Ранний старт - Сергей Чернов

и велик. Кирюшка развинтил и разбросал тюбики с помадой, всякие щипчики и пинцетики тоже почти все уцелели. Подумаешь, зеркало помадой изрисовал, его легко очистить. Своими детскими шаловливыми, но слабоватыми ручонками Кирюшка смог открыть только пару флаконов и пару баночек с кремом. И там что-то осталось, не всё же он на кровати разлил. И помадой не всё испачкал, только пододеяльник. Зато посмотрите на его счастливую, не до конца отмытую от помады мордашку! Разве не стоят эти несколько скляночек простого человеческого детского счастья? До чего ж вы скучные люди!

Это был не единственный сюрприз для родителей. Впрочем, в основном, для родительницы, вернее, полуродительницы, — уточняю про себя. Во многих смыслах она именно полу.

Для начала не пустил её в дом. Да, начал реализовывать планы противодействия агрессии мачехи, которые придумал в то время, когда получал от неё жестокие удары.

— Кто там? — Вежливо спрашиваю, выбрав паузу в трелях дверного звонка.

— Открывай сейчас же! Чего заперся? — Мачеха изволит недовольничать.

— Женщина, вы кто? Уходите, я вас не знаю, — мой ответ пышет бодростью. Кирюшка вторит:

— Зенсина, я вас не знаю.

— Витя, прекрати. Открывай сейчас же, — просит и требует мачеха.

— Вероника Пална, я вас не пущу. Вы слишком опасны. Дождитесь отца, — ухожу от двери.

— Доздитесь оцца, — эхом повторяет Кирюшка.

На выходе из прихожей останавливаюсь. Звонок свистит непрерывными трелями. Мачеха вздумала взять меня измором. Это она зря. Вытаскиваю из угла отремонтированную швабру. Примериваюсь к коробочке на стене, это она верещит голосом птички, которой прищемили хвост. Со второго удара коробочка бессильно повисает на одном проводочке, трели обрываются.

Смотрю на Кирюшку, тот смотрит на меня. Поднимаю правую ладонь по привычке, тут же меняю её на левую. Кирюшка немедленно копирует жест. Хлопаем ладонями и, заливаясь смехом, уходим в свою комнату.

Где мачеха провела эти полтора часа, не интересовался. Папа тоже немного пострадал. Минут семь. Мы не сразу стук услышали, звонка-то нет. Кирюшке велел сидеть в гостиной, сам после снятия блокировки с замков быстро бегу в детскую и задействую клин.

Привалившись к двери, с наслаждением слушаю причитания мачехи, недоумевающий голос отца, весёлый лопот Кирюшки.

Дверь и моя спина дрогнули. Отец пытается войти.

— Папа, вход закрыт. Не ломай двери, я их заблокировал, — предупреждаю я.

— Сын, ты что вытворяешь?

Опять претензии? Взрослые что, специально усложняют жизнь своим детям, чтобы они мечтали быстрее вырасти?

— Ты про что, пап?

— Ты почему маму не впускал? — Отец начинает по порядку.

— Пап, я что, похож на сумасшедшего? Я с этой психопаткой наедине оставаться не собираюсь. Мне моя жизнь дорога.

Отец замолкает на какое-то время. Крыть нечем.

— Она тебя больше пальцем не тронет, — заверяет после паузы.

— Конечно, не тронет, — покладисто соглашаюсь, — я ей такой возможности больше не дам.

— Слушай, сын, выходи давай. Хватит через дверь разговаривать, — отец ещё раз безрезультатно толкает дверь.

— Потом, — от обещаний язык не отвалится, — сейчас не выйду. Что-то у меня голова от вас разболелась. Пойду полежу.

И от меня тут же отстают. Сам выхожу, когда понимаю, что все нашли себе дело, и на него особого внимания обращать не будут. Вот теперь сижу и любуюсь, как кипит работа по устранению последствий урагана по имени Кирюшка.

— Скажи, сын, это теперь каждый день будет? — Спрашивает отец за ужином. Все сидят за одним столом, уже успокоившиеся. Мачеха после первого шока, сочтя потери не столь великими, отец, глядя на неё, а про детей и говорить нечего. Нам было весело тогда и сейчас неплохо.

— Что именно? — У меня просыпается зловредный педантизм. Отец ждёт ответа, но вопрос им сформулирован совершенно по-дурацки.

— Ну, вот это разорение в нашей комнате…

— Так ты же замок повесил? — «Удивляюсь» его ожиданиям. — Взламывать его не собираюсь. Беспричинно, — уточняю ситуацию последним словом.

— И какая же может быть причина для взлома? — Настораживается отец.

— Например, вы без спроса вошли в нашу комнату. Ты-то ладно, за тобой вредительства не замечалось, а вот ей, — кивок в сторону дёрнувшейся мачехи, — нельзя. Если она войдёт в нашу комнату без разрешения, я в тот же день ваш замок выломаю. Или испорчу.

— Будешь наказан, — сухо информирует отец.

— За что?! — Округляю от удивления глаза, — это же справедливо. Если нам нельзя в вашу комнату, то вам нельзя в нашу.

— Видишь ли, сын, — Витин отец иногда находит нужные слова, — в семьях нет равноправия. У взрослых всегда больше прав, чем у детей.

— Это почему? — С интересом склоняю голову набок. Вот по-настоящему становится интересно. Как азартному охотнику, выслеживающему хитрую дичь.

Отец не сразу понимает, что от него ждёт сын. Или делает вид. Взрослые иногда любят прикидываться валенком и делают это намного искуснее детей. Тот покладистый и спокойный мальчик, прозябавший в этом тельце до моего прихода, не смог бы прижать родителей к стенке. Зато сейчас лично беру дело в свои руки.

— У взрослых больше прав, потому что у них больше обязанностей. Так? — Смотрю на отца прямым взглядом, хрен спрячешься.

— Ну, да, — неуверенно отвечает отец.

— Почему тогда вы не наказали Кирюшку? Я что-то не заметил, чтобы его отшлёпали или в угол поставили. Вы хотя бы пальчиком ему погрозили?

Ответом служит лишь молчаливое переглядывание родителей. Продолжаю:

— Вы его не наказали. Учить вы его тоже ничему не учите. Это я научил его пуговицы застёгивать и расстёгивать, сейчас учу шнурки завязывать. Я его воспитанием занимаюсь, не вы. Вы своих родительских обязанностей не выполняете. Всё спихнули на меня. Вы оставили себе только права, например, наказывать меня по поводу и без повода. А раз у вас нет обязанностей, то и прав нет.

Над столом повисает тяжёлая тишина. Даже Кирюшка перестаёт болтать ножками.

— А если у меня нет никаких прав, то и обязанностей у меня тоже нет, — продолжаю с нарастающей жёсткостью, — завтра Кирюшка ещё что-нибудь придумает…

Весело подталкиваю брата.

— Кирюха, придумаешь?

— Да! — Тут же подтверждает согласный на любое веселье Кирюшка.

— Он придумает, а я мешать не буду. Пусть ребёнок развлекается. Телевизор пусть молотком разобьёт, мне пофиг, — это шах, не ответить нельзя.

Опять зависает тяжёлая пауза, на которую только дети не обращают внимания. Потихоньку расправляюсь с ужином.

— Ты прямо войну с нами затеял, — бурчит отец.

— Не я, пап, — наношу жестокий удар, от которого нет защиты, — это не я вас палкой по лицу бил.

А что, думаю, про себя. Вполне себе казус белли. Мачеха не говорит ни слова, в очередной раз краснеет. Отец багровеет тоже. Я не стесняюсь добивать поверженного противника.

— К тому же