Старая дева Мария - Владимир Хлумов

Виктор усмехнулся, словно понял игру, и согласился:

- Наверняка там, завтра же справлюсь. Кстати, завтра девять дней, придете помянуть? Вот так удар, вот уж намек судьбы. Она совсем забыла о мертвом теле Верзяева. Господи, не придавая значению слов, шептала она, быстро спускаясь по ступенькам, как я могла не думать об этом. Ведь есть еще небо, есть земля, а в земле есть кладбище, плоское глиняное поле у Домодедовского шоссе, и в нем лежит мертвое тело Змея. Нет, не то, не зря же о нем совсем забыла, она видела его один раз, а второй раз уже во храме, и поверила сну. Господи, да почему же она должна верить невозможным, нереальным запискам-посланиям, а не настоящим снам?

* * *

Прошло несколько дней и она потихоньку выползла из тумана трагических событий. В один из вечеров ее призвал под свои знамена научный руководитель под предлогом того, что доклад прошел успешно и что пора заканчивать диссертацию, и осталось дописать главу о роли предвестника в Новом Завете. Это была новая идея Иосифа Яковлевича:

- Ведь появись сразу сам Иисус перед народом израилевым, ну и что, ну, положим, еще один пророк, коих и так было пруд пруди, а того хуже еще, лжепророк, мало ли их пришло со времен Моисея, так нет, Машенька, обратите внимание, сначала автор нам подсовывает как бы пророка, как бы героя - Иоанна Крестителя, и мы вместе с народом израилевым теперь, через две тысячи лет, с замиранием почти что готовы водой облиться во всякое время суток. Ведь он акридами питался, и тоже как бы непонятно от чего произошел, и вдруг на тебе, прямым текстом среди бела дня заявляет, что я, мол, так себе, хоть Иоанн, хоть и крещу, но вот, мол, тот, что за мной придет, тот уж будет всамделишный и крестить будет, соответственно, не водой одной, а еще и огнем и мечом, а я, мол, и пятки его недостоин целовать. Вот это, Машенька, приемчик, вот это вот гипербола, такое и не часто встретишь у романистов, нет, вы понимаете, как все вывернулось, вот, мол, я, конечно, гений и мастак во всяких делах, а вот брат мой старший, вот-вот, сейчас появится, он и покажет настоящий выход изо мрака. Ну, конечно, тут весь народ пустынный насторожился и вдаль со страхом и надеждой смотрит, и на тебе, на горизонте явление, не просто пророк какой завалящий, а гораздо более того, сын божий, бого-человек! А!? Красиво, такое нарочно не придумаешь, здесь, извиняюсь, великий талант необходим.

Маша с интересом разглядывала стареющего научного руководителя, восхищаясь даже не столько его идеей, сколько сопутствующим ей каким-то молодым задором.

- И заметьте, Маша, и судьба-то у Иоанна как эхо напоминает судьбу центральной фигуры, и страдания, и непонимание людское, и наконец, гибель мученическая. Вишь, нам как бы подсовывают: вот полный джентльменский набор, все этапы большого пути, но как выясняется, их-то еще пока недостаточно, мол, и обычный даже святой человек может их претерпеть, но мессии из него никак не получится, а вот нужно обязательно еще какое-нибудь обстоятельство, такая фантасмагорическая чертовщинка...

- Да какая же это чертовщинка? - удивилась неуместному появлению бесовского слова в святом диспуте Мария Ардальоновна.

Иосиф Яковлевич вдруг замялся, покраснел и все выдал, но почему-то шепотом:

- Непорочное зачатие, понимаете, Мария Ардалионовна, совершенно материально необоснованное непорочное зачатие во чреве невинной святой... Иосиф Яковлевич замер, смешно шамкая толстыми влажными губами и, сам пугаясь собственных слов, докончил, - девы Марии.

Маша, кажется, впервые в этот момент с чисто женским интересом посмотрела на стареющего философа. Мало того, что тема разговора сейчас затрагивала ее самым живейшим образом, так еще и манера, с которой все это преподавалось, с кряхтением и придыханием, просто-таки настораживала.

- Не знаю, - Маша попыталась свернуть разговор с тревожного места. Вот и с зачатием, кажется, и у Иоанна Крестителя не так все просто.

- Да... пожалуй, - Иосиф Яковлевич замер, потеряв внезапно нить разговора, оставшись снова наедине со своим сердечным чувством.

* * *

Через неделю добрый доктор поставил дигноз: пятая неделя беременности, и Маша, поджав губы, молча, вышла на свет. На свету кончалась осень. Мария Ардальоновна любила это время, в ообенности те минутки, когда сожмется от сладостной тоски ее трепетное сердце и кажется, что все кончается и умирает, но еще остается одна черточка, один закатный лучик новой надежды, надежды на новые возрожденные этапы. Последние листья облетают с уже почти голых деревьев, и надо бы петь, про то, как поздней осенью порою бывает день и бывает час... Но не пелось, а в воздухе веяло не весною, но каким-то иным обещающим предчувствием.

