Комедианты неведомо для себя - Оноре Бальзак

Весьма польщенный этим желанием, Мариус оставил голову, над которой трудился, и подошел к южанину.

— Я к вашим услугам, сейчас кончаю. Не беспокойтесь, мой ученик вас подготовит, а уж стиль прически определю я.

Затем, узнав Бисиу, Мариус — человек небольшого роста, рябоватый, с черными как смоль волосами, завитыми а-ля Рубини[8], весь в черном, с белоснежными манжетами и жабо, украшенным крупным бриллиантом, — поздоровался с карикатуристом как с лицом, чье могущество не уступает его собственному.

— Эта заурядная голова, — шепнул Мариус Леону, указывая на господина, которого он причесывал, — бакалейщик. Что поделаешь!.. Вздумай я всецело отдаться искусству, мне пришлось бы умереть в Бисетре умалишенным!.. — И, сделав неподражаемый жест, он вернулся к своему клиенту, сказав Регулу: — Получше займись этим господином: судя по всему, он — художник.

— Журналист! — пояснил Бисиу.

Услышав это, Мариус двумя-тремя взмахами гребенки справился с «заурядной головой», бросился к Газоналю и схватил Регула за локоть в ту минуту, когда юноша собирался защелкать маленькими ножницами.

— Я сам займусь этим господином! Взгляните на себя, сударь, — сказал он при этом бакалейщику, — посмотритесь в большое зеркало, если зеркалу будет угодно... Оссиан!

Слуга тотчас явился и помог бакалейщику одеться.

— Заплатите в кассу, сударь, — сказал Мариус растерявшемуся посетителю, который уже вынул кошелек.

— Разве предварительная обработка маленькими ножницами так уж необходима, любезнейший? — спросил Бисиу.

— Как правило, все головы поступают ко мне уже подчищенными, — заявил знаменитый парикмахер, — но из уважения к вам голову этого господина я обработаю целиком. Мои ученики обычно делают головы вчерне, иначе мне бы не управиться. Ведь все твердят, как и вы: «Я хочу, чтобы меня причесал сам Мариус». Я в состоянии давать только окончательную отделку... В какой газете вы изволите сотрудничать, сударь?

— На вашем месте я завел бы трех, а то и четырех Мариусов! — сказал Газональ.

— А, сударь, вы, я вижу, фельетонист! — воскликнул Мариус. — К сожалению, в нашем деле это невозможно! В прическе должна чувствоваться рука ее творца... Простите!

Он отошел от Газоналя, чтобы присмотреть за Регулом, который тем временем взялся за чью-то вновь прибывшую голову. Прищелкнув языком, Мариус издал неодобрительный звук, нечто вроде «тц-тц-тц».

— Да что это, боже милостивый! Что за ломаные линии! Вы не подравниваете волосы, Регул, а кромсаете их! Смотрите!.. Вот как надо! Вы ведь не пуделей стрижете, а людей. Каждый человек чем-нибудь да отличается от других, и если вы вместо того чтобы делить свое внимание между зеркалом и лицом клиента будете смотреть в потолок, вы опозорите мою фирму!

— Вы очень строги, господин Мариус...

— Мой долг — передать им тайны моего искусства.

— Так это искусство? — опрометчиво спросил южанин.

Возмущенный Мариус взглянул на Газоналя в зеркало и застыл, держа в одной руке гребенку, а в другой — ножницы.

— Сударь, вы рассуждаете, как... ребенок. Но ведь, судя по вашему произношению, вы южанин, а юг — край гениальных людей!

— Да, я знаю, что ваше занятие требует особой склонности, — поправился Газональ.

