Красный Герцог (СИ) - Хохлов Владислав

— Что ты будешь делать дальше? — спросил Генрих, смотря через плечо на лес, откуда они вышли.

— Я не знаю… не ожидал, что это всё-таки случится… Я и не думал о дальнейших действиях, — ответил Вольфганг, запутавшись в своих мыслях. Именно так и звучал старый друг Генриха. С каждой минутой он все больше и больше походил на себя прежнего, который больше мечтал, чем делал. И если ситуация возвращается в прежнее русло, то всё будет так же спокойно, как и раньше. Генрих ещё не понимал, что вид смерти навсегда меняет людей, что лицезрели её.

Далее они снова вернулись к молчанию, Генрих пытался успокоится, размышляя о том, что будет делать дома, а Вольфганг собирался с мыслями и рассуждал о своих дальнейших действиях. Они подходили к дому Вольфа, который не сильно отличался от хижины Генриха, разве что он был шире и не имел второго этажа. Почерневшие от старости доски покрывали его, и местами отходили вместе с плохо вбитыми в них гвоздями. Семья Вольфа плохо ухаживала за домом, или вовсе не старалась это делать. Здание было немного наклонено вбок, но внутри это было почти незаметно.

Вольфганг и Генрих разошлись перед крыльцом, но перед тем как Генрих пошел дальше, он услышал, что Вольфганг придумал план на будущее: «Я вернусь туда, заберу его и продам в городе» — говорил он, будучи более мрачным, чем до похода в лес. Не поверив этим словам, Генрих только одобрительно кивнул своему другу и направился дальше. По пути его плечо уже перестало ныть, и он надеялся, что при падении ничего себе не сломал.

Стоя перед крыльцом своего дома, он смотрел в открытую дверь и прислушивался к обстановке внутри. До него доходил громкий смех Анны и Петры. Они что-то активно обсуждали и смеялись. Они могли зашивать подушки и придумывать для них интересные и красивые дизайны. Мысль о семейной идиллии радовала Генриха, и его лицо озарила улыбка; он радовался тому, что у него есть такая прекрасная семья. Собираясь уже начать подъем по ступеням, Генрих остановился, так как издали услышал грохот двигателя отцовской машины. К тому же, он знал, что сюда просто некому приезжать.

Черная машина медленно выехала из-за пригорка и приблизилась к дому. Она остановилась в паре метров от Генриха, и из неё вышел Людвиг. Отец семейства достал из багажника один мешок и положил на землю. Сразу было видно овчину, за которой и уезжал Людвиг. Генрих начал подходить к этому мешку, чтобы помочь своему отцу отнести его в дом.

— Будь так любезен… — начал уже говорить Людвиг, но остановился, заметив, что его сын уже тянет руку помощи.

— Буду, — ответил ему Генрих, поднимая легкий мешок, наполненный шерстью овец.

Он решил подождать, когда отец закончит возиться с машиной, и тогда они вместе смогут пойти домой и показать оставшимся членам семьи, что с ними всё в порядке, и они вернулись назад.

— Как там обстановка в городе? — спросил Генрих, пытаясь параллельно забыться о том, что случилось в последние несколько часов.

— Всё так же, как и всегда: люди куда-то спешат, работают и строят вокруг себя новые изобретения, которые и сами не могут понять. — Этот ответ был предоставлен слишком быстро и чётко, будто Людвиг с самого начала ожидал, что по его возвращению ему сразу же начнут задавать вопросы. Ответ по содержанию был пустым и серым — Людвиг что-то хотел скрыть.

Подождав пока отец закончит проверку машины и укроет её тентом, Генрих стоял и прикасался к овчины внутри мешка. Она была такая мягкая, что рука утопала в ней. Ощущая эту шерсть, Генрих невольно стал вспоминать кабана, которого он встретил. «Какой он был на ощупь? Мог ли быть он таким же мягким?» — думал Генрих. Вспоминания о прошедшем событии, всплыл и финал всей встречи; эти мысли заставили ослабить хватку Генриха, из-за чего он выпустил из рук мешок, и тот плюхнулся на землю.

— Ты в порядке?

