Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мистер Холмс, поймите. Энн не способна с умыслом лгать. Это не в ее натуре. Если бы она обманывала меня, я бы понял это и не преминул бы ее уличить. Но нет, она не обманывала – я видел по ее лицу, и я уверен, что она не знает о моем столкновении с мадам Ширмер. Как такое возможно, я не постигаю. При этом я могу утверждать, что она была там, как могу утверждать и то, что она сказала мне правду, – и я затрудняюсь все это себе уяснить. Поэтому тем вечером я, не теряя времени, написал вам, прося совета и помощи.
Такую загадку предложил мне мой клиент. При всей простоте она содержала некоторые детали, которые я нашел небезынтересными. Обратившись к своему испытанному методу логического анализа, я отринул все версии, кроме одной, ибо вероятных толкований этого дела, как мне представлялось, было весьма немного.
– В этом магазине, – спросил я, – вы не заметили каких-нибудь служащих, кроме самого владельца?
– Я помню только старика-хозяина. У меня возникло впечатление, что он работает в магазине один, хотя это и дается ему нелегко.
– Отчего?
– Я имел в виду, что он кажется больным. У него жестокий затяжной кашель и явно слабое зрение. Когда я впервые пришел туда и спросил, как мне найти мадам Ширмер, он взял увеличительное стекло, чтобы рассмотреть мое лицо. А в последний раз он, по-моему, даже и не увидел, как я вошел в магазин.
– Наверное, слишком долго гнулся над книгами при лампе. Однако же, хотя я чрезвычайно хорошо знаком с Монтегю-стрит и ее окрестностями, признаюсь, этот магазин мне неизвестен. Вы не можете сказать, много ли там товара?
– Могу, мистер Холмс. Помещение, прошу отметить, небольшое, должно быть, прежде оно было жилым, но каждая комната забита книгами. Карты, кажется, держат где-то еще. Вывеска у входа предлагает покупателям обращаться с запросами касательно карт к самому мистеру Портману. В магазине я не увидел ни единой.
– Вы, случайно, не осведомились у мистера Портмана – я полагаю, что так зовут владельца, – не заметил ли он, как ваша жена заходила в магазин?
– В этом не было нужды. Как я сказал, зрение у него ужасное. Я ведь сам видел, как она вошла, а мое зрение более чем удовлетворительное.
– Я не подвергаю сомнению вашу зоркость, мистер Келлер. Вообще говоря, ваше дело не являет собою ничего особенного, но все же кое-что мне нужно выяснить лично. Я сейчас же отправлюсь с вами на Монтегю-стрит.
– Сейчас же?
– Сегодня четверг, не так ли? – Потянув за часовую цепочку, я установил, что времени было почти половина четвертого. – И я вижу, что, выйдя сейчас, мы поспеем к Портману раньше вашей жены. – Вставая, чтобы надеть пальто, я добавил: – Теперь мы должны быть осмотрительны, ибо речь идет о душевных неурядицах по меньшей мере одной пребывающей в беспокойном состоянии женщины. Будем надеяться, что ваша жена столь же точна и последовательна в своих действиях, как мои часы. Однако если она вновь решит запоздать с появлением, это может пойти нам на пользу.
Затем мы с некоторой поспешностью покинули Бейкер-стрит и вскоре очутились среди толкотни и гама суетливых лондонских улиц. И, пока мы пробирались к Портману, я ясно понял, что заданная мне мистером Келлером задача представляла, если вдуматься, малый интерес, а то и вовсе никакого. Откровенно говоря, она не смогла бы вдохновить добрейшего доктора даже на размышления беллетристического толка. Ныне я понимаю, что это было третьестепенное дело, на которое я бы набросился в те годы, когда делал первые шаги на поприще частного сыска, но на закате моей карьеры оно показалось мне скорее подходящим для передачи кому-нибудь другому; чаще всего я отсылал подобное юной смене – как правило, Сету Уиверу, или Тревору из Саутворка, или Лиз Пиннер, каждый из них подавал определенные надежды в сыскном ремесле.
Сознаюсь, мое внимание к делу мистера Келлера было вызвано не его многословным рассказом, но двумя исключительно личными, хотя и не связанными друг с другом моментами: интересом любителя музыки к пресловутой стеклянной гармонике – инструменту, который мне часто хотелось опробовать самому, и тем притягательным, необычным лицом, которое я увидел на фотографии. Скажу только, что мне легче объяснить себе привлекательность первого, чем второго; впоследствии я пришел к выводу, что моя мимолетная расположенность к прекрасному полу происходила от частых высказываний Джона о пользе для здоровья, каковую несет сообщение с женщинами. Если не считать такого объяснения сих неподвластных разуму чувств, я бессилен понять прелесть, которой обладала эта неприметная, заурядная фотография замужней дамы.
Глава 4
В ответ на вопрос Роджера, как две японские пчелы попали к нему в руки, Холмс погладил бороду и, немного подумав, рассказал о пасеке, обнаруженной им в центре Токио:
– Нашел ее по чистой случайности – не заметил бы, если бы поехал автомобилем вместе с багажом, но, намаявшись в каюте, я нуждался в моционе.
– Вы много прошли?
– Мне так кажется, да, я уверен, что много, хотя и не могу с определенностью вспомнить точное расстояние.
