Бог любит смех - Уильям Сирз

И пусть в доме родимом горят огоньки

Пока ваши томятся сердца от тоски,

И пусть черные тучи улетят далеко,

И парни вернутся домой.

Дядя Даффи уцепился за перила у самых ступенек и поднялся, перехватывая их руками. Мать от стыда сбежала. Миссис Раффодил наклонилась к миссис МакКаллистер и прошептала: "Если огонь подберется поближе, его дыхание взорвется у самых его губ". "Добрый вечер, леди", - сказал дядя Даффи, грациозно срывая шляпу с головы таким элегантным жестом, что она вырвалась из его руки и улетела с веранды. Миссис Раффодил дала миссис МакКаллистер локтем под ребро: не пропусти, мол. Даффи она спросила: "Как поживает ваш дорогой друг Вискерс?" Дядя Даффи собрал все свое достоинство. Он приблизил к миссис Раффодил свое лицо - прямо под ее большую соломенную шляпу. "Миссис Раффодил, - сказал он. - Не угодно ли Вам держать свой любопытный длинный нос подальше от моих друзей?" Той ночью уже в половине второго мы все были разбужены громким стуком в заднюю дверь. Я вскочил на кровати. "Миссис Сирс! Миссис Сирс!" Это был голос мистера МакКаллистера. Я слышал, как мать неуверенно ответила: "Да?" "Вставайте. Огонь не удержать. Он прорвется в город до рассвета. Все должны уходить. Немедленно!" Я был в ботинках и брюках прежде чем мистер МакКаллистер спустился с крыльца. Мать была в панике. Она начала бегать по кругу. Я позвал сестер и постучался в дверь дяди Даффи. Его не было. Мать уже вышла из своей комнаты, но все еще была в ночной рубашке. Она продолжала бегать кругами, крича: "Быстрее! Быстрее!" Одного взгляда из окна спальни было достаточно, чтобы убедиться - огонь подобрался к самому городу. На небе уже не было красных отблесков. Оно было цвета стручкового перца, и уже заметно было движение отдаленных языков пламени. Воздух был удушающим, а дым появился даже в комнатах. Все терли слезящиеся глаза. " Что мы сделали, чем мы заслужили это?" - плакала мать. "Может быть, мы нехорошие, - радостно сказала Элла, - и теперь наказаны". Спустившись в кладовую, чтобы запастись продуктами для путешествия, она крикнула матери: "И не оглядывайся на город, а то обратишься в соляной столб". План эвакуации горда был составлен заранее. Все получили инструкции приготовить самое ценное имущество и держать на тротуаре перед домом. Все, что только возможно, предполагалось спасти на грузовиках и подводах. Я понял, что в эту ночь, в таком критическом положении, мне придется удирать, бросив все, кроме, пожалуй, собственной кожи. Мать уже несколько дней пыталась решить, что она будет спасать из мебели, если бегство станет неизбежным. Она остановилась на единственной вещи - диване, который она брала от Монтгомери. Она всех заставила действовать.С Мэри они взялись за один конец дивана, Фрэнсис и я - за другой. Когда мы подняли его над пологом, то увидели дядю Даффи, лежащего на спине за диваном - глаза его, похожие на два яйца, были полны ужаса. "Вы, дураки! - закричал он. - Поставьте на место. Вы что не видите, что я прячусь от Вискерса?" Мать не выдержала. Она села на диван и расплакалась. Я хотел выругать дядю Даффи, но увидел, что он натянул конец пледа себе на голову. У матери началась истерика. "Я не могу больше, - стонала она. - Не могу". Сильный удар в дверь доконал ее окончательно. "Это огонь, зарыдала она, - он пришел, чтобы убить нас всех!" Это был мистер МакКаллистер. Его лицо было похоже на решетку нашей угольной плиты поутру - грязно-серое и со следами огня. Его глаза походили на два красных агата, наполовину погруженных в пепел. "Не волнуйся, Этель, - сказал он. - Ветер опять переменился, и пошел дождь". "Славу Богу!" Мать повторяла это снова и снова.

