Девочка с косичками - Анатолий Солодов

— Верно, — отозвалась Зина. — У меня, когда возвращались в Оболь из отступления, точно такое чувство появилось. Увидела, как изрезана наша земля немецкими колёсами да гусеницами, сердце так больно сжалось, будто его кто клещами стиснул. И такая тоска навалилась…

— Эх! Сейчас бы в кино сходить, — глубоко вздохнув, сказал Федя и, закрыв глаза, добавил: —До чего же хочется наше кино посмотреть — «Чапаева» или «Волгу-Волгу».

— А я согласна на любой фильм, — сказала Зина. — Лишь бы в нём по-русски разговаривали. И наши песни, советские, пели.

— Ия хочу, — раздался с печки Галин голос.

— Придёт время — посмотришь, — Ефросиния Ивановна погладила Галю по волосам. — И в кино сбегаешь, а может, в театр.

— А ты с нами пойдёшь? — спросила Галя бабушку.

— Пойду, маленькая. Если жива буду. Возьмём билеты, сядем на первый ряд и весь вечер будем кино смотреть.

— Растравили вы меня своим кино, — сказал Федя. — От таких разговоров у меня сердце разрывается. Я лучше пойду.

— Сам завёл разговор, чудак-человек, — засмеялась Зина. — А теперь хныкать, как девчонка.

— Ещё чего не скажи, — Федя нахмурился, встал и пошёл к двери. — Пока.

— Будь здоров, — кинула ему вдогонку Зина.

Когда Федя ушёл, Зина сказала бабушке:

— Молока принёс, а у самих, наверное, тоже есть нечего. Я, бабуль, так думаю — на работу мне надо устроиться в столовую. Все, может, полегче будет. Да и в Германию не угонят.

Ефросиния Ивановна долго не могла ничего ответить Зине: не хотелось ей, чтобы внучка шла к немцам работать. Только через несколько дней, тяжело вздохнув, вымолвила:

— Поступай, как знаешь. Может, и вправду убережётесь…

* * *

По однотипным ответам девочки: «Нет», «Не знаю», «Ничего не слышала» немец всё больше убеждался, что она много знает, что она была членом подпольной организации и что, отвечая отрицательно, она просто уходит от вопросов, прикрывается от них стереотипными фразами. Ему было ясно, что она не хочет отвечать и опасается, как бы лишней, даже незначительной фразой не навести его на какую-нибудь мысль, опасается что-либо выдать. Он задавал вопросы спешно, не давая времени подумать над ответом, пытался сбить её с толку, поймать в ловушку. Однако это ему не удавалось: девочка упрямо отвечала ничего незначащими фразами.

— Значит, ты не была членом этой подпольной организации?

— Я ничего об этом не слышала.

— Ты бывала в лесу?

— Кто поставляет оружие партизанам?

— Не знаю.

— Где они берут патроны?

— Не знаю.

— Откуда у них пулемёт?

— Я ничего не знаю.

9. МАРИЯ ЛУЗГИНА

К вечеру он вышел на опушку леса, залёг и стал наблюдать за крайними домами деревни, которая казалась покинутой жителями. Его мучили жажда и голод: последние двое суток он почти ничего не ел. Войти, однако, сразу в первый же дом он опасался и терпеливо ждал и надеялся на случайную встречу с кем-либо из местных жителей. Время шло. Темнело. Медно-красным чеканным щитом поднялась большая круглая луна. В тёмно-синем прохладном небе замерцали звёзды. Возле домов — ни души. Вдруг до его слуха донёсся скрип открывшейся двери. Из низкого, покосившегося и почти вросшего в землю домика вышел кто-то.

Он дослал в ствол карабина патрон, поднялся с земли и пошёл к дому. Остановился у плетня, заглянул во двор. От раскрытого сарая к дому мелькнула тень. Он присел и сквозь плетень увидел девушку в сером коротком платьице, с ведром в руке. Боясь, что она зайдёт в избу, он тихо окликнул её:

— Маша.

Девушка ойкнула и застыла на месте. Прислушалась, взглянула в ту сторону, откуда её позвали, — у плетня никого не было.

— Кто там? — испуганно спросила девушка.

Он шёпотом позвал её.

— Поди сюда.

Она оставила на крыльце ведро и робко приблизилась к плетню.

— Тебе чего? — шёпотом спросила она.

— Немцы в селе есть?

— Уходи! Есть.

— Попить бы мне…

Она размышляла недолго. Открыла калитку.

— Иди в дом. Быстрей только.

Она вбежала на крыльцо, схватила ведро и раскрыла дверь. Он вошёл за ней следом, остановился на пороге и обвёл взглядом простое убранство избы: у окна стоял самодельный стол, за ним — две скамьи и табуретка, справа — низкий комод, покрытый вязаной салфеткой, в левом углу — железная кровать с горкой цветастых подушек, за которыми на стене висел рисованый коврик.

