Дело Ливенворта (сборник) - Анна Грин

– Тут нет ничего такого, джентльмены. Однажды, недели три назад, я случайно зашел в библиотеку в необычное время. Подойдя к каминной полке, чтобы взять перочинный нож, который по неосторожности оставил там утром, я услышал шум в соседней комнате. Зная, что мистера Ливенворта нет дома, и предположив, что обе леди тоже вышли, я позволил себе вольность и пошел проверить, кто там. К своему величайшему изумлению я увидел мисс Элеонору, стоявшую у кровати с пистолетом в руках. Смутившись от собственной бестактности, я хотел незаметно уйти, но не преуспел в этом. Едва я шагнул к двери, она обернулась и, окликнув меня по имени, попросила показать, как работает пистолет. Джентльмены, для этого мне пришлось взять его в руки, и это последний раз, когда я видел или держал пистолет мистера Ливенворта.

Уронив голову, он в неописуемом волнении ждал следующего вопроса.

– Что именно она попросила объяснить в работе пистолета?

– Она попросила показать, – слабым голосом продолжил секретарь, сглатывая в тщетной попытке казаться спокойным, – как заряжать, целиться и стрелять.

Лица присутствующих вновь оживились. Даже коронер неожиданно выказал признаки волнения. Он посмотрел на сгорбленную фигуру и бледное лицо стоявшего перед ним человека с особенным, исполненным удивления состраданием, которое не могло остаться незамеченным как самим молодым человеком, так и всеми, кто видел его в эту минуту.

– Мистер Харвелл, – наконец сказал он, – вы можете что-то добавить к последнему заявлению?

Секретарь грустно покачал головой.

– Мистер Грайс, – прошептал я, беря сыщика за руку и притягивая к себе, – прошу вас, скажите, что…

Но он не дал мне договорить, сказав:

– Коронер сейчас вызовет племянниц. Если хотите исполнить свой долг перед ними, будьте готовы, вот и все.

Исполнить долг! Эти простые слова отрезвили меня. О чем я думаю? Я сошел с ума? Не в состоянии вообразить ничего более ужасного, чем душещипательная картина милых сестер, склонившихся в горести над останками того, кто был им дорог как отец, я медленно поднялся и, назвавшись другом семьи (надеюсь, мне простится эта маленькая ложь), попросил разрешения сходить за леди.

Мгновенно на меня устремился десяток глаз, и я ощутил смятение человека, неожиданным словом или делом привлекшего к себе всеобщее напряженное внимание.

Но разрешение было получено почти сразу, я смог выйти из этого довольно неловкого положения и не помня себя выскочил из комнаты. Лицо мое пылало, сердце колотилось от сильнейшего волнения, в ушах звучали слова мистера Грайса: «Третий этаж, дальняя комната, первая дверь у лестницы. Леди ждут вас».

Глава 6

Огни

О, своею красотой пленит Она любого властелина, и позабытый им венец Игрушкой станет для рабов.

Томас Отвей. История и падение Каюса Мариуса

Третий этаж, дальняя комната, первая дверь у лестницы. Что ждет меня там? Поднявшись на нижний пролет и содрогнувшись у стены библиотеки, которая моему взбудораженному воображению виделась испещренной самыми жуткими пророчествами, я медленно пошел наверх, обдумывая одновременно множество вещей, среди которых главное место занимало предостережение, произнесенное когда-то давно моей матерью: «Сын мой, помни: женщина, имеющая тайну, может быть захватывающим предметом для изучения, но никогда она не будет надежным и даже приятным спутником».

Мудрый совет, несомненно, но совершенно неприменимый к данному положению. Однако он преследовал меня, пока вид двери, к которой меня направили, не вытеснил все мысли, кроме одной: сейчас я встречусь с раздавленными горем племянницами жестоко убитого человека.

Задержавшись у порога, чтобы собраться с духом, я поднял руку, желая постучать, когда из комнаты донесся богатый, чистый голос, и я совершенно отчетливо расслышал удивительные слова: «Я не обвиняю тебя, хотя не знаю никого другого, кто хотел бы или мог бы совершить этот поступок; я обвиняю твое сердце и твою волю, во всяком случае, в душе; и ты должна это знать!»

В ужасе я отшатнулся, закрыв уши руками, но тут к моему плечу кто-то прикоснулся. Я повернулся и увидел мистера Грайса. С его спокойного, сочувствующего лица соскользнула последняя трепещущая тень мимолетного волнения. Он приложил указательный палец к губам.

– Тише, – шепнул он. – Похоже, вы не ведаете, в каком мире живете. Соберитесь. Помните, вас ждут внизу.