Они сидели лицом к лицу в библиотеке, Холмс – откинувшись, со стаканом бренди, Роджер – подавшись вперед, стиснув пузырек с пчелами.
– Видишь ли, представилась великолепная возможность прогуляться – погода была идеальная, очень славная, я горел желанием посмотреть на город.
Глядя на мальчика и вспоминая то утро в Токио, Холмс был раскован и словоохотлив. Он, ясное дело, опустил неприятные подробности, вроде той, что заблудился в деловом квартале Синдзюку, ища железнодорожную станцию, и, когда бродил по узким улицам, обычно безотказное умение ориентироваться полностью оставило его. Незачем было говорить мальчику о том, что он едва не опоздал на поезд в портовый город Кобе, или о том, что, прежде чем утешиться пасекой, он наблюдал наихудшие стороны японского послевоенного общества: мужчин и женщин, обитавших в самодельных хижинах, упаковочных ящиках или покореженных железных сараях в самых оживленных частях города; домохозяек с детьми на спине, выстроившихся в очередь за рисом и бататом; людей, втиснутых в переполненные автобусы, сидящих на крышах вагонов, прилепившихся к буферам локомотивов; бесчисленных голодных азиатов, проходивших мимо него по улице, их алчущие глаза, глядевшие на потерянного англичанина, шедшего среди них (опираясь на две трости, скрывая крайне растерянное выражение лица под длинными волосами и бородой).
В конечном счете Роджер узнал лишь о встрече с городскими пчелами. Все равно его без остатка захватило то, что он услышал, и он ни разу не отвел своих голубых глаз от Холмса; лицо Роджера было покорно и внимательно, глаза широко распахнуты, зрачки замерли на этих древних, умных глазах, словно мальчик видел далекие огни, мерцающие за недосягаемым горизонтом, проблески чего-то трепетного и живого, существовавшего вне пределов его восприятия. И эти серые глаза, пристально глядевшие на него – пронзительные и одновременно добрые, – тщились в ответ перекинуть мост через пролегшую между ними жизнь, и пустел стакан с бренди, и нагревалось в мягких ладонях стекло пузырька, и выдержанный, умудренный голос каким-то образом заставлял Роджера ощущать себя куда более старшим и много более сведущим, чем он был.
Углубляясь все дальше и дальше в Синдзюку, рассказывал Холмс, он обратил внимание на пчел, летавших туда-сюда, гудевших над маленькими островками цветов под уличными деревьями и над цветочными горшками, выставленными из домов. Затем, пытаясь следовать за пчелами, иногда упуская из виду одну, но вскоре замечая другую, он пришел к оазису в самом сердце города: там было, по его подсчетам, два десятка колоний, каждая из которых могла ежегодно производить приличное количество меда. Какие же находчивые создания – на такой мысли он поймал себя, поскольку было очевидно, что места взятков колоний Синдзюку менялись от сезона к сезону. Возможно, они преодолевали большие расстояния в сентябре, когда цветов было мало, и много меньшие – в пору весеннего и летнего цветения, потому что, когда в апреле распускались цветы вишни, пища вокруг не переводилась. Ведь, пояснил он Роджеру, чем короче путь за взятками, тем больше добыча колонии; соответственно, учитывая менее выраженное соперничество в сборе нектара и пыльцы со стороны слабосильных городских опылителей вроде сирфид, мух, бабочек и жуков, самые обильные источники пищи явно располагались и использовались в Токио, а не в отдаленных краях.
Но на отправной вопрос Роджера о японских пчелах ответа так и не последовало (а мальчик был слишком хорошо воспитан, чтобы настаивать на нем). При этом вопроса Холмс не забыл. Ответ же не спешил прийти, медлил, как имя на кончике языка. Да, он привез пчел из Японии. Да, они предназначались мальчику в подарок. Но как они попали к Холмсу, было неясно: то ли когда он был на пасеке (что маловероятно, ибо все его думы были лишь о том, как отыскать железнодорожную станцию), то ли во время его разъездов с господином Умэдзаки (так как они много где побывали после того, как он приехал в Кобе). Этот очевидный огрех памяти, как он опасался, был следствием возрастных перемен в его лобной доле – как еще объяснить то, что одни воспоминания оставались невредимы, а другие были основательно повреждены? Тоже странно – он совершенно твердо помнил что-то из детства, например то утро, когда впервые переступил порог школы фехтования мэтра Альфонса Бенсана (жилистый француз поглаживал кустистые военные усы, подозрительно глядя на высокого, худого, застенчивого мальчика); а иногда он смотрел на часы и понимал, что не может отчитаться перед собою за прошедшую часть дня.
- Пусть мертвецы подождут - Роберт Райан - Иностранный детектив
- Смертельная любовь - Кристи Агата - Иностранный детектив
- Последнее дело Холмса - Артур Конан Дойл - Иностранный детектив
- Военно-морской договор - Артур Дойл - Иностранный детектив
- Карлики смерти - Джонатан Коу - Иностранный детектив
- Однажды в Риме. Обманчивый блеск мишуры (сборник) - Найо Марш - Иностранный детектив
- День мертвых - Майкл Грубер - Иностранный детектив
- Уважаемый господин М. - Герман Кох - Иностранный детектив
- Ласковый голос смерти - Элизабет Хейнс - Иностранный детектив
- Фауст. Сети сатаны - Пётч Оливер - Иностранный детектив