Наперегонки со смертью - Андрей Воронин

Он не знал, убил водителя, или же тот просто испугался, судорожно нажав на тормоза, но машина резко сбавила ход, и ее по инерции понесло прочь с дороги, к реке. Сашка, не останавливаясь, лупил и лупил короткими очередями, с расстояния примерно в сто метров буквально расстреливая машину и ее пассажиров. Все произошло мгновенно, и не успел он и шести раз нажать на спусковой крючок, как из-за поворота выскочила вторая машина. Ее водитель, видимо, даже не успел понять, что же произошло, и со всего разгона влетел в зад белого автомобиля.

Это была последняя удача.

Удар.

Взрыв.

В воздух взлетели куски металла, обрывки ткани и человеческих тел, и два горящих факела, кувыркаясь и подпрыгивая, кубарем покатились по пологому берегу к реке.

Сашка встал и направился к «мицубиси», даже не оглядываясь на то, что осталось от его преследователей. Никто бы не смог спастись из этого дьявольского костра.

Банда сел за руль, снова дополнил магазин патронами и передернул затвор автомата, поставив его на боевой взвод и не беря на предохранитель.

Приключения в Таджикистане для него еще вряд ли закончились. Теперь впереди его ждала граница. А на границе, а может быть, чуть раньше — засада…

* * *

Где же ты теперь воля вольная?С кем же ты сейчас ласковый рассвет встречаешь?Ответь!Хорошо с тобой да плохо без тебя.Голову да плечи терпеливые под плеть. Под плеть…

После того-случая с Витькой Дербеневым Банда изменился.

Раньше он воевал старательно, с азартом, но осторожно, не подставляя под пули и мины «духов» ни себя, ни своих подчиненных. Теперь его будто подменили.

Нет, свой взвод он берег и ни разу не заставил своих ребят лезть напролом через кишлак или беспечно переться вдоль «зеленки», полагаясь на извечное авось.

Но сам он стал как одержимый.

Спуску теперь он не давал ни «духам», ни своим «Духам» мстил за каждого убитого, за каждого раненого и покалеченного, за каждый выстрел и каждую мину. Он лазил по горам как кошка, видел; в темноте не хуже тигра, а стрелял как бог. И не раз и не два в одиночку поднимался он во встречную атаку, когда несколько раз полевые командиры моджахедрв пытались ночью взять его блокпост штурмом.

Ловко увертываясь от выстрелов и прячась за первые попавшиеся камни, лейтенант Банда заходил с фланга на атакующего врага и в одиночку гранатами поднимал такой шум, каждым точным попаданием в цель такую суматоху среди «духов», что они немедленно обращались в поспешное бегство.

Несколько раз его наказывали по службе при «разборке ночных полетов». Несколько раз комбат по-отечески журил его, предрекая, что рано или поздно парень обязательно нарвется на снайпера с ночным прицелом.

Но столько же раз его представляли и к наградам, и буквально через год грудь теперь уже ротного старшего лейтенанта Бондаровича украшали два ордена Красной Звезды и «За службу в Вооруженных Силах».

Солдаты буквально балдели от своего командира, а новички, встречаясь с однокашниками по термезскому карантину, с гордостью травили байки про своего старлея Банду. Кстати, кличка эта закрепилась за ним не только среди офицеров, но и среди солдат, и он совершенно не обижался, когда в бою какой-нибудь молокосос рядовой истошно вопил:

— Банда, слева прикрой!

Но так же, как «духам», не спускал он ничего и своим ребятам.

Он не прощал не только нарушения боевого устава и своих команд. Он не прощал малейшего отступления от того морального идеала, которому должен был, по его представлению, отвечать «воин-интернационалист».

Однажды на блокпосту неподалеку от Кандагара, в горах, где по склонам густо рассеялись кишлаки и крестьяне чуть ли не толпами ходили по дороге мимо обложенного мешками с песком укрепления советских солдат, произошел случай, который мог обернуться весьма большими неприятностями и для самого Банды…

Стоял жаркий июньский день, и блокпост тихо дремал, утомленный коротким ночным боем с невесть откуда взявшимся маленьким отрядом «духов».

Банда и сам расслабился. Они до одури играли со взводными в карты, где ставкой неизменно служили бумажки в десять внешпосылторговских чеков, которые с удивительным постоянством кочевали из одного кармана в другой, не желая, видимо, нигде надолго задерживаться.

