Антракт (Неприличное название) - Александр Мардань

ПАВЕЛ. Значит, и ты меня не понимаешь…

ОЛЬГА. Ошибаешься, понимаю… Давай лучше поужинаем. Хотя все говорят, что это вредно.

Гаснет свет.

* * *

На сцене — кровать, на которой лежит манекен. Возле кровати сидит Ирина, рядом стоит Павел.

ИРИНА (говорит напыщенно, жестикулируя). «Когда я первый раз сюда пришла, мне врачиха сказала: „Говори, он слышит. Зови его“. Я поверила. Что ты меня слышишь… Теперь сомневаюсь».

ПАВЕЛ (перебивает). А Вы сами?

ИРИНА. Что — сама?

ПАВЕЛ. Верите, что отец Вас слышит, или нет?

Ирина пожимает плечами.

ПАВЕЛ. Отойдите вглубь сцены.

ИРИНА. А меня здесь увидят?

ПАВЕЛ. Всё. В Москву, в Москву!

ИРИНА. Что — «в Москву»?

ПАВЕЛ. Не «что», а «кого»! Когда актриса говорит: «меня не видно», значит, пора в Москву. Там все такие… Попробуйте еще раз.

ИРИНА. «Когда я первый раз сюда пришла, мне врачиха сказала: „Говори, он слышит. Зови его“. Я поверила, что ты меня слышишь… Теперь сомневаюсь».

ПАВЕЛ (резко). Нет! Это нельзя произносить так эмоционально! Подумай над словами, прочувствуй… «Теперь сомневаюсь…». Ты растерялась. И не к нему обращаешься! Ты говоришь это себе. Без драматизма… В начале монолога — пожалуйста, выступай с выражением… Как в школе учили… А потом вдруг — ломаешься. Признаешься, что вера ушла. Поэтому для тебя говорить вслух с отцом — значит лгать! Лгать умеешь?

ИРИНА (растерянно). Кому?

ПАВЕЛ. Ну, думаю, есть кому?

ИРИНА (кокетливо). А зачем мне лгать? Я — девушка свободная…

ПАВЕЛ. Учись. Пока я жив… Мне нужно, чтобы ты в этой сцене была… врушей. Чтобы зритель понял: ты притворяться умеешь… Но больше не можешь.

Затемнение.

* * *

Луч выхватывает ту же кровать с манекеном. Рядом — Анфиса и Павел.

ПАВЕЛ. Я хочу, чтобы вы произносили свой монолог, глядя куда-то в пол.

АНФИСА. Почему?

ПАВЕЛ. Мать окаменела от горя. У нее нет больше сил. Представьте: она приходит к сыну ежедневно. Уже полтора месяца прошло…

АНФИСА. Ну и что? Может, дома она и каменеет, а в больнице будет смотреть на сына, чтобы понять, слышит он или нет. Будет держать его за руку…

ПАВЕЛ. Вы думаете?.. Хорошо. Делайте так.

Анфиса поправляет под манекеном подушку, берет его за руку.

АНФИСА. «Здравствуй, сыночка… Ты молодцом, не такой бледный. Вчера не смогла прийти — у папы давление подскочило. Но ты не беспокойся, ему лучше. Я сейчас в коридоре медсестру встретила…»

Пауза.

АНФИСА. Нет, я не могу к этой пластиковой чурке обращаться…

ПАВЕЛ. Ну хорошо, давайте так. (Он снимает манекен с кровати и ложится на его место.) Продолжайте.

АНФИСА (берет его за руку). «Все будет хорошо, сыночка. Ты поправишься, и мы с тобой пойдем гулять. Как в детстве — за ручку…» (Пауза.) Ой, нет, Паша, так не надо. Встань!

Павел встает.

АНФИСА. На спектакле будет манекен?

ПАВЕЛ. Не знаю. Может, поставим кровать спинкой к залу, зрителям вообще не будет видно, лежит кто-то или нет. (Пауза.) Вот что… Врачи советуют включать для него музыку.

АНФИСА. Какую?

ПАВЕЛ. Ту, что на улицах играют… Духовой оркестр. Вальсы. Марши… Уходя, каждая из женщин будет ставить пластинку.

Гаснет свет

* * *

Загорается свет. Возле кровати стоит Маша. Павел ходит по сцене.

ПАВЕЛ. Садись. Нет, не надо… (Рассматривает Машу, которая одета в джинсы и кофточку.) Может, тебе так и играть — в джинсах? Только кофточку поярче…

МАША. Хорошо.

ПАВЕЛ. А сверху — халат. Как полагается в больнице.

МАША. Все в белых?

ПАВЕЛ. Да. В белых. Кстати, в Индии траурные сари — белого цвета. Интересно… У нас — черное. А у них смерть — не мрак, а свет…

МАША. От хорошей жизни, наверно…

ПАВЕЛ. Ладно. Читай с места, где говоришь о свекрови.