Смотря на шерсть у своих ног, Генрих видел кабана, такого же большого и бурого. Он также лежал на земле без движений, и вся картина была до боли в груди знакомой. Только на этот раз в воздухе не витает запах крови.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Я просто задумался…

Кивнув и похлопав сына по плечу, Людвиг взял в руки мешок и, они оба направились в дом. Пройдя на первый этаж они разделились. Генрих молча начал подниматься по лестнице вверх. Его отец направился в свою комнату на первом этаже, где в этот момент находились Петра с Анной. Они встретили его с радостными криками. Анна хвасталась чем-то и рассказывала всё, что было связано с прошедшим днём. Петра же смеялась над своим чересчур активным чадом. Потом они что-то обсуждали, так бурно и радостно, словно вся семья была в сборе, будто Генриха просто не существовало. Этого одинокого и испуганного юношу встретил только скрип ступеней и половицы, он не мог прислушаться к тому, о чем говорили внизу, в ушах его был только непрекращающийся поток невнятного шума. Поднявшись на второй этаж, он медленно приближался к своей комнате, и с каждым шагом тревожные мысли улетучивались. Он возвращался в безопасное место, в ложе спокойствия и тепла. Запах цветов и скрип пола помогали ему забыть то, что он видел; то, что он чувствовал. В своей комнате Генрих не раздеваясь упал на кровать. Он плашмя лежал на ней, уткнувшись лицом в одеяло. Ему нужен был отдых, он был измотан и у него болело всё, что только могло болеть. В лесу это было мало заметно, но сейчас, в спокойной обстановке всё было иначе. Адреналин в крови рассасывался, боль медленно накрывала Генриха с головой, как одеяло, на котором он лежал.

Закрыв глаза, он увидел тёмный лес, похожий на тот, где они с Вольфгангом начинали свою охоту. Вокруг было ужасно темно. Теперь лес не показывал свою зеленую красоту в приятном дневном свету; сейчас он был врагом для Генриха, и зарождалось слабое чувство беззащитности. Каждый ствол дерева выглядел, как ужасный высокий силуэт, что кружили вокруг юноши. Потеряв чувство ориентации и задыхаясь от гнетущей атмосферы, Генрих начал слышать топот копыт. Звук становился всё громче и громче, но никак не было видно его источника. И чем громче был этот звук, тем более четким звучало что-то еще. Вместе с топотом было кое-что ещё, менее приятное и оглушающе громкое — это был нечеловеческий вопль. Он разносил с собой страх и боль.

Генрих очнулся лежа на спине. То, что он видел, было всего лишь кошмаром. Когда он уснул в надежде сбежать от прошлого, прошлое преследовало его не отставая ни на шаг, и настигло его, проникнув прямо в мир грёз. Генрих лежал на кровати, опасаясь того, что его сон не окончен, что вот-вот он услышит нарастающий топот копыт и разрывающий сердце вопль. Чувство страха опять начало просачиваться в голову юноши. Страх нашел его и застал врасплох. Пытаясь перебороть свои чувства, Генрих закрыл глаза и сел на кровать. Сидя с плотно закрытыми глазами, он пытался вслушаться в каждый шорох вокруг себя. Он пытался физически зацепиться за что-то настоящее и не дать утащить себя в другой мир. Он слышал, как что-то шуршит в соседней комнате; слышал неразборчивую речь у родителей на первом этаже. Кроме этих звуков, Генрих смог уловить сладкий запах чего-то, что находилось в его собственной комнате, от чего у него заурчало в животе.

Это была тарелка горохового супа, которая одиноко стояла на комоде. Генрих открыл свои глаза и посмотрел на неё. Это была железная миска, в которой была теплая жидкость, а рядом с ней стоял стакан с остывающим чаем. Это был его ужин, который он благополучно проспал. Пока юноша дремал после тяжелого дня, Петра заходила в комнату и оставила его порцию. Она хотела, чтобы после пробуждения, её сын мог поесть и восстановить силы. Знакомый запах еды был тем, что начало успокаивать Генриха. Встав с кровати, он подошел к комоду, где зажег светильник и начал есть.

Тот же суп, что был утром, одно и то же блюдо, но из-за разной температуры оно воспринималось совершенно иначе. Прохладный суп был вкусным, но чего-то в нем явно не хватало. Не зря Людвиг говорил, что еда вкуснее в приятной компании. Генрих ел молча, осознавая, что не сможет сейчас слушать что-то, что рассказывает отец, что может обсуждать Анна и мама. Немного остывшая еда медленно согревала его, успокаивая от прошедшего кошмара, и окончательно вернула в реальность.