Сашка почувствовал, что от чередования бесконечных «прикупов», «хвалей» и «пасов» голова его начинает раскалываться и протяжно гудеть, угрожая полным отказом в работоспособности, а потому старший лейтенант бросил наконец карты и вышел из офицерского укрытия во внутренний дворик блокпоста, чтобы хоть чуточку проветриться.

Он закурил, подошел к укрепленной внешней стене их заставы и, привалившись спиной к мешкам с песком, замер, запрокинув голову, разглядывая сначала небо, а потом склоны гор и кишлак, что раскинулся километрах в трех от их укрепленной точки на берегу быстрого ручья.

«Хорошо-то как!» — Банда чуть не произнес это в полный голос.

За эти проклятые месяцы он совершенно разучился смотреть на окружающую природу как на красивый экзотический пейзаж, рассматривая эти горы, ложбины, перевалы и ущелья исключительно как плацдарм для боевых действий.

Вот и сейчас он поначалу поймал себя на мысли, что занимается элементарной рекогносцировкой, оценивая позицию их блокпоста с точки зрения военной науки: на предмет доминирования над местностью, просматриваемости подступов, открытости секторов обстрела и привязки линий огня, неуничтожимости во время предполагаемого боя основных ориентиров на местности… Но ведь он хотел другого! А потому безжалостно выбросил. всю эту дребедень из головы, насильно заставил себя посмотреть вокруг иными глазами — и вдруг… увидел.

Старлей увидел синее-синее небо над головой, прозрачность и бесконечность которого поражали воображение. Отсюда, с высоты, которую занимал блокпост, линия горизонта казалась неимоверно далекой, и только с юга ее приближали еще более высоко вздымавшиеся горы.

Может быть, впервые не выискивая за камнями или в кустах огневой точки «духов», Сашка обвел взглядом зеленые склоны, пыльную извилистую дорогу, пробегавшую мимо их заставы и исчезавшую в кишлаке, желто-красно-серые глиняные хибарки афганцев, похожие отсюда на спичечные коробки, в беспорядке разбросанные по земле и уж с совершенно немыслимой для европейского глаза хаотичностью прилепившиеся друг к другу.

Спокойствие, безмятежность пейзажа, тишина, неподвижно повисшая в жарком южном воздухе, были так красноречивы, так величественны, что совершенно невозможно было поверить в то, что в этой чужой стране, на этой прекрасной земле идет война, рвутся ракеты и снаряды, мины и гранаты, кромсая живое тело земли. И каждую секунду ты и твои товарищи ходят по этой земле, что называется, под Господом, рискуя в любой момент отправиться туда, на это безмолвное и бездонное небо…

Банда встрепенулся, отгоняя подальше остатки лирики, затоптал сигарету и хотел было снова потащиться к брошенным картам, как вдруг услышал странный шум, доносившийся из блиндажа первого взвода. Впечатление было такое, что там идет то ли драка, то ли цирковое представление: крики, ржание, гогот, улюлюканье, периодически слышался грохот падающих ящиков, какая-то совершенно непонятная возня.

— Опять надолбаяись, скоты! — в сердцах сплюнул Сашка, направляясь к блиндажу. — Небось теперь снова «молодых» жизни учат…

Ни для кого из боевых офицеров не было секретом, что больше половины личного состава долбится, ширяется и всяческими иными способами ловит кайф, то есть, выражаясь человеческим языком, употребляет анашу, героин и самые разнообразные транквилизаторы. Случалось, и в бой ребята шли с расширенными от «травки» зрачками, не боясь ни черта, ни дьявола и круша все, что ни попадя на своем пути. А зачастую совершенно глупо и бессмысленно погибали, подставляя под пули свои молодые и безрассудные стриженые головы.

Ловить, запрещать или наказывать их было бесполезно — «косяки» ходили по рукам почти легально, и даже в гарнизоне на гауптвахте, в камере, при случае с легкостью можно было «отъехать», купив по абсолютно приемлемой цене нужную дозу прямо у караульного.

Командиры пытались, конечно, как-то влиять на солдат, но, видя тщетность этих попыток, старались добиться хотя бы одного — полной трезвости и ясности мысли у постовых и караульных. Это, в принципе, удавалась — здесь, в Афгане, слишком многое зависело от того, кто и в каком состоянии охраняет склад или покой своих товарищей. Вот где уж воистину ставка была больше, чем жизнь!

Потому как ставкой становилось сразу множество жизней.

Но с другой стороны, многие офицеры и сами были не прочь «забить» «косяк» — другой, особенно перед рейдом или маршем. Что ни говори, а перегрузки «травка» снимать помогала очень даже эффективно.