Его запретная малышка - Ольга Дашкова

куст смородины, но все равно было больно, а еще обидно до слез. Как диверсант в одном сланце хромаю к крыльцу, зажимая исцарапанные ветками руки.

Больше никакой деревни. Никогда.

Только цивилизованные Мальдивы, Сейшелы, Европа, в крайнем случае Сочи, а то я так не доживу до рождения племянника и своего двадцатидвухлетия.

Странно, но в доме тихо, пахнет блинчиками, но бабы Ани, которая всегда встает рано, нет. Не успеваю зайти в нашу с Зойкой комнату, как она сама выходит из нее с полотенцем и чистыми вещами в руках.

— О, Маш, а ты где была? Я вернулась недавно, а тебя нет.

— Так я это, смородинку хотела собрать.

— Рано еще для нее, — Зоя смотрит подозрительно, оглядывая все мои царапины и один сланец на ноге.

— У соседей, что ли, смородинку собрала и убегала от их волкодава?

— Волкодава?

Нет, Грей не может быть таким, он хоть большой, но добрый.

Только что поняла, что не люблю вот таких прямолинейных родственников.

— Маш, что с тобой?

— Голова что-то болит от вчерашнего самогона.

— Не может быть, от самогона Пашкиного отца никто никогда не болеет. Ты уже умывалась? Пойдем в баню.

При упоминании бани слегка передернуло, но идти пришлось.

Глава 7 Денис

От нее пахло яблоками и деревенским самогоном.

Гремучая смесь для такой дерзкой девочки, что днем грубила, так складно посылая меня на все стороны разом.

Да я и сам был уже не совсем трезвым. Надо было отметить счастливое спасение малышки Маши.

Красивое имя ей идет.

Хотел отвлечь от истерики, они бывают после понимания случившегося. Целовал так, словно это меня ею накрыло, тонул сознанием, сминая влажные, прохладные и мягкие губы.

А вот сейчас надо было выпить.

Срочно.

Угомонить разбушевавшиеся гормоны, стоящий колом член и гудящие яйца, они и так с утра болели после наблюдения за тем, как брюнеточка обливалась водой из шланга. Вода стекала по телу, соски, ставшие твердыми горошинами, торчали сквозь этот, мать его, блядский купальник.

А потом она терлась им об меня на реке, так что член вырывался из шорт, готовый в бой, на любые сексуальные подвиги.

Никогда не замечал за собой такой реакции на девушек, к тому же на таких молодых. Считал себя сдержанным в эмоциональном плане мужчиной, который в тридцать три года умеет управлять эмоциями.

Нет, выпить было жизненно необходимо.

Первые три стопки пошли на ура, потом захотел сорвать свежего огурчика из теткиного парничка. Вышел из своего логова, вдохнул прохладного ночного воздуха полной грудью и выдохнул с трудом.

По двору в мою сторону медленно двигалась фигура, а собака, этот сторожевой грозный алабай, просто сидел и вилял хвостом.

Скотина такая.

Брюнеточка, это была она.

Ее фигурку не узнать было невозможно. Светлый сарафан мелькал пятном в ночи. Она застыла на месте, было слышно, как тяжело дышит, а пес терся рядом.

— Грей, фу. Место.

— Ой.

— Вот тебе и ой. Ты все-таки утонула и явилась ко мне?

— Нет… я не знаю… я…

Отблагодарить, что ли, пришла? Ну, кто ее знает, эту молодежь, как у них это принято, вечером — я спаситель, ночью — принимаю ласки от спасенной.

Что за чушь только не полезет в голову с перепоя.

— Напилась?

— Нет.

— Сегодня можно, в день рождения можно все.

Не удержался, поцеловал снова, обхватив лицо одной рукой, так по-животному, проникая в рот языком, всасывая губы, тут же облизывая их. Рядом с ней во мне просыпается некий дикий зверь, он хочет взять, терзать, вонзаться клыками и ногтями в нежную плоть.

Это точно недотрах.

Месяц не было секса, как Ева выдала, что нам надо расстаться, ей духовно расти, собрала чемодан и укатила с подружками на папины деньги в Сочи.

У девочки знакомый вкус на губах, улыбаюсь, облизываясь, словно попробовал сладкую конфетку.

— Что пила? Самогон?

— Да, — отвечает с легким стоном, прижимаясь ближе, снова чувствую ее твердые сосочки сквозь тонкую ткань. — Пашка сказал, первак.

— Хорошая вещь. А кто у нас Пашка?

— Сын кузнеца.

— Романтично. На сеновал уже ходила?

— Сеновал? Нет, он Зойкин парень.

Даже как-то отлегло, что этот сын кузнеца — не ее ухажер.

Она что-то там пробубнила, не разобрал, лишь подхватил на руки и понес в свою берлогу получать награду за спасение. К черту закуску и огурцы, к лешему водку, когда рядом вот такой шикарный, сносящий мозги антидепрессант.

Легкая, словно пушинка, так идеально помещающаяся у меня в руках. Ногой открываю дверь, не включая свет, укладываю свою ношу на диван, скидывая на ходу сланцы и шорты.

Она лишь стонет, когда расстегиваю на ее сарафане мелкие пуговицы, готовый вырвать их одним движением. Что-то пытается сказать, но потом хихикает, потому что я пытаюсь развязать одну из ниточек купальника, щекочу ее.

Колотит всего от нетерпения. Член стоит колом, слегка массирую его, оттягивая крайнюю плоть, размазывая по головке выступившую влагу.

А когда в моей ладони оказывается ее обнаженная небольшая грудь, мы громко стонем одновременно.

Вот же дьявол, такая бархатная и нежная кожа, набухший сосочек перекатываю пальцами, целую шею, малышка стонет, выгнув спину, жмется плотнее.

Кусаю, засасывая кожу, спускаясь губами вниз, хочу ее сосочки. Устроившись между раздвинутых ног, припадаю к груди, голодный и озабоченный.

Они у нее прохладные, а еще идеальные. Сжимаю руками полушария, облизывая соски, готовый слить прямо так, если бы она меня трогала. Девочка стонет, еще больше выгибает спину, а я, спускаясь вниз, стягиваю трусики, откидываю их в сторону.

— Ох ты, черт, девочка. Откуда ты такая взялась? Какая гладенькая у тебя малышка.

Массирую половые губки, именно губки, потому что назвать иначе не могу. Сглатываю скопившуюся во рту слюну, хочу