Рассказы из книги "Жестокие рассказы" - Огюст де Лиль-Адан

В ножках каждого кресла скрыты короткие трости (бычьи жилы и железное дерево) с наконечниками из твердого каучука, подкованные крепкими гвоздями; они приводятся в движение рессорами с валиками; их назначение — стучать по полу, создавая впечатление оваций, вызовов и топота. Малейший перерыв электромагнитного тока произведет такое сотрясение всего механизма, какого со времени существования Клаки еще не бывало; разразится гром аплодисментов. А Машина настолько мощная, что при надобности может буквально сокрушить весь зал. Тогда автор будет погребен под собственным своим триумфом, подобно юному капитану де Бюшу после осады Равенны, которого горько оплакивали все женщины. Это гром, это залп, это апофеоз приветствий, возгласов, криков браво, одобрений, оглушительных уа-уау, всевозможных звуков, не исключая и пугающих, судорог, громких утверждений, топота, идей и славы, вспыхивающих одновременно со всех сторон безразлично и в самых пошлых, и в самых удачных местах пьесы. Тут уж никаких случайностей быть не может.

И тогда-то и сказывается неоспоримое магнетическое явление, оправдывающее этот шум и придающее ему абсолютную ценность; явление это подтверждает ценность Машины Славы, без коего она была бы почти что мистификацией. Вот оно! В нем-то и заключается великая сущность, из ряда вон выходящее значение, ослепительный блеск гениального изобретения Боттома.

Чтобы лучше вникнуть в идею этого гения, вспомним прежде всего, что заурядные люди избегают идти вразрез с общественным мнением. Им с колыбели свойственно считать непреложным, несмотря ни на что, следующее утверждение: «Человек этот ПРЕУСПЕВАЕТ; следовательно, вопреки дуракам и завистникам, — это незаурядный, светлый ум. По возможности, будем подражать ему и, на всякий случай, станем на его сторону, хотя бы для того, чтобы не казаться дурачками».

Таково, согласитесь, сокровенное рассуждение, внушаемое самой атмосферой зала.

Если для того, чтобы вызывать воодушевление, о котором мы говорили, достаточно примитивной Клаки, какой мы пользуемся в настоящее время, то что же будет при наличии Машины, принимая во внимание, что тогда страсти станут единодушными? Публика и сейчас уже позволяет Клаке увлекать себя, хотя и знает, что эта человеческая машина дурачит ее, а сама Клака будет тогда еще легче воспламеняться, поскольку на нее будет воздействовать НАСТОЯЩАЯ машина: не надо забывать, что машины — душа нынешнего века.

И вот даже самый равнодушный зритель, слыша, что творится вокруг, легко заражается общим воодушевлением. Такова сила вещей. Немного погодя он уже оглушительно и вполне искренне хлопает. Он, как всегда, разделяет чувства Большинства. И, будь это в его возможностях, он готов был бы шуметь громче, чем сама Машина, — из опасения, что выделится из толпы.

Таким образом, перед нами решение проблемы: физическое приспособление достигает интеллектуальной цели, успех становится реальностью… СЛАВА действительно снизошла в зал. Иллюзорная же сторона Аппарата Боттома исчезает, положительно слипаясь с сияющей Истиной!

Если пьеса написана просто кретином или каким-нибудь болтливым педантом, так что и одной сцены не высидишь, то, во избежание всяких случайностей, аплодисменты могут греметь беспрерывно от поднятия занавеса до самого конца спектакля.

Тут ни о каком сопротивлении и речи быть не может. В случае надобности можно выделить особые кресла для признанных поэтов, для тех, кто изобличен в гениальности, словом, для строптивых, а также для клики интриганов: гальваническая батарея направит ток в ручки кресла внушающего подозрение и насильно заставит рукоплескать сидящего в нем человека. И тогда все будут говорить: «Как видно, это на самом деле прекрасное произведение, раз даже они АПЛОДИРУЮТ!»

Излишне добавлять, что если такие драматурги (прибегнув к вмешательству какого-нибудь опрометчивого государственного деятеля, — ко всему надо быть готовым!) все же добьются постановки их «творений» без купюр, избавятся от просвещенных соавторов и избегнут директорского давления, то Машина с помощью варианта, предусмотренного неисчерпаемой и поистине благодатной выдумкой Боттома, все-таки отомстит за порядочных людей. Иными словами, вместо того чтобы осенить драматурга славою, она на сей раз станет шикать, реветь, свистеть, брыкаться, квакать, тявкать, плеваться, так что из «пьесы» не разобрать ни слова. Поднимется такой скандал, какого не бывало со времени знаменитой премьеры «Тангейзера» в парижской «Гранд-Опера». Таким образом, совесть порядочных людей и особенно Буржуазии не попадет в ловушку, как случается, увы, нередко! Сразу же будет объявлена тревога, как некогда в Капитолии по случаю нападения галлов. При Машине состоят двадцать андреидов[10], выпущенных из лабораторий Эдисона, с благообразными лицами, скромной и понимающей улыбкой, со значком в петлице; в случае отсутствия или болезни образцов, по подобию коих они созданы, их разместят в ложах, и на лицах их будет написано глубокое презрение, которое передается и зрителям. Если же, паче чаяния, последние вздумают взбунтоваться и выразят желание прослушать пьесу, автоматы закричат: «Пожар!» — и это сразу вызовет такой настоящий крик и смятение, что протест мигом заглохнет. А «пьеса» после этого уже не оживет.

