Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гордеевна заметила, что Катюшка в избе. Нечего ей тут вертеться.
— Иди спать, иди. На сеновале там постелила, — спровадила она дочь за дверь и сказала мужу: — Не тронь ты малого. Работает и пусть работает себе.
— В лесу или не работа? Было бы пустое что — деньги бы да льготы не давали. А то и деньги дают, и коси вволю.
Кирьян вышел из-за стола, хотел идти спать, но остановился.
— Не за льготы иду, а служба мне эта по душе.
— И не ходи, не ходи сынок. Меня послушай. Людей ублажишь — самого под суд отдадут. Под суд не хочешь — свои наведут: спалят или убьют. Мало ли людей всяких… Вон как Желавина убили, — вспомнила Гордеевна председателя колхоза, который три года назад пропал в лесу, и след не нашли.
Кирьян пошел спать, и лишь только скрылся за дверью, как Никанор огляделся и сказал Гордеевне:
— Ты малому голову не мути такими разговорами.
Нму про свое надо думать. И не стращай. Пропасть и на печи можно. А он дело решил. Лесная служба — всегда служба. Боюсь, не взяли бы уж кого?решил Нпканор сейчас же сходить в лесничество, но чего-то раздумывал, не сбить бы жизнь малому.
Долго надевал сапоги. Разглядывал ружья — старое и новое. Потом чаю налил. Щипцами откусил маленький кусочек сахару. С синевой сахар, сладкий. Одну чашку выпил, еще и на другую осталось.
— Собрался, так иди, — поторопила его Гордеевна.
В сенях послышались шаги. Открылась дверь. На пороге Феня в легком, но темном платке, в темной кофте показалась красивой тенью.
— К вам на минутку, — сказала она.
— Хоть и не на минутку, заходи.
— Спасибо, — с покорностью сказала она.
— Садись чай пить, — пригласил Никанор.
Гордеевна обмахнула табуретку и поставила ее к столу.
Хоть и на быстрый разговор зашла Феня, а присела, уважила хозяев. Поставила себе на колени узелок.
— Спросить вас хотела, дядя Никанор, как мне лучше в Сычевку доехать?
— А зачем?
— К Мите в лагерь.
— Как же это тебе лучше доехать? — задумался Никанор не над тем, как доехать, а что и такие бывают дороги: в лагеря и тюрьмы. — Никак уж и собралась? — спросил он.
— К тетке еще зайду.
Им было по пути в Щекино — село на той стороне Угры.
— Ты ж поклон Мите передай, — сказала Гордеевна.
— Передам, тетя. Добраться бы.
Вышли из избы и свернули к конопляникам, где пробита стежка к Угре.
Никанор сказал Фене, как ловчее доехать; утром с почтой до Всход, а оттуда до станции, а там поездом.
Они перешли над Угрой по кладям.
На той стороне, за лугом, дорога. Лес березовой опушкой вышел уже навстречу к вечерней, еще не собравшейся зорьке.
— Еду, дядя Никанор, а душа не тянет, — призналась Феня.
— Конечно, веселого тут мало. Но ты молодцом держишься. Так и надо. Без терпения никто не живет.
Он незаметно уступил ей тропку, а сам рядом по траве пошел.
— Не умеем мы жить. И никто не научит. Как слепые, — сказала Феня.
— Есть умные-то. Да ведь не слушаемся.
— Один послушается, а другой по себе все и собьет.
— Отойди, раз не по нраву. Хорошее не сразу найдешь. Рядом бывает, а еще ум не дозрел до ясности на хорошее-то. Когда и пождать надо.
— Жданьем себя тешим.
— Что поделаешь, как не дается? Рад бы боровичок какой-нибудь подрезать, а нет в траве, не видать, хоть ты убейся.
Феня сорвала травинку, покусала се и откинула.
— А вы дружно живете?
— Живем. Вот насчет малого в лесничество иду, В объездчики рвется.
— Хорошо, — сказала Феня и, нагнувшись, другую сорвала травинку — не сразу, а потянулась стеблина и лопнула где-то у корня. — Жену ему еще подходящую.
— Пока разберется в подходящих, а какая-нибудь вертихвостка живо обротает.
Тропка с кручинки оборвалась в овраг. На дне болотце в тине проточено ручьем.
Над ручьем выстланы жерди. Феня быстро проскочила по ним. А Никанор прилаживался, как бы пройти и не рухнуть.
— Давайте руку, дядя Никанор.
— Меня разве удержишь. Лучше один, а то вдвоем всю эту квашню рассадим.
Но согласился. Рука у Фени сухая, горячая. Сжала крепко. С осторожностью ступал Никанор, чуть шагнул, придерживая ружье. Под ногой треснула жердь, и завалился бы он, но Феня удержала.
Выбрался на ту сторону оврага. Отдышался, откашливаясь.
Феня смеется, и зубы ее влажно блестят:
— Чуть сама не полетела.
— Как еще удержала? Во мне все пять пудов с сапогами, — сказал Никанор и подумал: «За что ж тебя такую прогуляли, милая?»
Повеселела Феня на этой тропке среди ромашек, венчально белых в малиновых клеверах. Забыла на минутку про свою дорогу к мужу.
