Наперегонки со смертью - Андрей Воронин

— Ешь! Это не свинина, вам, мусульманам, можно, — Бондарович сказал фразу ласково, чтобы она поняла его хотя бы по интонациям голоса.

Затем налил водку в стакан и тоже пододвинул к афганке, но та в ужасе протестующе замахала руками.

— А, елки, забыл! Этого-то продукта тебе твой Аллах не позволяет, — с досады старлей одним махом вылил водку на пол, к общему неудовольствию взводных, дружно потянувших носами запах вылитой жидкости.

— Сашка, на хрена?!

Но Банда только отмахнулся от них.

Женщина несмело взяла ложку, и Бондарович ободряюще ей улыбнулся.

— Ты ешь-ешь, не бойся! Потом ложись, отдохни, — он кивнул на свою койку, знаками, закрыв глаза и ненатурально захрапев, показывая, чего от нее хочет. Затем повернулся к взводным:

— Пошли, пройдемся.

Офицеры поднялись и потянулись к выходу.

— Петр, — остановил Сашка командира второго взвода, лейтенанта Акулика, — ты посиди здесь, с ней, ладно? Поговори с ней спокойно, чтобы не нервничала, не боялась. Постарайся не выпускать ее пока. Пусть успокоится. Я кое-что придумал — так вдруг получится…

— Конечно, посижу. А вы куда?

— Да пойдем с архаровцами востряковскими разбираться. Надо же что-то делать.

Они с Востряковым направились к блиндажу.

У дверей каптерки с автоматом на плече, охраняя Савельева, маячил кто-то из новобранцев. Сашка про себя посетовал, что никак не может запомнить их имена, а ведь ребята уже по неделе в его роте. Ну ничего, в первом же нормальном бою все запомнится само собой.

Они вошли в блиндаж, всматриваясь в его холодную темноту — сразу с солнца разглядеть здесь что-либо в подробностях было невозможно. Наконец увидели — в самом углу, на почетном дембельском месте, лежал, скорбно прикрыв глаза, связанный Грушевский.

— Во, погляди на своего героя, — кивнул Банда на Грушу, обращаясь к Вострякову. — Додумался твой горный орел — на командира с кулаками бросился. Бабу я ему, видите ли, поиметь помешал…

— Товарищ старший лейтенант! Разрешите обратиться! — мигом открыл Груша глаза и попытался, несмотря на связанные ноги, по-уставному вскочить при появлении командира. Но острая боль, в плече снова отбросила его голову на подушку, и Груша, не удержавшись, даже застонал.

— Помолчите, товарищ сержант! — с подчеркнутой строгостью прервал его Бондарович. — Не о чем мне с тобой теперь разговаривать… Анушидзе, развяжи-ка его!

Когда Грушу развязали и освободили туго прибинтованную к телу руку, Банда сел рядом с ним на лежанке, чтобы разобраться с травмой. Плечо уже опухло, и куртку с Груши совместными усилиями стянули с большим трудом.

Старлей принялся умело, с пониманием, ощупывать плечо и предплечье сержанта.

— Где болит? Здесь?

— Ага, — чуть не взвыл от боли Груша, ежась под жесткими пальцами Банды.

Тот сосредоточенно тискал руку сержанта.

— А хрен я тебе не полностью отбил? Шевелится еще? — специально отвлек Банда внимание Грушевского, и когда тот невольно ошарашенно опустил глаза к своим штанам, сильно и четко, как учили когда-то в Рязановке, дернул за руку, вправляя на место вывихнутый сустав.

— Ай, бля, твою мать! — заверещал травмированный, пронзенный острой болью.

— Не ной! Рукой пошевели… Ну вот видишь, целый. До дембеля заживет… Или до суда.

— Товарищ старший лейтенант… — снова заканючил сержант, просительно заглядывая Банде в глаза.

— Заткнись пока. Я тебе слова не давал… Анушидзе, собери здесь всю роту. Всех, свободных от караула. И этого, Савельева, тоже сюда.

Когда через несколько минут все собрались и устроились кто где, Банда сел посередине блиндажа на перевернутый ящик и, чеканя каждое слово, будто гвозди вбивая, в тяжело повисшей тишине произнес:

— То, что сегодня произошло, — позор. Вас, — он смерил взглядом Грушевского и Савельева, — я всегда уважал как хороших солдат. Мы вместе не раз были на волосок от смерти, но в вас я был уверен всегда… Сейчас я вас не уважаю. Вы — не мужики! Слава Богу, что через несколько дней вы дембельнетесь, и я никогда не пойду с вами ни в рейд, ни в разведку…

Он помолчал несколько минут, собираясь с мыслями, и никто не посмел в это время издать ни единого звука.

