Счастливые люди (сборник) - Борис Юдин

Помолчали. Полюбовались на бесконечную череду машин.

– Хорошо тут. Тень. Какая-никакая, а прохлада, – сказал я ни к селу, ни к городу. И очень удивился, увидев, как оживился Михал Михалыч.

– Вот и прошлое наше, как тень, Коля, – сказал он и даже весомо покачал в воздухе указательным пальцем. И я увидел вдруг, что у Михалыча тонкие, миниатюрные, дамские кисти.

– Вы, Коля, напрасно на меня стойку сделали, как сеттер на утку, – по-своему понял моё внимание Михал Михалыч, – Шварца я читал. И фильм «Тень» видел. Плохой фильм. Но я не об этом...

Михал Михалыч неопределённо покрутил рукой, потом достал сигареты и прикурил.

– Бывает, Коля, что прошлое, как эта тень, накрывает человека, поглощает, что ли... Вы в детстве не играли в театр теней? Это когда включаешь настольную лампу и в её свете, так, чтобы на стену тени падали, демонстрируешь разные фигуры. Для этого нужно просто соответствующим образом сложить пальцы. Вот например так... – Михал Михалыч показал мне нечто замысловатое. – Нелепица, не правда ли? А на стене появится тень петуха. Так вот и в жизни. Была бессмысленность и нелепица, а прошло время, накрыла тебя тень прошедшего и ты вдруг видишь, что это вовсе и не нелепица была, а нечто значимое.

Тут Михал Михалыч спохватился:

– Простите, Коля, заболтал я Вас. Я же о том, как чёрта видел, собирался...

Так вот. Когда я был молодым и поэтому на редкость глупым, довелось мне жениться. Сколько раз потом я делал этот ответственный шаг я говорить не буду : Вы всё – равно не поверите. Но это было потом. А тогда семейная жизнь мне была в новинку, и я наслаждался этой новизной, как только мог. В новинку мне был и неведомый ранее быт. Если я Вам, Коля, расскажу в какой нищете я вырос вы мне не поверите ещё раз. И вот я с удовольствием осваивал новые правила бытия. Оказалось, что открытую бутылку с водкой вовсе не обязательно допивать до конца. Оказалось, что носки меняют каждый день. И совсем ненужно ждать пока они проносятся до дыр. Много ещё чего оказалось...

Я по случаю женитьбы перешёл на заочное отделение своего института и получил в соседней школе десяток часов по русскому языку и литературе. Работа была скучная. Получал я копейки. Но натура у меня была неугомонная. Я познакомился с двумя художниками и мы организовали «фирму». Я ездил по мелким предприятиям и предлагал художественное оформление. Подписав договор и оговорив условия я отдавал заказ моим партнёрам. Потом оставалось отвезти готовую работу заказчику и поделить бабки.

И всё же свободного времени у меня оставалось больше, чем хотелось. И я начал запивать. Не мёртвым запоем. Нет. Я просто каждый день, приходя домой, прикладывался к бутылочке, которых в баре у тестя, на мой взгляд, было явно многовато. Тесть быстро догадался о моих походах в « святые места « и стал запирать бар на ключ. Но что такое для дворового мальчишки открыть замочек, имея руки и гвоздик? Пустяк. Правда, я начал осторожничать. Выпив рюмочку я вливал в бутылку точно такую же рюмочку воды.

И вот как раз в День Победы, когда мы собрались за праздничным столом. И я, холодея внутренне, глядел как тесть наливает водку как раз из той бутылки, где воды, по моим соображениям, было не менее половины.

Но тут постучали в дверь. Не позвонили, а именно постучали. Я выпил свою рюмку и пошёл открывать. На лестничной клетке никого не было. Только у порога стояла небольшая коробочка крест накрест перевязанная шпагатом. Я поднял коробочку. На ней было написано: « Дмитрию Николаевичу в собственные руки». Я вернулся в комнату и передал посылку именно в собственные руки...

Тесть тут же за столом открыл коробочку. Там лежала картонная иконка Николая чудотворца с обгоревшими краями.

– Митя! Что это? – вскинулась тёща.

Тесть помолчал, а потом процедил сквозь зубы:

– Я то думал, что он подох давно...

Тут мы с женой поднялись и пошли в свою комнату. А потом поехали в кино. А когда вернулись, в доме было всё прибрано и тихо.

Ночью я проснулся от непонятной тревоги. Поворочался. Тревога не исчезала. Тогда я вышел на балкон покурить. С балкона мне было видно освещённое окно в кухне. Я закурил и от нечего делать посмотрел в это окно. Там за столом сидел тесть и что-то писал. Как раз в тот самый момент, когда я посмотрел в окно, он выпил гранёный стакан водки и закурил. Потом снова начал писать. Он писал и плакал. А на столе лежала чёткая тень рогатой головы. Мне стало неловко. Как будто я подсматривал за женщинами в бане. Я вернулся в постель и к утру заснул.

На следующий день я встретил жену с электрички и спросил напрямую:

– Маринка! Что происходит, чёрт возьми? Вчера вышел покурить – смотрю, а Дмитрий Николаевич что-то пишет в кухне а на столе тень чёрта лежит.

