Стая Тамерлана - Александр Михайлович Бурых

например, змеи.

Вполне освоив маленький дворик, Крысенок полюбил дальние прогулки. Как ни странно, калека оказался выносливым ходоком. Чуть ли не ежедневно можно было по утрам видеть тощую и сутулую, как высохший стручок, фигуру в сопровождении крупной белой собаки покидающую пределы кишлака. Чаще всего Тамерлан выбирал направление в сторону райцентра, находящегося километрах в семи к югу. Невдалеке от него земля выгибалась холмом, вздымая на себя желто-коричневую простыню степи. Там, наверху, устраивался хромец, наблюдая то за людским муравейником и раскинувшимися за ним орошаемыми полями с одной стороны, то за лишенным смысла бегом шаров перекати-поля со всех других сторон, или за плавающими в восходящих небесных потоках пернатыми хищниками. Возможно, в эти часы Тамерлан мечтал.

Дарган устраивался у ног друга, закрывал глаза и тоже о чем-то грезил. Когда раскаленная лепешка солнца достигала точки, откуда ей было всего удобней палить беззащитную живность, неразлучная пара спускалась вниз и пряталась в тени стен полуразрушенного кирпичного строения, приткнувшегося у основания кургана.

В отношениях между человеком и собакой происходили очевидные перемены. Раньше Дарган, относящийся к мальчишке, как к личному чаду, опекал его, будто строгая нянька. Когда Тамерлан выкарабкивался из липких как холодный кисель лап болезни и снова учился ходить, пес, исполняя роль костылей, сам выбирал траекторию пересечения двора. Потом, если Тамерлан, подучившийся ковылять самостоятельно, пытался выйти за границы, положенные ему четвероногим наставником, Дарган ухватывал того за рубашку и без церемоний возвращал в пределы разрешенного им круга.

Теперь же маршруты прогулок выбирал человек, а пес, не возражая, следовал за ним. Старшим в дуэте стал Тамерлан. И лишь когда вблизи оказывались чужие, Дарган настораживался, приближаясь вплотную к мальчугану. Он поднимал обычно опущенную к земле голову, и создавалось впечатление, что пес намеренно принимает важный начальственный вид. Дарган будто сознавал, насколько легко обидеть инвалида, и в его взглядах, бросаемых в такие минуты на друга, сквозил покровительственный оттенок.

Тамерлан приобрел еще одну привычку или, скорее, привилегию: возвращаясь по вечерам домой, он немедля проходил в курятник и выпивал несколько сырых яиц. Мать не останавливала слабоумного сына, хотя поступи так кто-нибудь из старших, ему непременно бы досталось.

Но однажды, для чего-то заглянув за угол саманного куриного домика, она увидела вопиющую картину. В грязной собачьей миске на поверхности нежной белковой лужицы плавали янтарные шарики желтков, похожие на только что упавшие с небесного свода новорожденные солнца. Все это дорогостоящее лакомство, чавкая и облизываясь, поглощал их дворовый пес! Негодующий крик обратил враз осознавшего страшную вину Даргана в бегство.

Вызванный на подмогу отец нес солдатский ремень с тяжелой потемневшей бляхой. От еле сдерживаемой ярости желваки скул на продолговатом худом лице казались двумя грецкими орехами, почти черные глаза приобрели неестественный светлый оттенок. Но сын, этот маленький самовольный уродец, не отступил. В накаленной обстановке курятника столкнулись два взгляда — один бешеный, но не лишенный человеческого выражения, другой — обезумевший, как стон осеннего ветра в горах или как марево, струящееся над барханами перед бурей.

Отец неловко замахнулся. Тамерлан перехватил мелькнувшую в воздухе кожаную полосу, дико завизжал, впился зубами в ремень у самого отцовского кулака и потянул на себя. Его глаза распахнулись во всю ширь, нашли отцовские и сшиблись с ними вновь. И старший не смог перенести выплеснувшийся на него поток ненависти, той слепой, все подавляющей ненависти, что, наверное, испытывает лавина к сносимому ею палаточному городку у подножья горы. Он вздрогнул, отпустил орудие расправы, выругался и ушел.

* * *

Махонин проявил благородство — он ни гроша не потребовал с Гридина из гонорара, причитаю-щегося тому как победителю Шестерневского Митяя. Сколько Ленька ни настаивал, объясняя, что без вовремя поданной Женей мысли он бы дрался за просто так, Махонин напрочь отверг все попытки с ним поделиться. Мало того, под залог причитающихся Леньке десяти тысяч долларов Махонин занял ему денег, что позволило, не откладывая в долгий ящик, осуществить давнее желание — купить автомобиль. Пусть подержанный фольксваген, но ведь это только начало! И сколько денег еще осталось! Если в первые дни Ленька почти не отходил от брата, то теперь заезжал к Косте редко, в основном посвящая досуг покорившим его Светке с подругами.

Воинскую службу Гридин-младший провел на Дальнем Востоке. Брат постарался отправить его подальше, на что были свои причины. Тянул солдатскую, а потом сержантскую лямку в основном на далеких точках, откуда в увольнение можно было ходить только разве что к лосихам. Парень он был спортивный, своего увлечения единоборствами не оставлял, а спиртное не очень увлекало его. Потому он не спился и не дал себя сломать не знающему пощады неуставному молоху Вооруженных сил. В тяжелые минуты Гридина спасала мысль, — а каково ребятам на зоне? Там еще труднее, но сильные всегда остаются людьми. Его независимость и способность постоять за себя уважали, зря не лезли.

И вот теперь, вернувшись на волю, Ленька давал выход своим, накопившимся за два нелегких года, мечтаниям. Они были непритязательны: купить машину, приодеться и вытравить из себя всю казенщину. Еще при этом беспрерывно купаться в головокружащих волнах женской ласки.

Все это он получил быстро и был по-настоящему счастлив. На вопрос брата о планах на дальнейшую жизнь, казавшейся ему сейчас бесконечной и исключительно радужной, молодой Гридин лишь отмахнулся — дескать, там видно будет. К учебе возвращаться ему тоже не хотелось, хотя брат мог бы устроить восстановление даже не с самого начала учебного года. «Этот год до следующей осени я отдохну», — твердо заявил он дома. Мать сетовала на то, что почти не видит долгожданного сыночка. Отец, как ни странно, проявил больше понимания. Может быть, еще помнил молодость.

Пользуясь относительным затишьем в делах, приятные во всех отношениях Ленькины приключения с энтузиазмом разделял Женя Махонин. Разница в возрасте никоим образом не давала о себе знать. Гридин со щедростью загулявшего купца норовил оплачивать совместные расходы. Старший друг посмеивался и периодически позволял это делать. Приятели регулярно посещали рестораны, пивные, гоняли по городу на тачках, а ночевать отправлялись на махонинскую дачу. Через день услужливый ветеран Лукич истапливал баньку и получал свою дозу лекарства. Единственное, на чем Женьчик настоял, — чтобы дамы привлекались тоже через день, а потом и через два.

— Иначе от тебя скоро кроме ушей, красных глаз и распухшей синей елды между ними совсем ничего не останется, — нравоучительно заметил он Леньке в ответ на его возмущение.

Вспоминая потом эти деньки, Ленька Гридин небезосновательно относил их к лучшему периоду в своей жизни.

* *