Г Л А В А 9. ЗНАМЕНИТЫЙ ПОЖАР И ОПОЗОРЕННЫЙ ОТЕЦ

Отцовский автобус прибыл из Фергюс-Фоллс на пять минут позже, и все игроки в бейсбол столпились у нашего дома. Отец быстро взбежал по ступенькам. Он был очень встревожен. "Эй, Джим, - крикнул он мистеру МакКаллистеру. - Все в порядке?" Мистер МакКаллистер не ответил. Во-первых, он и вообще не очень-то интересовался игрой в мяч, а во время лесного пожара - тем более. Он взглянул на моего отца холодно, как королева Виктория на мышь. Мать все сидела на диване и рыдала. Элла плакала вместе с ней, только тоном повыше, и обе они, обхватив друг друга руками, раскачивались взад-вперед. "Хватит страдать, бодро сказал отец. - Все в порядке. Я вернулся. Со мной ничего не случилось". Рыдания матери перешли в вой. Она поднялась навстречу отцу, размахнулась и дала ему ужасную пощечину. Вслед за этим она снова разразилась слезами. Она назвала отца бесчувственным животным, старым грязным бейсболистом, жалкой ирландской пьяной мордой, и закончила тем, что чуть не задушила его в объятиях. Отец очень огорчился, узнав, что мы уже висели на волоске. Он помог дяде Даффи избавиться от Вискерса, уведя его наверх в постель. В эту ночь Вискерс получил от матушки ультиматум. Или Вискерс убирается из дома навсегда, или же уйдет она. На следующий день приехал дедушка - посмотреть, все ли у нас в порядке. Я рассказал ему все о пожаре, когда мы ехали к Айрон-Хаб, чтобы посмотреть насколько близко он подходил. Я рассказал ему и о дяде Даффи с Вискерсом. Он совсем не смеялся. "Ты не должен смеяться над своим дядей Даффи", - сказал он мне. "Ты должен любить его. Он не может найти себе места. Это не тот дядя, который уходил на войну, и это не тот город, который он покидал. Каждый здесь занят своими обычными делами. Твой дядя Даффи не может этого уразуметь. Он полагал, что уходит на войну, чтобы совершить нечто необыкновенное, но обнаружил, однако, что никого это особенно не волнует. Они очень быстро все забыли. Он пытается найти способ не думать об этом, и он страдает". "Почему Бог заставляет людей страдать? И убивать друг друга? Если он все знает, дед, почему он не остановит все это?" "Это не Бог, сынок. Это люди. Пастырей мира больше интересует шерсть, а не ягнята. Бог знает, что должно случиться, но не он делает так, чтобы это случилось. Беззаботность, небрежность, равнодушие - пренебрежение Его законами, вот что приносит беды и страдания". "Почему Бог не сделает всех людей хорошими - тогда у нас не будет войн вообще". Дед вздохнул. "Я подозреваю, что Бог вообще ничего не заставляет нас делать. Каждый человек рождается с душой и возможностью выбирать, что хорошо, а что дурно. Конечно, ничего тут заранее не определено. Свободный выбор - это вроде того, как твоя бабушка вяжет свитер. Бог дает тебе спицы и пряжу, и больше ничего. А ты выбираешь модель, способ и цвет. У тебя есть выбор - сделать это хорошо или плохо, как пожелаешь". Я все еще не понимал. "Ей-Богу, дед но почему хорошие люди испытывают боль или сгорают, или умирают - в огне или на войне? Мне это не нравится". Дед сидел в коляске, глядя на обгоревшие деревья и развалины. Он долго молчал. Потом он тронул лошадей, направляя их обратно в город. "Этот старый мир горит быстрее спички, сынок. Парень, по имени Шекспир, однажды сказал, что жизнь коротка, как счет до "одного". А другой парень, которого звали Эдисон, сказал, что люди готовятся к этому миру так, будто он никогда не кончится, а к миру иному так, будто он никогда не начнется. Чем меньше мы будем хлопотать, пытаясь разузнать, чего хочет Бог, вместо того, чтобы понять, чего хотим мы - тем меньше будет горя вокруг. И если каждый будет больше заботиться о своей внутренней сути, которая вечна, и меньше - о внешней, которая бренна, то окажется в лучшем положении, возродившись в ином мире". "Ты имеешь в виду, когда умрет?" Дед засмеялся. "Некоторые говорят "умрет". Но не я. И помни об этом, когда придет мой черед уходить. Положи меня в простой сосновый ящик и закопай мои останки в землю. Никаких особых украшений. Самое главное ушло. Оно исчезло, как аромат духов из разбитой склянки. И сразу заколоти крышку. Не хочу, чтобы кто-то пялился на меня, раз я не могу ответить тем же. И я, конечно, не буду околачиваться тут после того, как однажды разгружу эту старую тушу". Дед притянул меня к себе и славно оцарапал своим бакенбардом. "Ты понимаешь, о чем говорит твой старый дед?" "Нет, - сказал я ему, - но я убежден, что ты превосходный оратор. "Когда я вырасту, я постараюсь узнать все обо всем, а потом пойду по свету и расскажу людям, чтобы они больше никогда не причиняли боль друг другу". "Я верю, что ты сделаешь это". "Почему это, дед, с тобой так интересно говорить о Боге? Вот я - маленький мальчик, а ты - старик. И нам обоим нравится это, но, похоже, никому, кроме нас, это не нужно". "Может быть, как раз потому, что я стар, а ты молод. Ты близок к Богу с одного конца, а я близок к Нему с другого. Тех, что между нами, это не так волнует". Когда мы въехали во двор, он хлопнул меня по руке. "Будь добр к своему дяде Даффи", - сказал он. Я старался - так же, как и мать - но дядя Даффи делался все более непредсказуемым с тех пор, как наступили зимние холода. Он выкинул новое коленце. У него начались ночные кошмары. Ему казалось, что он опять во Франции и командует своими людьми. Он садился на кровати и выкрикивал во всю мощь своего голоса. В ту ночь, когда он впервые поднял шум, мать с отцом решили, что обращается он к ним, а не к своим подчиненным. "Ладно, слюнтяи! - орал он. - Пошли! Бегом марш!" Оба, и мать и отец, встали и начали одеваться, прежде, чем осознали, что происходит. Мы все вошли и увидели дядю Даффи, стоявшего на кровати и командовавшего полем битвы. Он выглядел больным и испуганным. "Что тебе не нравится, Даффи?" - спросил отец. "Не нравится? - рявкнул тот. - Следите за собой, лейтенант. Они поставили укрепление и поливают свинцом из этого пулеметного гнезда. Кто-то должен пойти и уничтожить его". Я затрудняюсь назвать точное количество пулеметных гнезд и снайперов, которых мой отец уничтожил за эту зиму. Однажды ночью дядя Даффи чуть не лишился жизни, пытаясь взять долговременную огневую точку. Это в тот раз, когда мистер МакКаллистер, чья спальня была напротив спальни дяди Даффи, высунулся в окно и крикнул ему, чтобы он заткнулся. Дядя Даффи занял позицию у окна и украдкой глянул на мистера МакКаллистера. "Ты, грязный шпион", - прошептал он. Потом он дал бортовой залп по мистеру МакКаллистеру с помощью своего нового ботинка. Дядя Даффи промахнулся. Мистер МакКаллистер остался невредим, но дядя Даффи расколол стекло в верхушке окна. Он разбил также и шестилетнюю дружбу между Сирсами и МакКаллистерами. Отец поймал дядю Даффи раньше, чем тот выпал из окна, и унес его обратно в постель. Укладывая его, он ударил дядю Даффи о столбик кровати, и дядя Даффи тотчас очухался. Он был очень недоволен отцом. "Во имя неба, ну что ты делаешь? ворчал он. - Неужели нельзя дать человеку ночью спокойно отдохнуть?" Однажды ночью мы услышали, как дядя Даффи поднялся и начал одеваться. Он маршировал взад-вперед по своей спальне некоторое время, строя свой полк. По-видимому, у некоторых солдат было не все в порядке, потому что он устроил им разнос. В конце концов он громко заорал, "Порядок, грязные свиньи! Марш!" Дядя Даффи повел своих людей лично - из спальни, через зал наверху, мимо дверей моей спальни. Я почти ясно увидел их, этих людей, которым он выкрикивал свои команды. И его я увидел, когда он проходил мимо. Казалось, что он страшно спешит, но не знает, куда идти. Мне хотелось быть добрым к нему. Я сказал: "Хэлло, дядя Даффи!" У него были странные глаза. Он заорал на меня: "Берегись снайперов! Ты - на вражеской территории!" Дядя Даффи продолжал монотонно выкрикивать, пока вел людей по лестнице вниз: "Раз, два! Раз, два! Раз, два! Раз, два!" Он промаршировал со своей ротой по переднему крыльцу и ушел из нашей жизни навсегда. Я ни разу его больше не видел. После того, что дедушка рассказал мне о нем, я понемногу научился любить дядю Даффи. Он правил упряжкой серых в яблоках першеронов на грузовой линии мистера Миддлтона когда не слишком усиленно лечился. Иногда он позволял мне сесть рядом с ним и подержать вожжи. Он всегда повязывал хвост большого серого красивым бантом. Лошади любили его - может, поэтому его понимал и дед. Я был единственным, с кем дядя Даффи часто разговаривал. Он купил мне мою первую пару высоких красноверхих сапог на следующий день после атаки на окно мистера МакКаллистера. Меня не очень-то интересовали высокие красноверхие сапоги, но дядя Даффи, когда был маленьким, все время мечтал о паре таких. Теперь, когда он уже стал слишком стар для них, он надеялся, что они сделают счастливыми меня. Время от времени глаза дяди Даффи становились печальными и далекими. Однажды я слышал, как он сказаля: "Луиза", и большая слеза скатилась по его щеке. Частенько он говорил: "Будь все проклято". Он говорил это самому себе, словно меня не было рядом. В ту ночь, когда пришла телеграмма, еще до того, как отец раскрыл ее, я понял, что это - о дяде Даффи. "Где теперь дядя Даффи?" - спросил я. "Не имею понятия", - ответил отец. "А Вискерс все еще с ним?" хотела знать Элла. Мать подняла глаза от своей тарелки, словно хотела что-то сказать, но отец неодобрительно посмотрел на нее. Он закрыл тему, хлопнув меня по голове. "Ешь свой обед", - сказал он. Почему-то я был печален в ту ночь.