Истины на камне - Геннадий Емельянов

- О! - застонал Скала. - Как это?

- Сам не знаю. Молчи!

- О!

- "А еще раз (это было ночью) я взял в руку пепел костра и сжал его с такой силой, что из пепла полилась вода! Никто этого не видел, но рука моя была мокрой весь день и еще один день".

- Как это?

- Тонкости не имеют значения, брат мой!

- О-оо!

"...А еще однажды (это было ночью) я простоял на ушах до утра, испытывая терпение и мужество. Уши мои болели, но я пел песни".

- Зачем на ушах, Пришелец?

- На твоих ушах неделю простоять можно. Молчи и не мешай!

Скала ничего не понял, но лицо его выражало благость - ему, видать, нравилось, как я закручиваю ситуации. Мне и самому нравилось закручивать, однако родник мой начал давать сбои, фантазия моя поиссякла. И в этот критический момент отважный воин, брат мой, пропел с закрытыми глазами следующее:

- А женщины. Вездесущий, и совсем молодые девушки все разом и каждая в отдельности любят меня так, что у них от тоски выпадают волосы и крошатся зубы.

Я крякнул и покачал головой, завидуя творческой находке моего соратника, и изложил его светлую мысль в такой редакции: "У зрелых женщин от любви ко мне выпадают волосы, у юных же девушек, у девственниц, крошатся зубы". Н. везет же красавицам племени Изгнанных; они все там лысые и беззубые. Я представил себе одни лысые головы, черные и уныло блестевшие, и мне стало как-то нехорошо.

- Пожалуй, мы перегнули палку, брат?

- Вездесущий умеет прощать. Хозяин, - дипломатично ответил Скала.

Я вздохнул с печалью.

- Ну что ж, пойдем дальше?

- Пойдем дальше. Складно у нас получается, Пришелец!

...Трудились мы самозабвенно, письмо получилось некороткое, и я устал.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Мы с воином из племени Изгнанных прохлаждались на пляжике перед гондолой. Вдруг в глаза дробно и резко ударил свет, отраженный водой. За нашими спинами вставало солнце. Небо- было глубокой синевы, а солнце- круглое и маленькое. Воин вскочил на ноги. Тень от его тела упала криво, далеко и утонула в реке. Скала вытянул руки навстречу восходу и мелкими шажками засеменил возле меня, он пел, славил солнце, которое качалось над неровной чертой горизонта, подобно воздушному шарику. "Где же сегодня облака? - подумал я. - Здесь ведь всегда облака". Мне казалось, будто я сижу на дне сосуда с мутными стенками. Вода теперь была совсем черной, по гондоле ползали лохматые огоньки непонятной природы. По небу наискосок долго падал язык алого пламени. Пламя погасло, разбрызгавшись на искры, иссякло, и следом наступила полная тьма. Я, заробев, пошарил вокруг. Возникло ощущение, что твердь ушла и тело мое потеряло опору. Я не видел своих рук, чувствовал только, как между пальцами щекотно сочится песок, слышал запалистое дыхание Скалы, который, наверно, все ходит по кругу. Он уже не пел-топтался молча. Неподалеку мигала лампочка "лингвиста", это мигание успокаивало. "И часто здесь случается подобное?"

- Голова, в чем дело?

- Затмение, Ло.

-- И надолго затмение?

- Максимум на полчаса.

- Терпимо.

В джунглях пронзительно и тонко закричал не то зверь, не то птица. В крике том была печаль. По спине у меня пробежал морозец. Сын Скалы упал рядом и, похоже, смаху. Под ним слегка содрогнулся пляжик.

- Это нестрашно, брат мой, - сказал я. - Скоро все кончится и опять засветит непрыткое ваше солнышко.

