Верность - Захарий Захариев

— Жажда славы…

Полковник непонимающе посмотрел на Владимирова.

— Он хотел победы один, без меня, — объяснял фельдфебель. — Я готов, господин полковник, если вы мне доверяете, выполнить любое ваше задание. Я хочу развеять ваши подозрения.

Полковник Никол победоносно улыбнулся и посмотрел в сторону генерала Брадова, который сочувствовал Владимирову, но предпочитал не ввязываться в разговор.

— Мы ценим ваши заслуги, — более спокойно сказал полковник. — Но в ваших же интересах, чтобы вам по-прежнему доверяли. Не правда ли? — обратился еще раз к генералу Никол. Генерал выразил согласие еле заметным кивком головы. — Скажите откровенно, Владимиров, что могло случиться с нашими истребителями?

— Еще на аэродроме, у вас, я высказал предположение: они столкнулись в облаках…

В кабинет вошел Златанов. Его не пригласили сразу сесть, и он, стоя у порога, слышал обрывки ответа Владимирова.

— Садитесь, — предложил ему генерал, когда Владимиров замолчал.

Все это время Владимиров стоял перед полковником по стойке «смирно» и отвечал на его вопросы.

— Вы же офицер, — продолжал генерал, настаивая на том, чтобы Златанов сел. Он говорил с нескрываемой иронией.

— В бою с русским разведчиком мы потеряли два истребителя. Что вы можете сказать по этому вопросу, господин Златанов? — обратился к нему полковник.

Горан не спешил с ответом. Ему была непонятна цель этого вопроса. Присутствие Владимирова насторожило его.

— Я считаю своим долгом говорить то, что я думаю. Позволите?

Полковник Никол кивнул головой.

— Первая причина — слабая подготовка ваших летчиков. — Генерал Брадов побледнел. Никол продолжал слушать. — Ваши старые летчики были настоящие асы. Они принесли славу вашей авиации. Но большинство из них погибли на Восточном фронте.

— Не увлекайтесь, кандидат! — остановил его полковник, еле сдерживая свой гнев. — Говорите по существу. Вам известно, как вел себя в воздухе Владимиров? Знаете ли вы, что он дезориентировал наши локаторы? Что это — саботаж? — Горан пытался разгадать, куда клонит немец. — Почему вы молчите? — теряя терпение, крикнул Никол.

— Мое мнение не совпадает с вашим, господин полковник, а я хотел говорить правду. Если вы настаиваете… — Горан помолчал.

— Говорите! — приказал полковник.

— Вы находите, что Владимиров саботировал? А почему не предположить, что ваши локаторы ненадежны? Нет, это не могло быть причиной гибели ваших самолетов. Владимиров просто заблудился, и моя вина в том, что я не помог ему выйти из облаков. Я боялся потерять время — спешил на помощь вашим истребителям. — Горан посмотрел на Владимирова и улыбнулся. — И ваша вина есть в том, что он приземлился на вашем аэродроме, — обратился он снова к немецкому полковнику. Тот удивленно посмотрел на него. — Вы хорошо его встречаете. Есть чем угостить — напоить, накормить. А мы бедны…

«Вы обобрали нас до нитки, да еще и великодушие проявляете!» — таков был подлинный смысл его слов.

Генерал Брадов сидел как на иголках. Ему хотелось заставить замолчать этого летчика. Он завидовал в душе его дерзости и независимости. И то, что он говорил правду, Брадова еще больше возмущало. «Наказать его еще пятью сутками ареста!» — подумал генерал.

Но странно: полковник Никол не возмутился. Судя по всему, он понял, что большего ему не узнать от этого кандидата.

— Господин кандидат любит шутку, — дипломатично заключил полковник. — Это мне нравится в летчиках!

9

В окошко пробивался рассвет. Тетя Драга смотрела, как оно едва заметно начинает подсвечиваться восходящим солнцем. Две ночи и два дня она не сомкнула глаз, ждала, прислушивалась к скрипу калитки, смотрела в окошко на улицу. Что бы она ни делала, мысли ее сходились к одному: правда ли, что написано в газете?

Она неторопливо хлопотала по дому. Собрала на стол завтрак, проводила Тому на работу, а Симеона снова попросила зайти на почту.