— Я, дядя Никанор, семейную жизнь люблю. Да чтоб народу побольше.
— Трение выйдет.
— С тренья и мука мягче бывает.
— Вот ты какая, а в отшельную избу пошла.
— Не знала. А теперь, как пожила, умом чуть дозрела.
Подождать бы надо. Верно вы сказали. А ждать не хочется. Не знала, чего дождусь… Прощайте…
Феня уходила в сторону, как птицу ветром, сносило ее все дальше и дальше от дороги.
* * *Щекино в полутора километрах от хутора, на кряже по левому таловому берегу Угры, от которой отдалены избы луговой поймой-займищем.
Разветвлялись отсюда дороги на Буду, где подымливал заводишко по перегону окрестных лесов в древесный спирт и деготь. А дальше — Дорогобуж на старой Смоленской дороге, откуда захаживали, бывало, поляки с литовцами и французы в здешнюю житную сторону; напрямую — не расстающийся с Утрою большак на Всходы, куда в двадцативерстую даль, погуживая над полями, тянулись провода к районным властям и к почте.
Когда-то в Щекине звонила церквушка над озером.
Теперь стоит забытая.
Крест с распятием унесли из церкви в леса, к роднику, где и врубили в сосну.
В сумрачных заводях зарастало озеро камышами, стрелолистом и кувшинками, и лишь на самом темени лаково отливал чистый покров.
Ближе к лесу — сыроварня, куда свозили из здешних деревень молоко, из которого вытваривали творог и масло. Тут и лесничество с питомником полем маленьких елочек и сосенок, которые уйдут отсюда, вроются в лесные пустоши.
За селом на взгорке, на сухой земле соснового леса, кладбище, как и положено русскому селу. Рядом с жизнью в скрытом сумраке стояли кресты, повитые вьюнками, в пахучем земляничнике на затравевших буграх с оконченной в них чьей-то судьбой, но не пропавшей: несут живые ответ за дела и грехи умерших, что, бывает, слышится и плач под соснами и проклятия.
Разбросаны избы вокруг площади с травою, с гусями, с колодцем, где смыкались дороги у сруба над родниковой студеной жилой.
Стояли за озером избы, окнами на берег, на который падала рано по вечерам хмурь лесная.
Тут, поближе к большаку, изба тетки Фени — Анфисы.
В няньках по московским квартирам просуетилась она всю молодость. Хоть и не стара сейчас, а упустила свое — одна живет.
Небольшого роста, с подлитой полнотою в груди и в бедрах, с суховатыми смуглистыми ногами, с игривой быстринкой в походке, манила она мужское полымя еще и большими бедовыми глазами с заголубленной в них какой-то улыбчивой дурманинкой.
Анфиса шла с озера со снопом нарезанных камышовых листьев, стелила их на под печи, когда пекла хлеб.
— Племяннушка моя пришла, — завидев Феню еще издали, громко, чтоб слышали, какая она родная, распевчато оповестила она соседние избы. — И ягодок насбираю, насбираю и грибков нажарю, а тебя нет и нет. Золотко ты мое милое, заходи.
Но лишь пришли в избу, как сразу и построжала.
— Ай в дорогу куда собралась с узелком-то, как простая баба, у которой и сумочки-то нет? — сказала Анфиса с печалью, чтоб так скрыть свое недовольство этой на людях видной неприкаянностью своей племянницы.
— К Мите еду.
— Смеешься ты или зазастнло тебя, как в темном лесу без тропочки счастливой?
— Надо мне, тетя. Свое решить надо, — сказала Феня и с усталостью прилегла на диван бочком, подложив ладонь под щеку.
— А чайку попить или не хочешь?
— Без чаю всю палит меня.
Анфиса положила на лавку камышовые листья и тихо остановилась перед Феней. Села рядом. Тронула голову, поглаживая волосы ее золотистые.
— Не томись. Возьми ключик, замкни сердце. А ключик брось в омут куда-нибудь, чтоб и пропал на глубоком дне для Дмитрия твоего.
— Темно в замкнутом сердце, — сказала Феня.
— Другой откроет на широкую сторону с огневыми цветочками, что закупаешься. В радости ребеночка выкупаешь. Нельзя без ребеночка. Дупло пустое. В дупле пустом всякая тинь заводится.
— Не надо. Никого мне не надо.
Глаза Апфисы расплылись перед Феней.
— Спи… спи… так хорошо спать… камыши шумят, а ты спишь… А камыши шумят…
- Алые всадники - Владимир Кораблинов - Советская классическая проза
- Мы из Коршуна - Агния Кузнецова (Маркова) - Советская классическая проза
- Морской Чорт - Владимир Курочкин - Советская классическая проза
- Лицом к лицу - Александр Лебеденко - Советская классическая проза
- Мариупольская комедия - Владимир Кораблинов - Советская классическая проза
- Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва - Елена Коронатова - Советская классическая проза
- Дай молока, мама! - Анатолий Ткаченко - Советская классическая проза
- Нагрудный знак «OST» (сборник) - Виталий Сёмин - Советская классическая проза
- Девчата - Бедный Борис Васильевич - Советская классическая проза
- Сердце Александра Сивачева - Лев Линьков - Советская классическая проза