И оранжевый храм как опадший кленовый лист красовался рядом с местом гибели Змея, и вошла она во храм к отцу Захарию. Тот, как и товарищ Верзяева во сне, как будто тоже ждал ее, но, правда, не прямо у входа, а в глубине, у распятия.

- Я ничего не понимаю, - поцеловав руку, прошептала Мария Ардальоновна.

Отец молчал, словно выжидая еще откровенных слов, но и Мария молчала, и тогда ему вдруг показалось, что пожелай она, и он смог бы ее понять.

- Что мучает тебя, дочь моя?

- Я беременна.

Отец Захарий перекрестился, хотел вспомнить подходящее место из Нового Завета, но не вспомнил, и тогда начал придумывать что-то вроде - и дети наши от грехов родительских вкусят - но не сказал, оттого, что у самого детей-то вовсе не намечалось, и стал, неожиданно для самого себя, говорить совсем по-другому:

- Беременна? Это бывает, это вполне естественно в вашем цветущем возрасте, - отец Захарий как бы со стороны слушал себя. - Как это быстро у вас получилось. - Он совсем не скрывал своих чувств и последниие слова произнес с очевидной завистью, да еще и для полной определенности прибавил: - А вот у нас с супругой никак не получается.

- Да, но я, - Маша замолкла, подбирая выражения, - но я... как бы вам это сказать, здесь...

- Говорите , не стесняйтесь, как есть. - Отец Захарий сам не понимал, что с ним происходило.

- Мне сегодня доктор сказал, что я беременна, а у меня ничего не было, понимаете?

- Нет, - просто ответил отец Захарий.

- У меня ни с кем ничего не было, - будто непонятливому ученику, по слогам разъяснила ситуацию старая дева Мария.

Она совершенно одурела и от своих слов, и от места, где решила поделиться собственными сомнениями, и от нового, необычного светского тона отца Захария.

- Вы не волнуйтесь, - он попытался успокоить ее и успокоиться сам. Зачем он с ней так говорит? Но ведь и ее совершенно невозможно понять. Что она хочет от меня? Она, конечно, понравилась ему, он ее давно приметил и вспомнил о ней давно все, но, конечно, даже в мыслях ничего не допускал. Он только жалел о своем, но с ней ничего не допускал (а сны всякие, тем более замоленные потом сполна, не в счет), и вот на тебе, у нее, оказывается, вовсе ничего ни с кем не было, а в результате уже и беременна. Да ведь что тут такого, уже с каким-то ожесточением думал Отец Захарий, достаточно взглянуть на нее, господи, да есть такие женщины, с такими природными данными, что от одной только мысли, от одного только свежего порыва могут тут же понести.

- Думаете, пришла морочить голову, думаете, меня совесть мучает, что вас когда-то из университета поперла, а теперь бог знает что придумываю?

- На все воля Божья. - При упоминании об университете он снова вспомнил свой духовный сан, но, впрочем, ненадолго. - Не надо прошлого вспоминать, расскажите по порядку. Ведь вы любили?

- Да, я любила, именно что любила, а теперь некого. Вы извините, я путаюсь и не могу сформулировать, потому что и так все запутано. Я любила и хотела ребенка, но он погиб, понимаете? Нет, конечно, не понимаете, все дело в этих письмах, вот. - Она протянула послания старой деве Марии. - Старая дева Мария - это я, и это и есть единственная правда, что я истинно старая дева, и у меня никогда никого не было, и зовут меня Мария, а отчество придуманное - Ардалионовна, - она заметила, как удивился отец Захарий, - да, именно придуманное, вроде как ваше, ведь и у вас ненастоящее имя, и от этого, наверное, все и происходит. Читайте, сейчас же. Видите, все здесь написано кем-то, который наперед все знал и, наверное, сам и сотворил.

Отец Захарий пробежал цепким взглядом записки и спросил:

- А где первое послание?

- Я его... - Мария запнулась, - я его уничтожила, понимаете, мне показалось, что это дурацкая шутка, и я его... выбросила. Но там ничего не было определенного, я и подумала - шутка Верзяева. А Змей-Искуситель это Верзяев, мой возлюбленный, он погиб в автомобильной катастрофе недавно. Понимаете, если верить всему, что здесь написано, то я должна быть сейчас беременна, а я и есть беременна.

Спасибо, хоть не спросил, откуда, мол, вы знаете. Он, этот отец, все-таки умный чкеловек, а умному человеку все нужно разжевывать, потому что он и понять способен.

- Понимаете, девственница, оказывается, тоже может, - разъясняла она.