— Но все вы, — обвел взглядом Сашка собравшихся бойцов, — сволочи. Никто не помешал, ни у кого совести не оказалось… Я вам про интернациональный долг трындеть не буду, это вам и замполит расскажет, когда в гарнизон вернемся. Я вам только одно скажу — если эта несчастная кому-нибудь из своих обмолвится о том, что вы с ней сотворили, «духи» вам будут каждый день «лекции читать» по интернациональному долгу…

Бондарович снова помолчал, а потом резко закончил свою небольшую речь:

— Короче, так. О происшедшем здесь я пока никому не доложу. Вам всем советую тоже — ни слова.

Никому, ясно? Даже другу из соседней роты. Но если это дело всплывет, все, кто виноват, пойдут под суд. Покрывать никого не буду. Ни за глупость детскую, — он глянул в сторону новобранцев-«держателей», — ни за геройство в прошлом, слышите, Савельев с Грушевским… Все понятно? Вопросы есть?

…В тот раз их пронесло. Женщина, вернувшись в кишлак, видимо, промолчала. Савельев и Грушевский дембельнулись, а оставшиеся бойцы их роты несколько месяцев подряд рвали все жилы, прилагая абсолютно немыслимые усилия, чтобы вернуть уважение своего Банды…

* * *

Муравейник живет.Кто-то лапку сломал — не в счет.А до свадьбы заживет.А помрет — так помрет…

Сашка положил автомат рядом с собой на сиденье и жадно закурил.

Это всегда с ним происходило — после боя, после напряжения всех физических и моральных сил, вдруг мелко-мелко начинали дрожать руки, и для того, чтобы успокоиться, парень всегда хватался за сигарету.

Он закрыл глаза, откинулся на спинку сиденья с высоким удобным подголовником и расслабился.

«Слишком много всего сразу», — промелькнула в голове тоскливая мысль.

Разве мог он тогда, выходя из Афганистана, подумать, что война для него еще не кончилась? Что еще не раз будут предательски дрожать у него руки, только что сжимавшие «калашник», сбрасывая напряжение боя?..

Докурив, он щелчком выбросил сигарету в форточку, сделал несколько больших глотков воды из фляги и со вздохом завел двигатель.

— Ничего не поделаешь — ты, Банда, влип. Хочешь жить дальше — выкручивайся! — чтобы хоть немного взбодриться, вслух сказал он самому себе.

Он отпустил ручник, с радостью убедившись, что после экстренного торможения эта штука все еще работает, включил передачу, и джип, резво набирая обороты, снова устремился к границе.

Сашка не заметил, как быстро бежало сегодня время. Только сейчас, вылетев из-за очередного поворота, он понял, что день кончился — заходящее солнце огромным красным шаром висело над самым горизонтом, утратив свой ослепительный дневной блеск и обжигающий все живое нестерпимый жар. Горы за спиной парня налились сочным розовым цветом, а из расщелин и ложбин поползли тени, как будто концентрировавшие в себе ночную непролазную темень.

Эта темнота быстро заливала все вокруг и буквально с последним лучиком солнца, исчезнувшего за горизонтом, получила полную власть над горами, над рекой и над дорогой, сгущаясь с каждой секундой.

Бондарович до последнего не включал фары, полагаясь на мощную подвеску своей «мицубиси», и гнал машину по направлению к границе почти наугад, напряженно всматриваясь в чуть белевшую в темноте полоску дороги.

Это его и спасло.

Отблеск включенных где-то впереди фар он увидел, выехав из-за очередного поворота, и сразу же резко затормозил и побыстрее выключил двигатель.

Определить расстояние в темноте ночи по мерцающим впереди огням практически невозможно, и только по чуть-чуть слышному отсюда ворчанию работающего двигателя парень понял, что до тех, кто ждал его на дороге, не более трехсот-четырехсот метров. А в том, что те, впереди, ждали, и ждали именно его, Сашка уже ничуть не сомневался.

Он в очередной раз подивился четкой организации службы у мафии. На них работала не только милиция и местная продажная власть. У них были не только мобильные отряды боевиков и курьеров, оснащенные любым оружием и любой техникой, вплоть до вертолетов. У них, оказывается, были и свои пограничные заставы, не позволявшие никому незаметно вырваться с территории, находившейся под их контролем.

От самого Пенджикента его никто не обгонял.

Другого пути к границе, кроме как вдоль русла Зеравшана, в природе не существовало. Значит, те, кто ждал его впереди, получив команду по рации, появились откуда-то сверху, спустившись с гор? с самой границы, чуть опередив своей заставой пограничников, так сказать, официальных.