"Лингвист" перевел мои слова, но воин не ответил. Я поднял глаза. Над головой, и во все стороны сверкали звезды, крупные, будто яблоки темно-красные, рдяные, желтые, платиновые и совсем белые с перламутровым отливом. Синяя бегает на космическом большаке, она родилась в доме на главной улице, где всегда оживленно. Космос здесь густой и веселый. У нас, на закраине галактики, иллюминация поскромнее. Я, Сдерживая дыхание, смотрел и смотрел вверх, я знал, что никогда не смогу насытиться красотой этой дикой ночи, наступившей посреди Ясного утра. В самом зените различалось созвездие в форме идеального равнобедренного треугольника, висевшего острием вниз. Три звезды густого киноварного цвета составляли этот треугольник, и нижняя была выпукла, она напоминала каплю кедровой смолы, готовой упасть от собственной зрелой тяжести. Чудеса однако не кончились: киноварное пятнышко (с него я не сводил глаз) вдруг запульсировало, - наливаясь темным жаром остывающего металла, и в созвездии вспыхнул пожар - огонь сперва заполнил купол неба, потом охватил всю видимость, вытянулся косой и распался. Размазанное пламя сочилось, падало теперь на Синюю нескончаемо и густо. Так густо и тяжело падают на нашей старой доброй Земле ноябрьские снега. Небесное пламя достало до нас: на песке с легким шипением рвались, подпрыгивая, огненные мячики, они катались, сталкиваясь, взмывали и падали, будто шары на биллиардном столе; мячики слипались на макушке гондолы и текли оттуда ручьями с игольчатой поверхностью, причем на каждой иголке, на конце ее, играл радужный калачик. Меня поражал этот пьяный разгул стихий.

- Ты бы лег, Ло, - сказал Голова.

- Что, опасно?

- Не очень, но все-таки...

Голова, как всегда, был прав: в щеку мне толкнулось что-то мягкое, потом в глаза ударил белый всплеск и следом накатила нешуточная боль. Я повалился лицом в песок, подумав: "Обожгло?" Я лежал, загородив голову руками, и умудрялся глядеть сквозь пальцы на гондолу. Виден был также краешек джунглей, темнеющих справа. Над деревьями тоже полыхало и щелкало, там тоже кипело и клокотало чертово варево. Я встал во весь рост, и, расталкивая шары руками (они сердито лопались), закричал:

- Гори! Гори шибче!

- Ты бы лег, - сказал Голова.

- Молчи, холодный разум! - Я пошел в пляс, наткнулся на воина и упал, а когда поднялся, с осадком горечи заметил, что планета принимает обыденный вид; солнце уже наполовину вытолкалось из темноты, закрывающей его, звезды гаснут, отдаляясь и холодея, и не прыгают уже по песку сумасшедшие мячики. Я сел рядом со Скалой, прижал ладонь к обожженной щеке и малость пригорюнился; чудеса все-таки случаются нечасто. Может, такое было впервые и никогда не повторится? Может быть...

2

Сын Скалы пришел в себя не скоро. Я спросил у него:

- Ты впервые видел звездопад?

- Впервые.

- А слышал о чем-нибудь подобном?

- Да, Пришелец. Слышал.

Скала отвечал скупо и все поглядывал вверх, где теперь в синеве висело худосочное светило. Мой отважный воин трясся как осиновый лист, в его кудрявую голову втемяшилось, что Вездесущий карает нас за ложь. Парень сразу уловил разницу между устной речью и письменной, что написано пером, не вырубишь топором, как говаривали наши уважаемые предки. Наболтать можно все, что угодно,

Вездесущий, он в годах, кое-что запомнит, кое-что и мимо ушей пропустит, а вот когда документ на руках и перед глазами, совсем другой оборот, совсем другие козыри выплясывают! Так примерно рассуждал Скала и показывал на меня пальцем; сверху, мол, прилетел, а тоже не шибко умный. Брат мой стонал и бил себя не жалеючи кулаком по лбу с такой силой, что голова гудела колоколом. Особо же он жалел о том, что мы написали Неизмеримому, что у женщин от любви к знаменитому воину выпадают волосы и крошатся зубы: это, дескать, чистое бахвальство.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});