– Но кто… Кто это говорил?

– Это мы скоро узнаем.

Так и не взглянув на меня, хотя я взирал на него с недоумением, мистер Грайс ударом руки распахнул дверь.

В тот же миг нас озарил поток голубого света. Голубые занавеси, голубые ковры, голубые стены… Как будто открылся кусочек небесной синевы в месте, где мы не ожидали увидеть ничего, кроме темноты и мрака. Очарованный увиденным, я шагнул вперед, но тут же снова замер, захваченный и глубоко впечатленный открывшейся картиной.

Я увидел женщину удивительной красоты в обтянутом расшитым атласом кресле, которая как раз приподнялась из него, как человек, страстно произносящий обличительные слова. Светлая, хрупкая, гордая, утонченная, похожая на лилию, в плотном кремовом капоте, который местами облегал, а местами отставал от изящно вылепленной фигуры; высокое, озаренное сиянием внутренней силы чело, увенчанное локонами светлейшего из светлых оттенка; одна дрожащая рука сжимает подлокотник кресла, вторая вытянута и указывает на какой-то предмет в отдалении – весь вид ее был столь поразительным, столь исключительным, что от изумления я затаил дыхание, на миг усомнившись, живую ли женщину из плоти и крови узрел или же знаменитую пифию, вызванную к жизни из древнего предания, чтобы одним величественным жестом выразить высшую степень женского негодования.

– Мисс Мэри Ливенворт, – шепнул у меня за плечом вездесущий голос.

Ах! Мэри Ливенворт! Какое облегчение принесло это имя. Значит, это прекрасное создание не было Элеонорой, которая могла зарядить пистолет, прицелиться и выстрелить из него. Повернув голову, я посмотрел в направлении, куда показывала ее поднятая рука, застывшая оттого, что ее остановили прямо во время произнесения важного, грозного откровения, и увидел… Нет, здесь мой дар описания бессилен. Портрет Элеоноры Ливенворт должен быть начертан иной рукой, не моей. Я мог бы часами живописать утонченное изящество, великолепие бледных черт, идеальность фигуры и сложения Мэри Ливенворт, которые кажутся чудом каждому, кто имеет счастье ее лицезреть, но Элеонора… С таким же успехом я мог бы писать портрет биения собственного сердца.

Притягательное, грозное, величественное, трогательное лицо ослепило меня, и лунная прелесть ее двоюродной сестры тотчас стерлась из моей памяти, я видел только Элеонору… Только Элеонору – с этого мгновения и навсегда.

Когда мой взгляд впервые упал на нее, она стояла лицом к сестре, одна рука ее покоилась на груди, вторая воинственно упиралась в небольшой стол. Однако еще до того, как внезапная острая боль, пронзившая меня при виде такой красоты, успокоилась, она повернула голову, и ее взгляд встретился с моим; лик ее преобразился, весь ужас положения выплеснулся на него, и вместо величественной женщины, готовой выслушать и разбить любые ложные обвинения, я увидел – увы! – дрожащее, тяжело дышащее человеческое существо, осознающее, что над нею уже занесен карающий меч, и не знающее, что сказать в свое оправдание.

То было преображение, достойное жалости. Тягостное откровение! Я отвернулся от нее, словно она уже созналась во всем. Но тут ее сестра, которую вид происшедшей с нею перемены, похоже, привел в себя, шагнула к нам и протянула руку со словами:

– Мистер Рэймонд? Очень любезно с вашей стороны, сэр, что вы зашли к нам. А вы? – Она повернулась к мистеру Грайсу. – Вы пришли сказать, что нас ждут внизу, не так ли?

Это был тот самый голос, который я слышал через дверь, только теперь ему был придан милый, душевный, даже почти ласковый тон.

Я бросил быстрый взгляд на мистера Грайса, чтобы проверить, какое впечатление это на него произвело. Явно сильное, ибо поклон, которым он приветствовал ее слова, был ниже обычного, а улыбка, которой он ответил на ее искренний вид, – одновременно уничижительной и обнадеживающей. Взгляд этот не коснулся ее сестры, хотя она всматривалась в его лицо с немым вопросом в глазах, более мучительным, чем любой крик. Зная мистера Грайса, я почувствовал, что не могло быть знамения более страшного и значительного, чем откровенное пренебрежение той, которая, казалось, наполнила комнату своим страхом. И, проникнувшись жалостью, я забыл, что Мэри Ливенворт что-то сказала, даже забыл о самом ее присутствии. Я отвернулся и сделал шаг в сторону ее сестры, когда меня остановила рука мистера Грайса, опустившаяся мне на плечо.