Конец сезона - Роман Сенчин

Володь?

– А-ай… больно…

Наталья увидела лицо и взвыла.

– Повели в дом, – с удовольствием командовал бородатый. – Уложить надо. Андрюш, свинцовая вода есть?

– Да откуда…

– У него спектакль в воскресенье! Го-осподи! – сухо, без слез рыдала

Наталья. – Сделайте что-нибудь!

В прихожей столкнулись с Максом. Сергеев заметил его презрительный и брезгливый взгляд, плоскую бутылочку коньяка в руке… Завели

Володьку в спальню, под руководством Максовой девушки – “не сюда, не сюда!” – положили на раздвинутое кресло-кровать. Обернули голову мокрым полотенцем… Сергеев проверил Дашку. Она спала на дальней тахте, в уголочке. Из капюшона торчал остренький носик и круглые, как шарики, щеки. Сергеев наклонился к ней, прислушался: дышит?

Дышала…

Подождал, пока Володька перестанет стонать и ругаться и уснет, и вышел.

– Вы с ночевкой, что ли, приехали? – спрашивал Макс, свинчивая крышку с бутылочки. – С ребенком?

– Мы с Андреем заранее договорились обо всем, между прочим, – ответила жена Сергеева.

– А что? – пошла в атаку Наталья. – Проблемы какие-то?

– Да нет… Но надо определиться со спальными местами. – Макс посмотрел на Андрюху; Андрюха сидел, подперев рукой подбородок. – На улице уже холодно спать… Так, сколько нас получается?

Считать никто не стал. Макс налил себе и своей девушке коньяку, жестом предложил остальным и тут же поставил бутылочку на стол.

Сергеев плеснул водки бородатому, Андрюхе, Наталье, себе. У жены вино еще было. Саня вяло мусолил кусок шашлыка…

– Что, давайте за знакомство, что ли? – Макс кивнул на свою девушку.

– Настя, моя невеста.

– Уху, – саркастически произнесла Наталья.

– Ждем, кстати, ребенка.

– Да? Правда? – удивленно и искренне заинтересовалась жена Сергеева.

– И на каком месяце?

– Почти шесть, – смущенно сказала Настя.

– Хорошо-о. А у нас дочке четыре недавно исполнилось.

Теперь Макс удивился:

– Ты опять родила?

– Представь себе! А ты не заметил? Там спит, на тахте, сверточек…

– Когда это вы успели?

– Со стороны это всегда незаметно, а если рассказывать, как и что…

– Расскажите, пожалуйста! – с боязливым любопытством попросила Настя.

– Беременным лучше не знать. Все сами увидите.

– Ой, не пугай, не пугай! – Макс поднял рюмку. – Мы и так трясемся.

Ну, тогда за детей!

Только выпили, жена заволновалась:

– Никит, сходи глянь, как она там. Вдруг Володька…

– Я посмотрю, – вскочила Наталья. – Может, все-таки примочку какую-то сделать? Что помогает от синяков?

Ей не ответили.

Снова сидели молча. Бородатый глядел насмешливо, он словно бы чего-то ждал и был доволен напряженностью. Жена Сергеева явно готовилась к ссоре с Максом, но ее сдерживала беременность его подруги и присутствие за столом сына. И уже раза два она спрашивала:

– Саша, ты спать не хочешь? Иди ляг с Дашенькой.

– Не хочу, – бубнил он, а потом вдруг спросил Макса: – Дядя, а вы поиграете?

– Что, малыш?

– Вы на такой играли. На досочке…

– На гуслях?

– Угу, на гуслях.

– Ух ты! – неожиданно для себя поразился Сергеев. – Ты действительно помнишь? Сань?

– Помню.

– Молоде-ец!

И Макс, обрадованный, что пятилетний мальчик помнит о его давней игре, оживился и осмелел, почувствовав в Саше поддержку:

– Конечно, сыграю. Я каждый день играю. И начал, когда тоже маленьким был совсем. Тогда совсем редко кто умел. На гитарах играли, а я на гуслях.

– А поиграйте.

– Обязательно. Сейчас только коричневой водички выпью, чтоб лучше игралось. – Он наполнил свою рюмку коньяком.

– Нам, пожалуй, тоже пора, – вздохнул бородатый, взял бутылку, но налил только себе и Андрюхе. – Андрейка, – как-то бережно, по-отечески потряс его за плечо, – прими. И не думай. Помни только, что я тебе предложил.

– Да, я помню. Спасибо, Василий. Спасибо…

Выпили без тостов, не чокаясь. Сергеев не выпил – уже не лезло. Даже мутило. Через силу курил, выдувая дым в сторону от сына.

Вспомнилось, отчетливо и ярко, то, о чем сегодня уже не раз вспоминали другие – как они приезжали к Андрюхе лет пять назад.

