Пистолет - Елена Крюкова

Бес не помнил, как, куда они провалились.

Бес видел, как один чернявый тащит к выходу из зала, под локти, другого, который, видно, вырубился совсем, – да, они их спасли, да, двух черных, ну и что, – и тоже не помнил, как они исчезли.

Он спрятал пистолет в карман и сел на корточки перед Зубром.

Зубр был неподвижен и мирен. Он раскинул руки, будто хотел обнять кого-то.

– Зубр, – сказал Бес и, гармошкой сморщив нос, заплакал без слез. У него заболели, заныли колени. – Зубр! Вставай!

Он просунул руки Зубру под затылок. Что-то теплое, льющееся ощутил. Его затошнило.

– Милиция-а-а-а! – тонко, беспомощно провыл толстяк в желтой куртке.

Бес обернулся к толстяку. Вытащил красные руки из-под затылка Зубра. Вытащил телефон из кармана куртки.

– Не милицию, а «скорую», – без звука, одним хрипом сказал он и набрал пальцем в крови «112».

– Самолет, прибывший рейсом двести пятнадцать из Санкт-Петербурга, произвел посадку! – радостно сказала неведомая девушка.

И потом то же самое – на плохом, манерном, чуть в нос, английском.

Прямо к ним шел человек.

Он шел прямо на них, и Бесу показалось – он сейчас пройдет сквозь них, как сквозь туман.

Бес уже не мог его остановить.

Он уже вообще ничего остановить не мог.

Человек едва не наступил Бесу на черный утюг берца.

– Помочь? – только и спросил он.

Они вдвоем взяли бесчувственного Зубра и перетащили на кресло. Уложили. Спина перегибалась через спинку кресла, голова закидывалась куда-то далеко. Вот-вот шея сломается.

– Ему неудобно, – хрипло сказал Бес.

Его запоздало затрясло.

– Другого выхода нет, – сказал человек. – Он простудится, лежать на граните.

– Спасибо вам, – сказал Бес.

Минуту сидели, смотрели на Зубра, друг на друга.

– Вы вызвали «скорую»? – спросил человек.

– Да.

– Меня тут должны встретить. Мы задержались. – Глаза человека быстро, колюче обежали пустой зал. – Вы тут не видели никого? Именно тут, в зале? Мы договорились в зале.

– Мы тоже встречающие, – сказал Бес и прокашлялся, так хрипело, клокотало в сухом горле.

– А! – сказал человек. – Вы кого встречаете?

Глаза человека были острыми, колючими, пронзительными даже; просверливали в Бесе две кровавых, черных дырки.

– Человека из Питера, – сказал Бес.

Вытер запястьем кровь с подбородка.

– Это я, – сказал человек.

Сверлящего взгляда – не спрятал.

– Вот видите, как получилось, – сказал Бес. – Простите.

– Ничего. Бывает.

– Зубр должен у вас что-то взять. Дайте это мне.

– Кто вы?

Человек из Питера говорил холодно, быстро, надменно.

– Я его друг. Мы – вместе.

– Хорошо. Я верю вам. Вот. Держите. – Человек из Питера быстро утопил руку за пазухой, быстро вытащил сверток и толкнул в руки Бесу. – Здесь деньги и диски. Этого вам хватит на первых порах. Диски держите в надежном месте. Вы в курсе, что телефоны ваши – все – прослушиваются?

– В курсе, – кивнул Бес. Спрятал сверток за пазуху, во внутренний карман. Похлопал ладонью по жесткой коже.

– Я не буду дожидаться с вами тут вашей «скорой», – ледяно, отчетливо сказал человек из Питера. – Я – лечу дальше.

– Куда? – глупо, тупо спросил Бес, глядя на закинутое, с открытым ртом, лицо Зубра.

– В Нью-Йорк, – сказал человек из Питера.

И улыбнулся.

И Бес увидел, что у него все верхние зубы, под небритой наждачной губой, золотые, просто антикварные.

– Как в Нью-Йорк?

«Зачем я глупости спрашиваю».

– Очень просто. Через Франкфурт. «Люфтганзой». – Он посмотрел на часы на широком волосатом запястье. – Через час. Пойду. Надо успеть. – Похлопал по плечу Беса. Посмотрел на Зубра. – Пока. Увидимся.

– Пока. Увидимся, – эхом отозвался Бес.

Телефон проиграл красивую, нежную мелодию.

«Тонкая. Милая моя. Позвонила».

Он поднес телефон к уху.

Услышал милый, очень тихий, нежный голос, будто его владелица сама себе шептала что-то тайное, неслышное.

– Ося… Ты где…

– Тонкая, – как можно нежнее сказал Бес, – не волнуйся. Мы в аэропорту. С Зубром. Мы встречаем одного нужного человека.

– Встречаете?..

Голос таял, вился легким дымом.

– Уже встретили. Я – вечером – буду у Кэт. Ты тоже туда приходи.

– Осип… Ты… не выпил?.. случайно…

«О-о-о-о…» – тихо таяло в трубке.

– Случайно нет, – сказал Бес и улыбнулся. Улыбка вышла кривой, но веселой. – Не волнуйся, прошу тебя.