– Всё нормально, Миша! Всё нормально. – Маринка говорила почему-то вполголоса. – У папы был младший брат. Иван. Когда началась война папа ушёл на фронт добровольцем. И его направили в лётное училище. А Иван ушёл к бандеровцам, а потом, говорят, попал не то в Англию, не то в Америку. Столько лет знать о себе не давал. И вот... Ты сам видел. Иконку прислал. Дескать это папа их родной дом разбомбил. Не мог папа этого сделать. Папа в Прибалтике воевал.

Ну, что ему оставалось? Папа и написал куда следует. Ты можешь представить, как он нервничал? Бутылку водки выпил – и ни в одном глазу. Сегодня повёз заявление.

Про разбавленную водку я, конечно, благоразумно промолчал.

– А тень от чёрта? – Думаю, что выглядел я дурак – дураком.

– Какой чёрт? засмеялась Маринка. – Это мама сидела. На ночь она волосы на бигуди крутит. Вот тень такая и получилась.

Когда мы пришли домой нас встретила довольная тёща и накрытый стол.

– Ну, что, папа? – спросила Маринка.

– Товарищи проявили понимание, – ответил тесть, улыбаясь. – Разрешили переписываться.

Господи! Как он был счастлив, этот человек! Как счастлив! Ещё бы. Ведь, ему разрешили то, что разрешают далеко не всем.

Мы сели за стол и выпили за Партию. Потом за Победу. Потом я не помню уже за что, потому что водка в этот раз была настоящая.

– А потом что, Михал Михалыч? – спросил я.

– Мы развелись незаметно и безболезненно, и я начал, как положено настоящему мужчине, для которого высщая ценность рюкзак и ледоруб, создавать себе трудности, а потом их преодолевать. И напреодолевался, как видите.

Становилось жарко. Тени от клёнов стали совсем короткими и не спасали уже от жары. Я простился с Михал Михалычем и пошёл домой.

И всю ночь мне снилось, что стою я на балконе. Курю и смотрю как боевой офицер пьёт водку, плачет и пишет донос на родного брата.

А на столе лежит чёткая тень головы с рогами.

Куркуль

Где-то в конце шестидесятых годов ехали мы с другом поездом Рига – Москва. Вагон был чистенький и уютный. Рижские составы в то время, вообще, отличались чистотой, салфеточками на столах и хорошим чаем. В купе кроме нас никого не было. Получилось так, что мы не сумели взять билеты в плацкартный вагон и пришлось разориться на купейный. У нас была с собой бутылка красного Алжирского вина, самого дешёвого по тем временам. Вот мы и наслаждались жизнью и комфортом как могли. Выпив по глотку, мы вышли в тамбур на перекур. Там уже стоял мужичок и скручивал «козью ножку». Мужичку на первый взгляд было лет шестьдесят. По нашим тогдашним представлениям – глубокий старик. Седые волосы, постриженные под «полубокс». Седая, окладистая борода. Он бы сошёл за Деда Мороза будь ростом повыше. У этого деда был новёхонький костюм, из-под бороды выглядывал галстук, на ногах красовались лаковые туфли. Я так подробно рассмотрел старичка, потому что давно не видел как в поезде курят самосад. Мы-то с другом курили Шипку. И дёшево и сердито.

Пока я любовался лаковыми туфлями, дед прикурил, затянулся пару раз и предложил:

– А вот попробуйте моего табачку. Попробуете – другого не захотите.

Валерка сдуру попробовал. А потом кашлял до слезы. Дед остался доволен:

– Свой табачок. «Вырви глаз» называется. У меня дома всё свое. И молочко, и хлебушек, и мясо, и водочка. Соседи куркулём кличут. А я не обижаюсь, потому что куркуль и есть. И отец мой был куркулём. И дед. Работящие были мужики. Хозяйственные. А сейчас вот домой еду. На родине побывал, посмотрел всё, с людьми поговорил. Погостил – надо и честь знать. Теперь домой еду.

– Далеко ехать? – спросил Валерка.

– Ох, далеко, сынок, – обрадовался дед вопросу. – В самую что ни на есть тайгу.

Дед радостно засмеялся и фальшиво пропел:

– Кругом тайга, одна тайга, а я посередине.

А потом добавил:

– Ах, сынки! Если бы вы знали какое это счастье на родине побывать.

– А как же это Вас из Латвии в тайгу занесло? – снова встрял Валерка.

– Из Литвы, – ответил старик. – Мы под Паневежисом жили. На всё промысел Божий. На всё. Когда красные пришли в сороковом году, то нас выселили к чёрту на дуду. Так же, как и других кулаков. Всех, кто похозяйственней был – в товарняки и в путь дорожку. Мне четырнадцать лет было. Успел в карманы зерна насыпать. Тем и спаслись. На этапе из этого зерна похлёбку варили. На пару раз хватило. Сестра умерла ещё на этапе. Слабенькая была. А отец уже на выселках отошёл. Нас высадили в тайге на берегу речушки, дали топоры, пилы, продукты и уехали. Живи как хочешь. Сентябрь на дворе, а у нас ничего – ни хаты, ни запасов. Вот, и начали строиться. Что делать? Многие померли. А я живой. И очень даже. Это тоже счастье, сынки, живым остаться.