Что же касается Критики, так о ней нечего и говорить. Если драматическое произведение будет написано человеком серьезным и влиятельным, достойным уважения, человеком благонамеренным, значительным и последовательным, то Критике — исключая нескольких заядлых снобов, голоса коих, слившиеся с общим гвалтом, только усилят последний, — нечего будет возразить: она начнет выражать свой восторг не менее бурно, чем Аппарат Боттома.

К тому же критические статьи, заранее заготовленные, также будут связаны с Машиной: написание их упрощается путем пересмотра всех старых клише; их обновляют, подкрашивают и пускают в оборот сотрудники Боттома, подобно молитвенным мельницам китайцев, наших предшественников во всех вопросах Прогресса[11].

Аппарат Боттома почти таким же путем упрощает работу Критики. Он избавляет от труда до седьмого пота, упраздняет немало грубых грамматических ошибок, немало чепухи и немало пустых фраз, пускаемых на ветер! Фельетонисты, любители сладостного безделья, могут сговориться с бароном при свидании с ним. На случай, если у кого-нибудь обнаружится ребяческое самолюбие, гарантируется полнейшая тайна. Существует твердая расценка, она обозначена в начале статьи обычными цифрами; гонорар уплачивается но столько-то за каждое слово, состоящее из трех букв и более. Когда же подписать статью считается за честь, то за такую честь взимается особо.

В отношении чистоты линии, совершенства букв, неукоснительной логики и механической преемственности идей эти статьи, бесспорно, столь же превосходят написанные от руки, как, скажем, вещи, сшитые на швейной машинке, превосходят те, что сшиты старинной иглой.

И сравнения-то здесь быть не может! Что в наши дни силы человеческие рядом с силами машины?

Благотворное действие статей Боттома особенно скажется, когда они повлекут за собою провал пьесы какого-нибудь крупного поэта.

То будет, что называется, смертельный удар!.. Являясь набором и отстоем самых устаревших, скользких, тошнотворных, клеветнических и безудержных пошлостей, собранных в отечественной выгребной яме, эти статьи так понравятся Публике, что ничего лучшего и пожелать нельзя будет. И они уже вполне готовы! Они создают полную иллюзию.

С одной стороны, подумаешь, что читаешь человеческие статьи о великих живых современниках, а с другой — какой яд, какая квинтэссенция гнусности!

Статьи эти станут, несомненно, одним из величайших достижений нынешнего века! Барон дал несколько образцов таких статей кое-кому из наиболее остроумных наших критиков: они разахались и от восторга даже выронили перья из рук! Тут от каждой запятой веет тем невозмутимым равнодушием, которое слышится, например, в прелестных словах, сказанных маркизом де Д***, редактором «Королевской Газеты», Людовику XIV (при этом маркиз небрежно обмахивался кружевным платочком): «Не прикажете ли, Ваше Величество, послать тарелку бульона великому Корнелю? Он ведь при смерти…»

Основной механизм клавиатуры Машины устанавливается в углублении, именуемом в театре Суфлерской Будкой. Здесь помещается Оператор, каковым должен быть человек надежный, почтенный и с внешностью, приличествующей, скажем, привратнику. Под рукой у него электрические коммутаторы и рубильники, регуляторы, щупы, краны от трубок с углекислым и двууглекислым газом, амииачные пары и прочее, кнопки рычагов, шатуны, блоки. Давление в системе и степень Бессмертия указываются манометром. Особый аппарат производит калькуляцию, и Драматург платит по счету, который подает ему какая-нибудь красавица в роскошном наряде Славы, под звуки фанфар. Красавица при свете бенгальских огней оливкового цвета — цвета Надежды, — улыбаясь, вручает Автору во имя потомков, в виде подношения, его собственный бюст, отличающийся большим сходством (это гарантировано), окруженный сиянием и увенчанный лаврами; бюст изготовляется из прессованного бетона (изобретение Куанье). Все это можно заготовить заблаговременно!!!