Рассказы из книги "Жестокие рассказы" - Огюст де Лиль-Адан

Перевод М.Вахтеровой

НЕТЕРПЕНИЕ ТОЛПЫ

Посвящается Виктору Гюго

Путник, пойди возвести нашим гражданам в Лакедемоне,

Что, их заветы блюдя, здесь мы костьми полегли.

Симонид

Гласные ворота Спарты с тяжелыми створами, примкнутыми к городской стене, точно бронзовый щит к груди воина, были раскрыты на гору Тайгет. Пыльные склоны багровели в холодных осенних лучах заката, и людям, стоявшим на крепостной стене города Геракла, казалось, будто на пустынном кряже в этот зловещий вечер свершается кровавое жертвоприношение.

Над городскими воротами возвышались массивные стены, и на площадке крепостного вала толпился народ. Железные доспехи, пеплосы, острия копий, колесницы ярко сверкали в кровавом зареве заходящего светила. Но глаза граждан Спарты были мрачны: пристально, неотступно толпа смотрела на вершину горы в ожидании грозных вестей.

Два дня назад отряд Трехсот во главе с царем выступил в поход. Они шли в бой, увенчанные цветами во славу Отчизны. Те, кому суждено было вечером пировать в царстве мертвых, в последний раз умастили себе волосы в храме Ликурга. Потом, подняв щиты, бряцая мечами, под приветственные клики женщин, распевая стихи Тиртея, юноши исчезли в утреннем тумане. Высокие травы в теснине Фермопил теперь, наверно, льнули, шелестя, к их голым ногам, словно родная земля, которую они шли защищать, нежно ласкала своих сыновей, прежде чем принять их в свое священное лоно.

Утром ветер донес шум битвы и торжествующие крики, так что все поверили рассказам перепуганных пастухов. Персы были дважды оттеснены, разгромлены и отступили, бросив без погребения десять тысяч убитых. Локрида стала свидетельницей победоносной битвы. Фессалия поднялась на борьбу. Даже Фивы вдохновились этим славным примером. Афины прислали отряд воинов и начали вооружаться под предводительством Мильтиада. Фаланга лаконян получила подкрепление в семь тысяч солдат.

Но вот, пока в храме Дианы раздавались молитвы и победные гимны, пятеро эфоров получили новые донесения и обменялись странным взглядом. Старейшины тут же отдали приказ готовиться к обороне города. Спешно начали крпать рвы, ибо Спарта обычно пренебрегала укреплениями, гордо полагаясь на доблесть своих граждан.

Зловещая тень омрачила всеобщую радость. Никто уже не верил россказням пастухов; победные вести были сразу забыты, как глупые басни. Жрецы содрогались в тревоге. Авгуры, воздевая руки, освещенные пламенем треножников, взывали к богам преисподней. Страшная весть передавалась шепотом, кратко, из уст в уста. Эфоры повелели увести из храма юных дев, чтобы не произносить при них имени предателя. И девушки сошли по ступеням портика, не замечая, что ступают по телам лежащих там илотов, опьяненных темным вином, и задевают их каймой своих длинных одежд.

Тогда народу возвестили страшную новость.

Изменник открыл врагам обходный путь в Фокиду. Мессенский пастух предал Элладу, Ефиальт отдал в руке Ксеркса мать-родину. И персидская конница уже вторглась в благословенную страну, сатрапы и сверкающих золотом доспехах уже топтали землю, вскормившую героев! Прощайте, храмы, жилища предков, священные равнины! Враги приближаются, о Лакедемон! — бледные, изнеженные чужеземцы закуют в цепи твоих сынов, они возьмут себе в рабыни твоих дочерей!

Когда граждане Спарты поднялись на крепостную стену и взглянули на горные склоны Тайгета, их тревога еще более возросла.

Ветер завывал в скалистых ущельях, ели сгибались и скрипели, их голые ветви сплетались, словно спутанные волосы человека, в ужасе откинувшего голову. По небу проносилась тень Горгоны, в дымке облаков как бы вырисовывался ее грозный лик. И толпа, освещенная пожаром заката, теснилась у бойниц, глядя на тягостную картину обреченной земли под грозовым небом. Однако эти люди с сурово сжатыми губами хранили молчание ради девственниц. Не подобало смущать их юные сердца и волновать им кровь, называя при них предателем одного из сыновей Эллады. Надо было оберегать будущее потомство.

Нетерпение, обманутые надежды, неуверенность еще усугубляли мрачное уныние толпы. Каждый думал о грядущих бедствиях, общая гибель всем казалась близкой и неизбежной.

