Мартовскіе дни 1917 года - Сергей Мельгунов

Эпизод с Преображенским полком, хотя очень далекій от легенды, но подчеркивающій пассивность и колебанія военной среды, должен был произвести впечатлѣніе в думском комитетѣ, показав, что "первый полк" имперіи отнюдь не представляет собой боевую силу в правительственном лагерѣ. Свѣдѣнія из других полков были приблизительно аналогичны. Впослѣдствіи отсутствіе боевого настроенія у команднаго состава отмѣтил в своих показаніях перед Чр. Сл. Ком. Хабалов, требовавшій соглашенія с Думой. (Есть свидѣтельство, что ген. Безобразов, находившійся в Адмиралтействѣ, предлагал попытаться взять приступом революціонную цитадель, но не встрѣтил сочувствія в окружающем офицерствѣ).

Наиболѣе яркую иллюстрацію к предреволюціонному настроенію нѣкоторой части команднаго состава дает тот самый Балтійскій флот, гдѣ событія так трагически обернулись для морских офицеров. В эту психологическую обстановку наканунѣ переворота вводит нас интереснѣйшій дневник кап. 1 ранга Рейнгартена, активнаго члена кружка прогрессивных моряков, сгруппировавшихся около адм. Непенина (см. мою книгу "На путях к дворцовому перевороту"). Дружески связанные между собою члены кружка систематически собирались на интимныя бесѣды для обсужденія "текущих вопросов". Так собрались они и 27-го в 6 час. вечера в цѣлях обмѣняться мнѣніями о "современном политическом положеніи". Они еще не знали того, что произошло в Петербургѣ в день их очередной бесѣды, но знали о начавшихся волненіях в столицѣ, которыя отнюдь не восприняли, как начало революціи. "В Петербургѣ — безобразія: всѣ говорят об участіи правительства в провокаціях ,— записал Рейнгартен[28], хотя сам он за нѣсколько дней перед тѣм говорил в дневникѣ: "мы вѣрно ускоренным двіженіем приближаемся к великим событіям". "Событія приняли грозный оборот", — продолжает запись 27-го. "Обстоятельства не допускают промедленія. Момент уже пропущен. Нужны немедленные поступки и рѣшенія. Дума и всѣ общественные дѣятели вялы и мягкотѣлы. Надо дать им импульс извнѣ, для этого надо имѣть опредѣленный план". Эта "программа дѣйствій" в представленіи собравшихся на бесѣду 27-го активную роль отводила "отвѣтственным политическим дѣятелям" — Государственной Думѣ, которая совмѣстно с Гос. Совѣтом должна составить "Законодательный Корпус" и избрать отвѣтственную перед послѣдним исполнительную власть. "Происшедшее должно быть доведено до свѣдѣнія полковника" (т. е. Государя). По намѣчаемому плану предварительно на фронт должны быть посланы "авторитетныя лица" к высшим военным начальникам, которые должны обезпечить "спокойствіе" в дѣйствующей арміи во время "дальнѣйших дѣйствій в тылу".

Политически единомышленники, собравшіеся 27-го, допускали, что перед флотом может встать дилемма не подчиниться "Ставкѣ" и "Царю", если оттуда послѣдует распоряженіе "поддержать старый порядок". "И мы обязаны сдѣлать, все. что в наших силах, чтобы рѣшеніе адмирала (т. е. Непенина) шло к спасенію Россіи". "Постановили мы так: по очереди итти к командующему и откровенно к рѣшительно высказать свои взгляды на вещи, указав на полную невозможность выполнить такой его приказ, который пошел бы в разрѣз с нашими убѣжденіями". (Как поступил Непенин, когда в Гельсингфорс дошло ''потрясающее извѣстіе" о том, что Гос. Дума образовала Временное Правительство и что к нему примкнули "пять гвардейских полков", будет разсказано ниже). Событія опередили намѣченный план устройства предварительнаго совѣщанія с общественными дѣятелями с цѣлью повліять на них и сказать, что "нѣкоторые круги флота настойчиво просят дѣйствовать, ибо нельзя оставаться мягкотѣлыми и пасивными сейчас". — "Чаша терпѣнія переполнилась".

В момент, когда Рейнгартенскій кружок принимал "рѣшеніе", в Гельсингфорс пришли юзограммы о "безпорядках в войсках[29] — они реально поставили представителей Гос. Думы в тѣ же вечерніе часы 27-го перед проблемой, которую теоретически обсуждала группа моряков. Продолжавшіяся колебанія Временнаго Комитета вызывались сознаніем неопредѣлености положенія. Вот как охарактеризовал вечерніе часы 27-го один из авторов "Коллективной" Хроники февральской революціи и непосредственный участник движенія в индивидуальной статьѣ, посвященной памяти вольноопредѣляющагося Финляндскаго полка Федора Линде, который сумѣл проявить организаціонную иниціативу и своим вліяніем на солдатскую стихію закрѣпить "поле битвы за революціей"[30]; "сгущались сумерки, падало настроеніе, появились признаки сомнѣнія и тревоги... Сознаніе содѣяннаго рисовало уже мрачную картину возмездія. Расползалась видимость коллективной силы. Возставшая армія грозила превратиться в сброд, который становился тѣм слабѣе, чѣм он был многочисленнѣе. Наступил самый критическій момент перелома в настроеніи. И революція могла принять характер бунта, которому обычно уготован один конец: самоистребленіе"...

