую, горских народов, юго-восточного союза с последующим объединением всего европейского казачества с Закавказьем и т. д. Такие новообразования, как Украина эпохи Скоропадского или Всевеликое войско донское времен атамана Краснова, входившие в сферу германского влияния до самого перемирия 11 ноября 1918 года, стали тотчас же после перемирия направлять свои претензии к Союзникам, а потом и Конференции мира.

В отчете, представленном Чайковским сменившему его правительству в Архангельске, он пишет в конце лета, то есть уже после подписания мирного договора в Версале, о безуспешности своих бесед с представителями Польши, Белоруссии, Эстонии, Финляндии и Азербайджана об установлении совместных действий в борьбе против большевиков. Чайковский действовал как член Политического совещания, и объяснял неудачу неблагоприятным моментом, недоверием представителей окраинных народностей к существующему русскому дипломатическому аппарату и пережившей свое время практикой дипломатов, для «собирания российского государства» прибегавших к «приемам XVI и XVII веков».

И мы встречались с представителями разных народов, входивших в Россию и теперь стремившихся от нее отделиться. В защите целостной России, мы исходили из принятого Учредительным Собранием постановления о «Государстве Российском», как «демократической федеративной республике, объединяющей в неразрывном союзе народы и области в пределах, установленных федеральной конституцией, суверенные». При этом мы самым решительным образом отвергали право одностороннего отделения. Эта позиция была направлена одинаково против территориально-экспансионистских вожделений былых Союзников России и против расчленения ее изнутри, так называемыми, сепаратистами. Наши встречи и беседы тоже не встречали сочувственного отклика.

Не всё надлежит отнести полностью на счет недругов России. И друзья ее не находили общего языка, и взаимная полемика не прекращалась. Почти во всех антибольшевистских организациях происходили отколы и расколы. Главный водораздел проходил по линии отрицания диктатуры: всякой? Или только большевистской, но не военной? От русской «Республиканской Лиги» откололись более левые; своя оппозиция возникла в весьма умеренном «Союзе Возрождения» и т. п. Почти каждая организация посылала свой меморандум Конференции мира, мало отличавшийся по существу от других, но умалявшийся в своем значении наличностью ему подобных.

Единственным исключением, как бы подтверждавшим правило, было образование блока русских политических и общественных группировок в протесте против захвата Бессарабии Румынией и ее претензий закрепить свой захват в международном порядке. Находившиеся в Париже члены Учредительного Собрания вместе с представителями парижского и итальянского отделов Союза Возрождения России, лондонского Союза русской демократии, Русского Республиканского Клуба в Париже и др. собрались 10 мая 1919 года под председательством Чайковского, выслушать представителей Бессарабии о создавшемся там положении, и приняли резолюцию об «энергичном протесте» с заявлением, обращенным к Конференции мира. Оно было подписано деятелями, встретившимися в эмиграции едва ли не в первый и последний раз: Керенский, Авксентьев, Зензинов, Слоним, Орест Розенфельд и тут же – В. Рафальский, Штрандман, бар. М. Таубе.

Не преувеличивая и не отдавая никому специального предпочтения, можно резюмировать положение словами К. Д. Набокова: «со времени созыва мирной Конференции в Париже, влияние русских политических деятелей, дипломатов и случайных советчиков на политику держав Согласия по отношению к России свелось к нулю» («Испытания дипломата», стр. 268–269, 1921 г.).

Как ни велик был разнобой среди русских политических организаций, решающим и определяющим фактором все же оставались Союзники, и всякая попытка воздействовать на них наталкивалась неизменно на их эгоцентрическую заинтересованность, непоследовательность, а то и хаотичность общей политики в отношении к «русскому вопросу» и в их отношении друг к другу. Существует множество явно противоречивых заявлений Франции, Англии, США. Ограничимся всего одной иллюстрацией.

Когда началась на Волге вооруженная борьба с большевиками и образовался фронт Учредительного Собрания, министр иностранных дел Франции Пишон в июле 1918 года послал приветственную телеграмму эсеру Веденяпину, управлявшему ведомством иностранных дел Комитета Учредительного Собрания, так называемого КОМУЧа, в которой сообщал: «был счастлив узнать от Маклакова о создании правительства, имеющего целью восстановить нормальные условия жизни... Все здесь полагают, что только Учредительное Собрание может реорганизовать российское государство. Но невозможно отождествлять Учредительное Собрание с его Комитетом, из которого исключены две политические партии (большевики и левые эсеры, разогнавшие У. Ч. – М. В.), что колеблет самый принцип легальности... Вот почему ваше происхождение от У. С. не имеет большого веса в глазах Европы. Это скорее моральная, чем законная сила».

А 10 месяцев спустя в ноте адмиралу Колчаку 26 мая 1919 года, за подписями Клемансо, Ллойд Джорджа, Вильсона и Сайонджи (глава японской делегации на Конференции мира), в числе условий, на которых Союзники соглашались продолжить помощь Колчаку, на первом месте значилось: «Как только адмирал Колчак достигнет Москвы, он тотчас же созовет Учредительное Собрание, избранное свободным, тайным и демократическим голосованием в качестве высшей законодательной власти для России. Если же к тому времени порядок не будет в достаточной мере восстановлен, адмирал Колчак созовет Учредительное Собрание, избранное в 1917 г., чтобы оно заседало, пока не станут возможны новые выборы» (последние слова подчеркнуты мною, как вызывающие естественное недоумение: надо ли было содействовать перевороту 18 ноября 1918 г., чтобы 26 мая 1919 г. предъявить новой власти, адм. Колчаку, ультимативное требование осуществить то, что составляло главное содержание деятельности не свергнутой Директории, а ненавистного заговорщикам Съезда членов Учредительного Собрания? (Winston S. Churchill «The World crisis. – The Aftermath», p. 184, 1929).