Андрюха жил здесь почти безвылазно, писал иконы, ходил по воскресеньям в церковь. И встречал их по-настоящему радостно, как дорогих и долгожданных гостей; наверное, так заблудившийся в тайге человек радуется геологам… Они почти и не пили тогда. Нет, хм, пили – зеленый чай, чай со смородиновыми листьями, с лимоном. Ели пряники и конфеты, обсуждали прочитанные книги. Много было книг, которые почему-то казалось необходимым прочитать и потом о них спорить. Спорили об истории, о религии, о театре. Но по-хорошему, без злости. А теперь? Какой, действительно, праздник – приехал в одиннадцать вечера с работы, а тут… И он, Никита Сергеев, тоже бы психовал. Бывало такое несколько раз, когда заходил домой, вымотанный до предела, а у жены подруга. И конечно, срывался…

М-да, и обратно сейчас не поедешь – электрички, может, и ходят, но дети… Был бы один, незаметно как-нибудь собрался бы, исчез потихоньку. А придется вот не самую приятную ночь пережить. И никуда не денешься.

12

Макс принес гусли. Уселся, положил их на колени. Пощипал струны и принялся объяснять Сане тихо, как по секрету:

– Эти гусли называются столообразные. Самые сложные гусли, зато звук прекрасный – пятьдесят пять струн у них. Вот, слушай. – И стал наигрывать мелодию.

Звучание действительно было красивое, но одновременно какое-то искусственное, раздражающе приторное, как и недавнее красивое пение жены. Сергееву даже спину защипало, и он поежился.

– Ну? – спросил Макс. – Райский звук, правда?

– Правда, – зачарованно отозвался Саня.

– С раем негоже земное сравнивать, – строго сказал бородатый. – Нет такого сравнения. И музыка небесная должна нас влечь, а не языческий этот трень-брень.

Макс не обратил внимания, он уже поднял голову, глаза закатил.

Мелодия стала громче, отчетливей.

– Я об Илье Муромце поиграю. Знаешь такого богатыря?

– Нет.

– Да ты что? А мама с папой книжки тебе не читают, что ли?

– Не-ет.

– Что ты наговариваешь? – возмутилась жена. – Постоянно читаем. -

Она толкнула Сергеева: – Никита, скажи!

Макс победительно улыбнулся:

– Да ничего… – Наклонил голову к Сане: – Послушай вот былину о богатыре великом, об Илье Муромце. Он давно-давно жил, много подвигов совершил. – И перешел на распевную, гнусоватую, убогую какую-то интонацию:

Из того ли то из города из Мурома-а,

Из того села да Карачарова-а

Выезжал удаленький дородный добрый молоде-ец.

Он постоял заутреню во Муроме-е,

А й к обеденке поспеть хотел он в Киев-град.

Да й поехал он ко славному ко городу Чернигову-у.

У того ли города Чернигова-а

Нагнано-то силушки черным-черно-о…

Сергеев выбрался из-за стола. Зашел в дом. Выпил холодной воды из-под крана. В соседней комнате о чем-то возбужденно шептались

Наталья с Володькой. “Только бы Дашку не разбудили”, – мелькнула мысль; Сергеев поморщился и уже иначе, твердо, подумал, как приговорил себя: “Обабился ты, чувак, обабился. Да”.

Открыл холодильник, увидел бутылку водки “На березовых бруньках”.

Зачем-то взял. Потом отломил полбатона докторской колбасы. Сунул бутылку и колбасу в карманы куртки. Вышел.

Максим продолжал гнусить, не совсем, кажется, впопад перебирая струны:

Он подъехал-то под славный под Чернигов-град,

Выходили мужички да тут черниговски

И отворяли-то ворота во Чернигов-град…

Настя сидела слева, Саня справа. Оба восторженно смотрели на гусляра, слушали эту белиберду. Андрюха обхватил голову руками, будто спрятался в них. Жена курила Наташкину тонкую сигарету и хмуро щурилась. Бородатый распушил бороду и, кажется, дремал, откинувшись на спинку стула… Сергеев спустился с крыльца, повернул к сарайчику.

Ночь была совсем темная. На небе ни луны, ни звезд. “Снег повалит, наверно”. Да, пахло снегом… Смутно желтели дрова в поленнице, едко пахло холодной золой. Сергеев посмотрел на дом и прикинул, что если бы в спальне горел свет, то окно как раз бы осветило место для колки. Он бы с удовольствием поколол. “А по ноге?” – хмыкнуло внутри, и даже боль появилась в кости ниже колена. Нет, не надо…

Сел на широкую чурку, посидел, достал бутылку. С хрустом отвернул крышечку и сделал глоток. Водка влилась неожиданно легко, почти как газировка в жару, и он стал глотать еще, еще. Через силу оторвался.

Замер, прислушиваясь к ощущениям, наконец выдохнул, и только после этого в животе и груди зажгло, но зажгло приятно, чисто – как в юности… Тогда пили редко, организм принимал алкоголь с готовностью, и действовал он иначе – не усыплял, а будоражил. Тянуло на подвиги. И сейчас тоже захотелось такого… Рука потянулась было за колбасой, но разум спросил: зачем? Закуски сейчас не нужно было.