Просто насыпано - Юлий Буркин

Так вот, однажды. Я явился домой. Явился кривой, как сабля. Протопал, не разуваясь, на кухню и сразу залез в холодильник: уходящий хмель пробудил нездоровый аппетит.

– Мяу, – сказал ты, напоминая о своем существовании.

– Что, скотина, тоже жрать хочешь? – спросил я ворчливо и пошарил взглядом по полкам. – А вот, знаешь ли, нету ни фига. Картошку вареную будешь? Нет? А почему? Почему твой хозяин может есть вареную картошку, а ты – нет? Брезгуешь? А?

В этот момент я как раз доставал из холодильника ветчину, и ты стал тереться о мою ногу особенно рьяно.

– Учуял, – констатировал я. – А не жирно ль тебе будет? Я, между прочим, эту ветчину купил, и не дешево. А деньги для этого заработал честным и кропотливым трудом. И есть эту ветчину я буду с картошкой. А ты, братец, не сеешь, не жнешь, мышей, за неимением оных, не ловишь, а ветчину жрать норовишь в чистом виде.

– Мяу, – сказал ты, то ли признавая мое право упрекать тебя, то ли, наоборот, не признавая.

– Ладно, ладно, – сказал я, закрывая холодильник и отрезая небольшой кусок. – На, ешь… Правильно мне советовали: заведи собаку, она тебе другом станет. А кошки – самовлюбленные дармоеды…

Ты ел, униженно склонив голову и делая вид, что ничего не слышишь. О, господи, как мне стыдно все это вспоминать! Вообще-то я совсем не жадный и никогда не держал тебя впроголодь, это был просто какой-то глупый пьяный кураж.

Я тоже жевал ветчину, закусывая ее картошкой, но ты со своей порцией справился намного быстрее, сел и доверчиво посмотрел на меня.

– Не наелся? – спросил я риторически. – Эх, отдать бы тебя в хорошие руки, да кому ты нужен, такой большой и прожорливый?.. Всем подавай котят. Рыжих котят…

Я знал, что будет дальше: ты скажешь «мяу». И я решил опередить тебя.

– Мяу! – сказал я первым. Ты повел ухом, и в твоем взгляде прочиталось легкое удивление.

– Мяу! – повторил я, постаравшись чуть больше. Ты отвернулся, явно потеряв к этой лишенной смысла игре всякий интерес. Тогда я напряг все свои способности к звукоподражанию и сказал не так, как обычно, а протяжно, жалобно, с тем особенным звериным надрывом, с каким твои сородичи орут по весне под окном:

– Мьи-иау-у…

Ты обернулся молниеносно. Ты навострил уши. Ты был обескуражен и потрясен, я видел это более чем явственно. Вид у тебя был точно такой, какой был бы у меня, если бы однажды при мне вместо привычного «гав-гав» собака сказала бы «мама»… «Хозяин, перестань, мне страшно, – читалось в твоем взгляде, – ты человек, а люди не должны разговаривать по-кошачьи…»

Твой страх передался и мне, я взмок и моментально отрезвел. Хотя дело тут было не только в страхе, но и в том, что в этот миг я четко осознал: коль скоро, пусть и случайно, пусть и единственный раз, пусть и не понимая смысла, я смог что-то сказать по-кошачьи, значит этот язык существует. Значит, рядом со мной живет вполне разумное, не менее чем я, существо, просто я никогда не пытался установить с ним реальный контакт…

Ты обиженно поднялся и удалился в комнату. И это доконало меня, убедив в собственной правоте. Ты посчитал теперь ниже своего достоинства продолжать выпрашивать еду. Похоже, ты воспринял мое высказывание на своем языке как некую неуместную оскорбительную шутку и не собирался мне потакать. По глупости я попытался вернуть наши отношения в прежнее русло: я отрезал кусочек ветчины, положил его на пол и позвал: «Кис, кис, кис…» Но ты не пришел. Оно и понятно, разве я смог бы поддерживать прежние отношения с собакой, после того как она сказала мне «мама»?..