Девушка зачерпнула воды ковшом и подала солдату. Пил жадно, большими глотками, слегка прикрыв глаза. Лицо его, худое и скуластое, заросшее рыжеватой щетиной, казалось припорошенным серым пеплом. Выгоревшая добела и просоленная потом гимнастёрка на спине приклеилась кровью к телу.

Пока солдат пил, девушка искоса осторожно разглядывала его неприветливым и отчуждённым взглядом.

Возвращая ковш, он испытующе посмотрел ей в глаза. Между ними как бы возник безмолвный разговор, и они по малейшему выражению глаз, лица, рук старались понять друг друга и ответить на важный каждому из них вопрос: «Кто ты? Свой, или?..»

Она первая прервала молчание.

— Вы ранены?

Он не ответил, а только кивнул головой.

— Больно?

Он хотел было промолчать, но, уловив в голосе её неподдельное участие, ответил:

— Тревожит.

— Вы присядьте. Я перевяжу вас сейчас.

Она заперла дверь, зашторила поплотней окна, взяла ухват, вынула из печки чугун с тёплой водой и, достав из комода чистую простынь, разрезала её ножницами на широкие ленты, скатала, как бинты. Он поставил карабин к окну, сел на лавку, попытался снять гимнастёрку, но застонал, бледный лоб покрылся испариной. Девушка окунула лоскут в чугун с водой, осторожно отмочила присохшую кровь на спине и плече. Легонько стянула с него гимнастёрку, нательную рубашку. Промыв рану, она старательно и туго перебинтовала ему грудь крест-накрест. Сделала это ловко, уверенно. Она почти закончила бинтовать, как вдруг солдат задышал прерывисто и шумно, с хрипом в груди. Лицо его побледнело, он качнулся и потерял сознание. Она успела подхватить его под мышки, с трудом уложила на широкую лавку. Схватив с койки одну из цветастых подушек, она подсунула ему под голову.

Не теряя времени, девушка отстирала его гимнастёрку и рубашку, повесила сушить к печке.

Вскоре боль, видимо, утихла, и он очнулся, непонимающими глазами окинул чужую избу, незнакомую девушку, склонившуюся над ним. Когда сознание вернулось к нему, он попытался приподняться с лавки и, увидев свою выстиранную гимнастёрку с рубашкой у печки, успокоился.

— Лежите, — сказала девушка, — отдохните чуток.

— Ты в доме одна живёшь?

— Нет, с мамой и сестрой.

— А где же они?

— Немцы на работы угнали. Придут утром.

— Не боишься?

— Чего?

— Что немцы тебя могут из-за меня…

Она не ответила и спросила:

— Вы есть хотите?

Он промолчал. Она поняла, что он голоден и подала ему несколько картофелин, огурец, ломоть хлеба и отошла к печке.

Ел он торопливо и жадно.

— А откуда вы узнали моё имя? — спросила она.

— Как? — он удивлённо взглянул на неё.

— Вы давеча Машей меня назвали. А ведь меня и вправду Машей зовут. Лузгина я, Мария.

— Скажи на милость, — ещё больше удивился он. — Я не знал, как позвать тебя. Вот и окликнул первым именем, пришедшим на ум.

— Угадал, — девушка улыбнулась.

— Ты комсомолка?

— Тебе это зачем?

— Да так, между прочим, спросил, — ответил он и, помолчав, добавил: —Не знаю, как тебе и сказать… Уйду я сейчас своих догонять. А тут дело одно серьёзное есть. Не знаю, как быть?

— И что же это за дело у тебя такое?

Он прикрыл глаза, думая:

— Пулемёт я тут неподалёку от вашей деревни заховал. Хотел довезти до своих. Да, видно, не удастся. Бросать жалко. Вот, думаю, кому понадёжней оставить. Возьми. Может, пригодится.

Девушка слушала с недоверием, но по лицу и по голосу она видела, что солдат говорит правду. Они вышли из избы и через огород направились к лесу.

За опушкой, на луговине, стоял небольшой стожок сена.

— Здесь, — сказал солдат.

Мария разгребла сено, выкатила пулемёт, вытащила три коробки с лентами.

— А теперь быстрей к дому, — шепнул солдат. — Куда спрячем, подумала?

— Есть местечко, в сарае.

Когда они вернулись в избу, Мария сказала:

— Я сперва не поверила. Думала, разыгрываешь или провоцируешь.

— Такую, как ты, не проведёшь.

— Тебя как зовут-то?

— Семён.

— Остался бы до утра. Отдохнёшь хорошенько, а завтра пойдёшь. Куда тебе такому в ночь.

— Нельзя. Сутки пройдут — много воды утечёт.

— Всё равно где-нибудь в поле или в лесу ночевать будешь.

— Это точно.

— Ты вот что… Пока гимнастёрка сохнет, отдохни малость. Вздремни. А я тем временем схожу за коробками.