Годы эмиграции - Марк Вишняк

Такова была общая обстановка – международная и в эмигрантской среде, когда я попал в Париж и Конференции мира оставалось всего месяц с небольшим, чтобы закончить первую и главную свою задачу выработать и заключить «Версальский мир» с Германией. Должен повторить: многое из описанного выше не было известно мне и большинству моих единомышленником тогда, когда события происходили и в связи с ними принимались решения. В свете последующего многое представилось совсем не таким, каким казалось в свое время. Может быть, не лишним будет и подчеркнуть снова, что сказанное, как и последующее, ни в какой мере не претендует быть историческим повествованием и того менее исследованием, а является всего только – личными воспоминаниями, притом не всегда участника в событии, а свидетеля или даже лишь наблюдателя со стороны.

ГЛАВА II

Безрадостное существование, политическое и личное. – Как мне «повезло». Первая случайная и краткосрочная, но интересная и нужная работа через полгода. – Служба в Комитете еврейских делегаций при Конференции мира, сменившаяся секретарской службой в Российском Обществе в защиту Лиги Наций. Специализация по вопросам о меньшинствах. – Сотрудничество в периодической и непериодической, русской и иностранной печати. – Участие в международных конференциях Союза Обществ в защиту Лиги Наций. – Конференции зарубежных организаций Партии социалистов-революционеров в Берлине, Праге, Париже

Не будучи марксистом, я никогда не считал, что бытие определяет сознание. Декартовский афоризм: размышляю, следовательно, существую, – ближе характеризовал мое понимание смысла жизни и истории. Так сложилась история русской интеллигенции, что жизнь значительной ее части протекла за последнее столетие под знаком размышлений о социально-политическом переустройстве России и, с ней вместе, мира. И моя жизнь, как и жизнь моих сверстников, не составила исключения. Очутившись же вне России, мы еще острее восприняли свой долг активно вложиться в судьбы страны и революции, потерпевших катастрофическую неудачу не без нашего в том участия. Мы не переоценивали своих сил и объективной возможности, но это не освобождало нас от долга и обязательства всячески содействовать стране и народу поскорее выкарабкаться из большевистской бездны.

Что мы нашли в Париже было печально, неожиданно и не зависело от нас. При этом первые же наши попытки политической помощи России натолкнулись не только на неблагоприятные внешне-политические и международные условия, но и на тяжелое личное положение почти всех нас. Как народники, все мы отвергали социологический тезис о бытии, определяющем сознание. Но с первого же дня нашей добровольной экспатриации мы столкнулись с неопровержимостью древней мудрости: primum vivere, deinde philosophari. Как «жить», где найти заработок, чтобы получить возможность «философствовать», – в данном случае осведомлять международное и русское общественное мнение и официальную власть о том, что нам известно, может быть, лучше других, по положению и сравнительно недавним непосредственным впечатлениям от России.

Все эмигранты утратили свои очаги и заработки, былое социальное положение, часто и «профессию». Все были «деклассированы» и, за немногими исключениями, неимущи. Особенно тяжким было положение людей умственного труда. Вместе с почвой, на которой они стояли, был утрачен и воздух, которым дышали, среда, в которой действовали. Привычные интеллигентам профессии – врачей, юристов, педагогов, литераторов, даже журналистов были во Франции недоступны эмигрантам в течение многих лет иногда и по закону, и почти всегда фактически: из-за незнания или недостаточного знания языка, отсутствия обязательного аттестата об окончании среднего учебного заведения и т. п.

Выход из положения искали в разных направлениях. Кто мог – и умел переключался с умственного труда на физический. Другим помогали жены, сестры или дочери, нашедшие скромный заработок – пока у них не отобрали carte de travail – в швейных и шляпных мастерских, на фабриках или других службах. Третьи – более настойчивые – пробовали совместить интеллигентскую работу с физической, урывая время от сна и отдыха. В Европе 20-х – 30-х годов не существовало фондов Форда, Рокфеллера, Карнеги или им подобных. Помощь временно оказывали правительства Франции, Чехословакии, Сербии. Но она оказывалась в недостаточных размерах и предоставлялась лишь определенным учреждениям и некоторым знаменитостям.