Долгое молчание.

ПАВЕЛ. О чем молчим?

МАША. Я думала, ты хочешь что-то сказать… Поэтому и назначил репетиции по отдельности.

ПАВЕЛ. Нет, не поэтому. В спектакле одна общая сцена, ее сделаем вместе. А монологи колхозом репетировать — лишнее.

Пауза.

ПАВЕЛ. Маш, давай работать…

МАША. Хорошо. Я только хотела узнать…

ПАВЕЛ. Почему приехал?

МАША. Нет. Хотела спросить: у тебя все в порядке? Мне показалось, что-то случилось…

ПАВЕЛ. «Что-то случилось»… Был такой роман. Не читала?

МАША. Нет.

ПАВЕЛ. Зря. Хороший роман.

МАША. Может быть.

ПАВЕЛ. Начинай.

МАША. «Извини, не выспалась. Комары… Откуда они взялись? Холодно уже. Всю ночь гудели!..»

Гаснет свет

* * *

В луче света — кровать с манекеном. Рядом — Павел. Он изменяет положение рук манекена. Сначала распрямляет их поверх одеяла, отходит на несколько шагов, рассматривает позу. Потом складывает руки манекена на груди, как у покойника. Подходит к проигрывателю, ставит пластинку. Духовой оркестр играет марш. Павел возвращается к манекену и складывает его руки под затылком — так, будто манекен «отдыхает». Садится на стул, сжимает голову руками. Затем вдруг откидывается на спинку стула, вытягивает ноги, сцепляет руки на затылке, повторяя позу манекена, и потягивается. Свет гаснет.

* * *

В свете луча на сцене — Павел и Наташа. Наташа читает монолог.

НАТАША. «Я на сороковой день исповедаться ходила, батюшку спрашивала — как же твоя душа? Батюшка говорит — душа рядом… И видит все… (Пауза.) Эта женщина тоже здесь… Нехорошо. Грех!»

ПАВЕЛ. Нет. Не так. У меня от вашего монолога остается… дурное послевкусие… Ощущение, что ваша героиня не ушла, а ударилась в религию. Часто ходит в церковь и всех достала своей обрядностью… А я хочу, чтобы Вы сыграли верующую женщину. Которую хочется слушать. Вспомните кого-нибудь из знакомых…

Наташа пожимает плечами.

ПАВЕЛ. Того, кто верит. Если не в Иисуса Христа, то в свое дело…

Наташа молчит.

ПАВЕЛ. Значит, нет таких… И в театре тоже?.. Плохо. (Пауза.) Наталья Ивановна, мы же с Вами… не пирожки печем. Я понимаю, быт заедает… Но иногда надо вспомнить, что это — искусство. Роль с температурой тридцать шесть и шесть сыграть нельзя!

НАТАША. Вы как Петр. Иногда я его не понимаю. Наверное, вы с ним были похожи, когда строили… вашу крепость… Но он изменился… А сейчас нервничает. Не спит.

Пауза.

НАТАША. Павел Андреевич, у меня к Вам просьба.

ПАВЕЛ. Какая?

НАТАША. Уезжайте… Уезжайте, пожалуйста. Вам в любом театре дадут ставить…

ПАВЕЛ. А вам я не нужен?

НАТАША. Мне — нет.

ПАВЕЛ. Почему?

НАТАША. Потому что Петр Никитич плохо спит. А я его люблю. И хочу, чтобы у него все было хорошо.

Гаснет свет

* * *

В свете луча — кровать, на спинку которой наброшен медицинский халат. Рядом с кроватью — платяной шкаф, кресло. На кровати сидит Маша.

ПАВЕЛ (кивает на шкаф). Это что?

МАША. После вчерашнего спектакля не убрали.

ПАВЕЛ. Бардак… (Пауза.) А может, оставим в палате шкаф? С халатами. Подойдешь, откроешь…

Маша открывает шкаф. На внутренней створке — зеркало.

ПАВЕЛ (кричит). Стоп! Класс! Вот так и будет! Шкаф развернем торцом к залу. Открываешь дверцу, набрасываешь халат и поворачиваешься к зеркалу. И монолог читаешь, глядя в зеркало.

МАША. Спиной к залу?

ПАВЕЛ. Чуть развернем, со светом поработаем… Зритель будет видеть лицо в зеркале. Держи. Протягивает ей халат.

МАША (набрасывает халат). Значит, я буду смотреть в зеркало, а не на любимого человека?

ПАВЕЛ. А с чего ты решила, что он — любимый? Ты что говоришь? «Устала, бессонница замучила… Со свекровью скандалы…» Только о себе! Представь — дело происходит не в больнице, а на кухне. Муж ест суп, жена картошку жарит — и тот же текст. Бытовуха! А не борьба за жизнь. (Пауза.) Начни с места «Что понадобилось тебе на сто первом километре…».