Наконец, в 11 1/2 час. веч., когда выяснилось, что правительство "находится в полном параличѣ", как выразился Родзянко в телеграммѣ Рузскому, "думскій комитет рѣшил, наконец, принять на себя бразды правленія в столицѣ. Может быть, в предвидѣніи, что эта власть получит высшую санкцію, ибо характер переговоров, которые вел в это время предсѣдатель Думы и предсѣдатель Времен. Ком. с правительством, как мы увидим, был очень далек от той формы, которую придал им в воспоминаніях другой член Врем. Ком. Вл. Львов, утверждавшій, что Родзянко получил отвѣт — с бунтовщиками не разговаривают: "на мятеж Совѣт Министров отвѣчает только оружіем". Первое воззваніе Временнаго Комитета к народу, за подписью предсѣдателя Думы Родзянко, выпущенное в ночь с 27 на 28 февраля отнюдь не было революціонным. Напомним его: "Временный Комитет Г. Д. при тяжелых условіях внутренней разрухи, вызванной маразмом стараго правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки возстановленіе государственнаго и общественнаго порядка. Сознавая всю отвѣтственность принятаго им рѣшенія, Комитет выражает увѣренность, что населеніе и Армія помогут ему в трудной задачѣ созданія новаго правительства, соотвѣтствующаго желаніям населенія и могущаго пользоваться довѣріем его".

В эти часы Таврическій дворец и по внѣшности мало походил на "штаб революціи". Конечно, очень субъективны воспріятія, и каждый мемуарист запомнит лишь то, что ему бросилось в глаза и что так или иначе соотвѣтствовало его настроенію. Попав только "вечером" в Таврическій дворец, Станкевич увидал перед дворцом лишь "небольшія, нестройныя кучки солдат", а "у дверей напирала толпа штатских, учащейся молодежи, общественных дѣятелей, старавшихся войти в зданіе"[31]. Внутри, в "просторном залѣ" он нашел в "волненіи" Керенскаго и Чхеидзе. А гдѣ же остальные члены Думы — они "разбѣжались, потому что почувствовали, что дѣло плохо". "А дѣло вовсе не было плохо — заключает Станкевич — но только оно не сосредоточивалось в Таврическом дворцѣ, который только сам считал себя руководителем возстанія. На самом дѣлѣ возстаніе совершалось стихійно на улицах"[32]. Этими уличными столкновеніями пыталась руководить образовавшаяся при Исп. Ком. военная комиссія под водительством ст. лейт. с. р. Филиповскаго и военнаго чиновника, библіотекаря Академіи ген. шт. с.-р. Мстиславскаго (Масловскаго), в свое время выпустившаго нелегальное руководство по тактикѣ уличнаго боя. Они разсылали по городу для подкрѣпленія сражавшихся или для выполненія отдѣльных опредѣленных заданій, "ударныя группы" под начальством имѣвшихся в их распоряженіи десятка-другого прапорщиков — преимущественно случайно оказавшихся в Петербургѣ "фронтовиков", не связанных с мѣстным гарнизоном. Но "ударныя группы" подчас до мѣста назначенія не доходили — "расходились по дорогѣ". Был послан даже броневик для захвата правительства в Маріинском дворцѣ, но был обстрѣлян и вернулся. (Со слов "одного из членов правительства" Родзянко разсказывает, что неосуществившееся нападеніе на Маріинскій дворец вызвало такую там "панику", что поспѣшили потушить всѣ огни — и "когда снова зажгли огонь", собесѣдник Родзянко "к своему удивленію оказался под столом". Этот "нѣсколько анекдотическій" эпизод, по мнѣнію мемуариста, "лучше всего может характеризовать настроеніе правительства в смыслѣ полнаго отсутствія руководящей идеи для борьбы с возникающими безпорядками"). Это впослѣдствіи в отчетѣ военной комиссіи именовалось "боевым руководством возставших войск"... При таких условіях естественно, что рѣшеніе Временнаго Комитета взять власть, сообщенное в кулуарах Милюковым, было в совѣтских кругах встрѣчено аплодисментами (Пѣшехонов), а Суханов внутренне сказал себѣ: теперь переворот не будет задавлен "разрухой".

Волшебная палочка революціи совершенно измѣнила картину на слѣдующій день, когда правительственныя войска сами "постепенно... разошлись", по характеристикѣ главнокомандующаго Хабалова. На улицах, гдѣ шла почти "безпричинная" пальба, продолжали безцѣльно бродить толпы вооруженных солдат, "безумно" метались автомобили, переполненные солдатами, рабочей и учащейся молодежью, но эта внѣшняя анархія парализовалась притягательной силой, которую стала представлять "Государственная Дума", т. е. Таврическій дворец, к которому уже трудно было "протолкаться". "Революція нашла свой центр"... — заключают составители хроники февральских событій. Перваго марта перед Думой парадировали уже цѣлыя воинскія части с офицерским составом — революція пріобрѣтала характер "парада" (так выражалась "Рѣчь" в своем послѣдующем — 5 марта — обзорѣ событій), на котором перед солдатами в качествѣ офицеров почти "монопольно", по словам Шляпникова, выступали представители Комитета Гос. Думы. Отсюда создавалось впечатлѣніе, что только вмѣшательство Думы дало уличному движенію центр, знамя и лозунги. Это был самообман, если принять формулировку, которую в историческом повѣствованіи, предназначенном для иностраннаго читателя, дал другой видный юрист-историк проф. Нольде — в работѣ, характеризующей ход развитія революціи, он заявляет, что до 27-го движеніе