Я не смог заставить себя пойти за тобой и попытаться «заговорить» снова. Но вести себя с тобой я стал отныне совсем по-другому. Я стал приглядываться и начал замечать массу проходивших доселе мимо моего внимания мелочей, доказывающих твою абсолютную разумность.

Как-то раз ночью я проснулся от мягкого стука. Напрягая зрение, я разглядел в полутьме, как ты, спрыгнув со стола и что-то взяв с ковра в зубы, идешь с этим продолговатым предметом к двери. Я без труда догадался, что это. Раньше твою странную привычку воровать авторучки я объяснял себе тем, что, сидя у меня на коленях, ты часто наблюдаешь за тем, как ручка, красивая и блестящая, шевелится в моих руках, тянешься к ней, хочешь «поймать», но я не даю тебе этого сделать. И вот время от времени, по ночам, ты сублимируешь этот свой нереализованный животный инстинкт в воровстве. Я даже не пытался найти твоему поведению иного объяснения, и меня ничуть не смущало, что ты все-таки кот, а не сорока.

Я уже несколько раз отнимал у тебя ручки, но парочку ты все-таки «увел» безвозвратно. Благо, особой ценности в них не было, и я не утруждал себя их поисками. На этот раз я повел себя по-другому. Я выследил, как ты, победно пронеся ручку по коридору, прошел в гостиную и забрался с нею в стенной шкаф, где я храню старые документы и заглядываю куда очень-очень редко.

Я прождал минут пять, но снаружи ты не появился. Я на цыпочках вернулся в свою комнату и, стараясь, не шуметь, лег обратно в постель. Я решил потом, когда, например, ты будешь спать, посмотреть, что ты там делал. Помнится, я долго не мог уснуть, мысли хороводом роились в моей голове. Я думал о тебе, о том, что если верны мои догадки о твоей разумности, то могу ли я спокойно чувствовать себя в своем собственном доме? Я думал о космосе и о том, что мы смогли обнаружить на доставленном «Стеллой-212» образце. Генетический код органических останков на камне был прочитан, и сейчас в соседней лаборатории действительно выращивалась внеземная жизнь, которая оказалась кремниевой грибковой колонией. Я видел ее в микроскоп: тончайшие голубовато-белесые волокна. Я думал о контакте, о том, что мои детские мечты о встрече с иным разумом могут реализоваться так неожиданно и вовсе не на другой планете, а в моей собственной квартире.

«И зачем они нам?» – думал я о белесых волокнах. Если эта жизнь не разумна, то она или бесполезна, или опасна для нас. Что с того, что на Земле появится на один вид поганок больше? Это и будет величайшим достижением науки, результатом героизма астронавтов, применения самой передовой космической техники и новейших разработок в области биологии? К этому-то человечество и шло тысячелетия? «Нет, брось, – отвечал я себе. – Вопрос не в том, что нам нужен именно этот биологический вид, а в том, что, мы, выходит, все-таки не одиноки во Вселенной. Что другая жизнь существует, а значит, скорее всего, существует и другой разум, с которым мы сможем обменяться информацией, мыслями, чувствами и идеями…»

«А действительно ли нам это нужно? – вновь возражал я себе. – Так ли уж важен нам этот контакт, если я, например, годами живя в одной квартире с собственным котом, ни разу даже не попытался установить с ним контакт? А может быть, мы ищем в космосе себя и только себя? Ведь нам никогда не узнать, о чем думает эта плесень, но мы заранее готовы признать, что она неразумна – на том лишь основании, что она не строит домов. Но ей не нужны дома! Мы так кичимся своей «созидательной деятельностью», мы мним себя Творцами, но ведь, в отличии от Бога, мы никогда не создаем чего-то из ничего, мы всегда лишь что-то переделываем. Гончар гордится тем, какой замечательный он сделал горшок из глины, но какое-то более естественное, более природное существо, которому этот горшок не нужен, посчитало бы, что он просто испортил глину: она была свежей и мягкой, органично влитой в грунт, а теперь это нечто твердое, обожженное, с болью изъятое из естественного контекста…»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});