В трубке уже толкались, прыгали гудки, когда он говорил:

– Я люблю тебя. Я так люблю тебя. Так…

Он помогал санитару нести Зубра в машину «скорой». Зубр лежал на носилках, как старый рыцарь или древний святой, будто его уже несли с почестями хоронить. Бес пощупал ему пульс. Пульс нашелся, и Бес внезапно развеселился, стал весь горячий, как пьяный. «Выпить бы, выпить бы, водки бы сейчас, холодной, ледяной, да!..» Когда носилки погружали в машину, он оглянулся. Через разбитое стекло увидел: пришли милиционеры, набежали люди, и копошатся в зале, у разбитого окна, и руками машут, и выкрикивают что-то.

Бес подумал: нам повезло.

Нам всем страшно свезло.

Зубр – жив. Он – жив. Человек из Питера – жив; и все им передал, что ждали.

А Нью-Йорк? Что Нью-Йорк? Ну, летит этот перец в Нью-Йорк. Он тоже когда-нибудь полетит.

На каменном заборе автостанции около его дома пацаны написали аэрографом: «ЛЕТОМ ЛЕЧУ В АМЕРИКУ!»

Все вранье. Ты не полетишь. И никто не полетит.

Полетит тот, у кого много денег, так-то.

Трясясь в рвотном брюхе «скорой», Бес всунул в рот сигарету, но не закурил. Так сидел, трясся, держал Зубра за руку. Пульс, бейся, бейся давай. Не прекращайся. Довезут. Спасут.

А у его мачехи сынок, вроде как его сводный брат, от другого отца, не от его, он и видел-то его в жизни всего два, три раза, чеснок такой форменный, глазки ясненькие, мордочка чистенькая, выхоленный знайка такой, зайчик-побегайчик, учится сейчас в Нью-Йорке, да. В Нью-Йорке. В университете. На доктора учится. Ну чеснок натуральный. До-о-о-октор.

– Доктор… фон Гон-Гаген, – сказал Бес и перекинул сигарету языком из угла рта в другой. – Доктор… Лектор. Зубр! Ты не умирай. Мы с тобой в Нью-Йорк полетим. И там, в аэропорту… в Джей Эф Кэй… знаешь как оттянемся?! Зубр! Не знаешь даже! Там ведь можно жить, в аэропорту-то. Там – можно ночевать. Мы будем там ночевать… спать… покупать ихние говенные сэндвичи или что там еще… и с их мыльным теплым пивом – м-м-м!.. за милую душу… А еще… будем там девочек снимать. Мулаточек… Знаешь, какие мулаточки красивые? Не знаешь. – Будто он сам знал! – Там ведь весь мир толчется, не то что здесь у нас… провинция… – Он зло, нарочно разжевал сигарету, и табак облепил ему язык. – Весь мир, понимаешь!.. – Сплюнул. – Весь – мир… А потом, из аэропорта, каждый день, мы будем ездить в Нью-Йорк… и смотреть на него… на небоскребы эти противные… и гулять по нему… В Сэнтрел Парк пойдем… говорят, там белочек народ прямо из рук кормит… И вообще, Нью-Йорк, это же классно! Он уже наш, Зубр, говорю тебе, он наш… Зубр… Эй… Ты не спи, давай, давай, просыпайся…

Он тряс его за руку, а машина тряслась, катилась вперед.

Окошечко в кабину водителя открылось, и врач, вывернув кудрявую крашеную голову назад, остро блеснув алмазом сережки, спросила Беса:

– У пострадавшего паспорт с собой? Полис?

В кабине водителя мяукнул котенок.

Санитар вез домой котенка. За пазухой.

– Тихо, кисенок! – засмеялся санитар и сказал врачице радостно и гордо: – Ты гляди, кусает меня за палец! Уже – хищник! Британец. За сто долларов купил!

Бес ничего не слышал. Он держал за руку Зубра и тихо, настойчиво говорил ему, упрямо, тупо, монотонно:

– Ну давай, давай, давай, просыпайся, давай.

Смерть Кота

Каждой ночью бился в стеныЗвал кого-то снилась стаяЗверь впервые так растерянЗверь впервые умирает

Сжало сердце странной больюНегде скрыться от удараБеспощадною рукоюНочь свободу вырывала

Он смотрел в глаза с тоскоюЗамирал борясь с отчаяньемЯ такой же я с тобоюЗверь ответил мне молчаньем

Осип Фуфачев (Бес), группа «Черный дождь», «Зверь»

Пушистая шерсть, и черные полосы поперек, и глаза хищные, зелено-ночные, а рожа добрая, добряк, добрее не бывает. Шире варежки рожа; пух на щеках торчит, как нечесаные бакенбарды; а когда зевает, розовый шершавый язык заворачивается в смешную розовую трубочку, в такой ресторанный завиток ветчины.

Глаза горят! Зеленым фосфором, подземным ужасом, веселым хулиганством…

Любовью, любовью к нам, людям, горят-пылают.

И не мяукал – разговаривал: длинно, витиевато, вот так: мурн-мряяууу-мрак-мрак-мааауа!.. миаааууу… мр-р-р-рнн-ах…

Будто речь толкал. На митинге. Или в церкви проповедовал.

Кошачий Бог, отчего ты его не спас?

Или просто его время пришло?

Нет. Не пришло.