Мы очутились в таких же условиях, как и все. Общего плана, как устроиться, у нас не было. Каждый силился выплыть, как мог, – лучше или хуже, быстрее или медленнее. Сравнительно с другими я устроился скоро – не надолго, но устроился.

Как уже было сказано, мы с женой попали в Париж без всяких средств и в довольно жалкой экипировке. По счастью в Париже у нас были близкие родственники – кузина, вместе с тем и моя свояченица, замужем за нашим троюродным братом, однофамильцем. Оба они учились в высших учебных заведениях Франции, потому что в России высшее образование для них оказалось под запретом. Лишенный возможности получить систематическое образование на родине в силу ограничительного законодательства о евреях, Исай Вишняк не только осилил трудности французского языка, но и успешно выдержал конкурсные испытания для поступления в парижскую Высшую школу химии. Он сделался чрезвычайно знающим химиком-фармакологом, обладателем нескольких патентов, – в частности, на препарат опиума «паверон», который сослужил Франции незаменимую службу во время первой мировой войны, заместив недостаток опиума. С женой и двумя детьми он жил очень скромно в трех небольших комнатках близ площади Данфер-Рошеро. Без лишних слов они вселили нас к себе, – предоставив и стол, и дом, и больше того.

С тех пор минуло полвека. Гостеприимные родичи скончались сравнительно недавно, пройдя сквозь лишения и унижения немецкой оккупации Парижа. Но и по сей день мне не забыть, как, вынув из кармана кошелек, великодушный хозяин предложил мне его, прибавив: «купи что надо: башмаки, шляпу»... Этот жест я вспоминаю не только с признательностью, но и с удивлением, познав за истекшие десятилетия правильнее, как мне кажется, отрицательные стороны людской природы и психологии.

Оценив благородство дающего, я купил себе башмаки и шляпу. Но этого было недостаточно, чтобы появляться не только в своей среде, а и «в обществе», в котором мы вращались или хотели вращаться. О многом и многих туживший Осип Соломонович Минор уговорил меня воспользоваться займом из общественных сумм, который предназначался находившимся в трудном положении литераторам. Ссуда в 300 франков дала мне возможность приодеться и открыла двери в салоны и на собрания.

Париж, когда мы туда приехали, ликовал, празднуя счастливое завершение кровопролитной войны. Официальные круги, следуя своей политике бойкота России, не «водились» с русскими – не приглашали их на свои банкеты, чествования, поминки, происходившие почти ежедневно. Но бывали и частные приемы, беседы и даже банкеты. Их устраивали представители вновь образуемых «государств», добивавшиеся международного признания или хотя бы более широкого осведомления общественности о самом факте их существования и жизнедеятельности. Так пышный и парадный прием устроили в залах Мажестик-отель корейцы. И сейчас не представляю себе, почему я им понадобился, зачем они пригласили и меня. Вероятнее всего, кто-нибудь из моих единомышленников или друзей упомянул обо мне, как государствоведе. И этого оказалось достаточным, чтобы я оказался в числе гостей. Обязанность прослушать нескончаемое число утомительно-однообразных речей была неизбежной расплатой за отличный обед и возможность на опыте увидеть и познать, как, отчасти, делалась, так называемая, политика во время Версальской конференции через сто с лишним лет после Венского конгресса.

Без заработка я оставался свыше полугода. Случайно подвернулась лишь небольшая, но интересная, работа. Старый приятель и земляк моего друга В. В. Руднева, бывший депутат 2-й Государственной Думы эсер д-р Н. С. Долгополов поручил ему составлять систематические обзоры английской прессы, касавшиеся русских дел. Думаю, что по подсказке Руднева обратился ко мне незнакомый со мной раньше Долгополов с предложением собрать меморандумы и Записки, с которыми бесчисленные делегации и миссии различных национальностей и территорий обращались к Конференции мира. Надо было дать и общий обзор собранного материала.

Предложение это я принял с большой охотой, обошел соответствующие «представительства» и собрал целую серию разных Записок и меморандумов с приложением иногда географических карт, исторических справок и статистических таблиц в защиту исковых претензий.