— Замолчите, сударь! От вас-то я этого никак не ожидал! Знайте же, что парикмахера — я не скажу хорошего парикмахера, ибо надо быть парикмахером по призванию или не быть им вовсе... так вот, парикмахера... труднее найти, чем... как бы это получше сказать? — чем... право, не знаю... чем министра! (Не шевелитесь!) Нет, и этого мало! О даровании министров трудно судить; улицы кишат ими... надо быть Паганини... Нет, и это сравнение слишком слабо!.. Парикмахер, милостивый государь, это человек, который разгадывает вашу душу, ваши привычки: чтобы причесать вас сообразно выражению вашего лица, он должен обладать философским складом ума. А уж что касается женщин!.. Знаете, сударь, женщины дорожат нами, они ценят нас... ценят столь же высоко, как ту победу, которую они намерены одержать в тот день, когда причесываются, чтобы добиться триумфа! Словом, парикмахер!.. никому не дано понять, что такое парикмахер! Возьмите хотя бы меня, уж я-то, пожалуй, отвечаю тому, что... скажу не хвалясь — меня все знают... И все же я считаю, что можно достичь еще большего совершенства... Выполнение — в этом все! Ах! если бы женщины предоставляли нам свободу действий, если бы я мог осуществлять все свои идеи... у меня, видите ли, дьявольское воображение, женщинам за мной не угнаться; у них свои соображения. Не успеешь откланяться, как они уже пальцами или гребнем портят наши чудесные сооружения, которые следовало бы зарисовывать, гравировать и сохранять, ибо, сударь, наши творения живут всего лишь несколько часов... Великий парикмахер — о! ведь это то же, что Карем и Вестрис на своем поприще. (Будьте любезны, поверните голову — вот так; я делаю височки. Отлично!) Нашу профессию принижают неучи, которые не понимают ни духа времени, ни искусства... Немало есть торговцев париками и жидкостями для ращения волос... У них только одно на уме — как бы продать вам склянку-другую своих снадобий... Жалкое зрелище! Это — торгаши. Эти призренные пачкуны стригут и причесывают, как умеют... Когда я приехал сюда из Тулузы, я стремился к одному — стать преемником великого Мариуса, настоящим Мариусом, работать так, чтобы я один прославил это имя больше, чем четверо моих предшественников. Я сказал себе: победить — или умереть!.. (Держитесь прямо — сейчас кончаю.) Я первый ввел изящную обстановку, сумел привлечь к моему салону всеобщее внимание. Я пренебрегаю рекламой; то, что стоила бы реклама, я, сударь, предпочитаю тратить на усовершенствования, на изысканность... В будущем году в маленьком салоне у меня будет играть квартет, будут исполняться лучшие музыкальные произведения. Да, клиента надо развлекать, когда его причесывают. Я не обольщаюсь — клиенту это дело в тягость. (Посмотритесь в зеркало.) Стричься, завиваться, пожалуй, столь же утомительно, как позировать для своего портрета. Быть может, вам, сударь, известно, что знаменитый Гумбольдт[9] (я сумел искусно расположить редкие волосы, оставшиеся у него после Америки; ведь наука, подобно дикарю, превосходно скальпирует тех, кем она завладевает), что этот прославленный ученый говорил: «Быть вздернутым на виселицу — крайне мучительно, но позировать для портрета немногим лучше». Но, по словам некоторых женщин, причесываться — еще мучительнее, чем позировать. А я, сударь, я хочу, чтобы ко мне приходили причесываться ради удовольствия. (У вас непокорная прядь, разрешите пригладить.) Один еврей предлагал мне итальянских певиц, которые в антрактах выщипывали бы седые волосы молодым людям сорокалетнего возраста; но на поверку эти певицы оказались ученицами консерватории, преподавательницами музыки с улицы Монмартр. Вот теперь, сударь, вы причесаны, как подобает талантливому человеку. Оссиан! — крикнул Мариус лакею в ливрее. — Почистите и проводите! Чья очередь? — спросил он затем, окинув клиентов надменным взглядом.

— Не смейся, Газональ, — сказал Леон двоюродному брату, спустившись с лестницы и обводя глазами площадь Биржи. — Я вижу там одного из наших великих людей, — можешь сравнить его речи с излияниями сего коммерсанта; послушав эту вторую знаменитость, ты скажешь мне, кто из них больший чудак.

— Не смейся, Газональ, — подхватил Бисиу, подражая интонациям Леона. — Как вы думаете — чем занимается Мариус?

— Прическами.

— Он, — продолжал Бисиу, — монополизировал оптовую торговлю волосами, подобно тому как крупный фабрикант паштетов, предлагающий вам за экю баночку сего лакомства, держит в своих руках продажу трюфелей. Он учитывает векселя, обращающиеся в его отрасли торговли, под залог ссужает деньгами своих клиенток, попавших в затруднительное положение, проделывает операции с пожизненной рентой, играет на бирже, состоит акционером всех журналов мод; и, наконец, совместно с неким аптекарем и под его именем промышляет пресловутым снадобьем, приносящим ему тридцать тысяч франков годового дохода; лишь на рекламу этого зелья уходит ежегодно сто тысяч франков.

— Возможно ли это! — воскликнул Газональ.

— Запомните раз навсегда, друг мой, — важно изрек Бисиу, — в Париже нет мелкой торговли; здесь все разрастается, начиная с продажи тряпья и кончая продажей спичек. Продавец прохладительных напитков, встречающий вас с салфеткой под мышкой, возможно, имеет пять-десять тысяч франков годового дохода; официант в ресторане пользуется правом избирать и быть избранным в парламент; человек, которого вы на улице примете, чего доброго, за неимущего, носит в жилетном кармане бриллианты стоимостью в сто тысяч франков, и они не краденые!..

Трое приятелей, в тот день неразлучных, двинулись под предводительством пейзажиста дальше и едва не столкнулись с человеком лет сорока, с орденской ленточкой в петлице, который шел с бульвара по улице Нев-Вивьен.