Едва начнет смеркаться, как появятся вдали передовые отряды врагов! Кое-кому уже мерещилась на горизонте блистающая золотом конница персов и даже колесница самого Ксеркса. Жрецы внимательно прислушивались, уверяя, будто шум и крики доносятся с севера, хотя их плащи шелестели от ветра южных морей.

Мужчины подкатывали баллисты, развозя их по местам, натягивали скорпионы, складывали возле колес груды метательных копий. Девушки расставляли жаровни, чтобы плавить смолу. Ветераны, вновь облачившись в панцири, стояли, скрестив руки, и прикидывали, сколько врагов они успеют уничтожить, прежде чем пасть в бою. Ворота решили замуровать, ибо Спарта не сдастся никогда, даже если ее возьмут приступом; женщинам велели не даваться врагам живыми. Одни подсчитывали запасы провианта, другие гадали по внутренностям жертвенных животных у алтарей, которые еще дымились там и сям.

На случай внезапного нападения решено было провести ночь на городской стене, и потому повар стражей, Ногаклес, с важным видом готовил пищу для всех тут же, на крепостном валу. Стоя над огромным котлом, он толок зерно в соленом молоке и, рассеянно помешивая каменным пестом, с беспокойством смотрел на Тайгет.

Все ждали. Уже поднимался ропот, ползли слухи, позорящие воинов. В отчаянии люди легко верят клевете; они были братьями тех, кто впоследствии отправил в изгнание Аристида, Фемистокла и Мильтиада, и, не в силах вынести тревожного ожидания, приходили в ярость. Но древние старухи качали головой, заплетая длинные седые косы. Они твердо верили в храбрость сыновей и ждали их с суровым спокойствием, как ждут волчицы своих детенышей.

Внезапно все небо потемнело, хотя вечер еще не наступил. Огромная стая воронов, появившись с юга, с жутким, злорадным карканьем пролетела над Спартой; они заволокли все кругом, затмив солнечный свет, и, спустившись, уселись на ветвях священных лесов, окружавших Тайгет. Вороны сидели неподвижно, настороженно, устремив к северу горящие глаза.

Их преследовали громкими криками и проклятиями. Катапульты грохотали, осыпая их градом камней, которые со свистом и треском вонзались в стволы деревьев.

Подняв руки к небу, грозя кулаками, горожане пытались отогнать стаю. Но вороны не тронулись с места, точно уже чуяли трупный запах убитых воинов, и крепко сидели на черных ветвях, сгибавшихся под их тяжестью.

Матери дрожали от ужаса при виде зловещих птиц.

Теперь заволновались и девушки. Всем им роздали священные мечи, много веков висевшие в храмах. «Для кого эти клинки?» — спрашивали они, поднимая кроткие глаза с блестящего лезвия на хмурые лица родителей. Их успокаивали улыбкой, оставляя невинные жертвы в неведении: лишь в последнюю минуту девушки узнают, что мечи предназначены для них.

Вдруг дети громко закричали. Их зоркие глаза что-то рассмотрели вдали. Там, на синеющей вершине пустынной горы, показался человек, который, видимо, давно уже бежал, подгоняемый ветром; он начал быстро спускаться к городу.

Все взгляды устремились на него.

Человек бежал, понурив голову, держа в руке суковатую палку, вероятно, срезанную второпях, на ходу, и, опираясь на нее, направлялся прямо к воротам Спарты.

Когда он достиг середины горы, еще освещенной последними солнечными лучами, стало видно, что он закутан в длинный плащ; путник, верно, не раз падал по дороге, ибо плащ был весь в грязи, так же как и палка. Это не мог быть солдат: у него не было щита.

Пришельца встретили угрюмым молчанием.

Откуда он бежит? От кого спасается? Дурное предзнаменование!

Такое бегство недостойно мужчины. Чего он хочет?

— Он ищет пристанища?.. Значит, его преследуют? Наверное, враги? Они уже близко?

В ту минуту, когда косые лучи заходящего солнца осветили путника с головы до пят, все увидели поножи у него на ногах.

Чувство возмущения и жгучего стыда всколыхнуло толпу. Все забыли о присутствии девушек, которые сразу поникли и побледнели, как лилии.

В воздухе прозвучало имя, его повторяли со страхом и отвращением. Это был спартанец! Один из Трехсот! Его узнали. Он, это он! Солдат, уроженец Спарты, бросил свой щит! Бежал! А другие? Неужели те, неустрашимые, тоже бежали с поля боя? Люди с искаженными от ужаса лицами, глядя на беглеца, воочию видели картину разгрома. Ах, зачем скрывать дольше постигшее их бедствие? Воины бежали… Все до одного… Они идут за ним вслед! Они появятся с минуты на минуту!.. За ними гонится персидская конница! И, глядя вдаль из-под руки, повар воскликнул, что уже видит их там, в тумане!..