— Может, пришел ответ…

Она вынесла к колодцу белье, развела огонь в очаге. Пламя жадно облицовывало крутые бока большого черного котла, наполненного водой.

Она заставляла себя работать, то и дело поглядывая на улицу. Если весть радостная, она узнает еще издали по походке Симеона, по его лицу. Когда Симеон показался на дороге, тетя Драга не выдержала, оставила стирку и пошла навстречу.

Симеон шел медленно, казалось, он старался продлить свою дорогу к дому. Он остановился еще раз, прочитал телеграмму, сунул ее в карман и свернул в проулок. Значит, телеграмма плохая.

Мать почувствовала, как ноги ее тяжелеют, и она не в силах оторвать их от земли. Она почувствовала всю тяжесть обрушившегося на нее горя, растерянно теребила платок на голове, оглядывалась по сторонам, словно прося о помощи.

Она не помнила, как дошла до избы, как достала из сундука черный платок и черное платье. В трауре направилась за околицу, прижимая к груди охапку цветов. Симеон бросился вслед за ней. Он пытался успокоить ее. Но мать рукой отстранила его.

— Я все поняла! Поди домой, жди меня дома!

Соседки решили, что старая Драга пошла на кладбище. «Да кто же помер у нее в этот день, о ком она вспомнила?!» — гадали они.

Мать миновала кладбище и направилась через скошенный луг к горе. Она тяжело дышала, ноги ее подкашивались от усталости. Но вот она остановилась около пирамиды, сложенной из белого камня. На плите, покрытой мхом, старая Драга прочитала: «Павшим за свободу Болгарии русским солдатам. Вечная память».

Поржавевшая цепь опоясывала бугорок, на котором возвышался памятник. Она положила цветы к его подножию и упала на колени.

«Простите его! — обращалась она к тем, кто лежал под этими плитами. — Он не по своей воле! Господи! — Мать подняла голову и видела над собой ясное небо. — Прости его и сохрани! Покарай меня, я виновата, я не дала ему силы!»

Дома мать не застала Симеона. На столе лежала помятая телеграмма. «Верь, мама…» — прочитала она. Она снова обрела силу. Глаза ее стали сухими, все в ней окаменело — и сердце, и руки, и глаза.

Тетя Драга открыла крышку старого букового сундучка. Следы краски говорили о том, что он был когда-то любовно расписан художником-самоучкой. В этом сундучке хранился семейный архив и все, что было ценного в этом доме: фотографии, письма мужа… Вот школьное свидетельство тети Драги. На минуту она задумалась и вспомнила, как давным-давно бегала в школу… А вот документ, выданный в церкви в день венчания. Все как положено, все как надо. И только счастье, которого она ждет всю жизнь, проходит мимо. Вот квитанции об уплате налогов. Письма Горана из Германии, его свидетельство о рождении, его диплом. Она положила туда же телеграмму и торопливо перевязала стопку бумаг шнурком, закрыла крышку сундука.

Щедрая материнская душа! Мать всегда найдет оправдание своему сыну, найдет тысячу разных доводов и всегда будет надеяться на лучшее.

Под вечер пошел сильный дождь. Он обрушился на село неожиданно, неожиданно отшумел, а где-то далеко вспыхивали зарницы, и откуда-то доносились глухие раскаты грома. Дождь прошел, и в воздухе стоял запах сена, земли и хлеба.

Старая Драга привыкла к тому, что сыновья ее редко бывали дома. Ей некогда было скучать, слишком много приходилось хлопотать по хозяйству. И она хотела одного: чтобы никто не мешал ей нести свою тяжелую ношу, чтобы никто не мешал ей ждать.

Сколько матерей на свете вот так же, как она, ожидают своих сыновей, ушедших на войну! Но Горан нанес ей жестокий удар. Как оправиться от этого удара? Как пережить случившееся?

Над лесом блеснула молния, и, словно по булыжнику прогрохотала пустая телега, загремел гром. Свет выхватил из мрака покрытые лесом горы. Тетя Драга вспомнила о Славке. Где она теперь? Может, промокшая, идет по горам? Как она отнесется к случившемуся? Ей будет тяжело поверить в то, что произошло. Если она любит Горана по-настоящему, ей трудно будет вырвать его из сердца.

В окно кто-то тихо постучал. Тетя Драга отдернула занавеску и скорее почувствовала, чем увидела, — стучала Славка.

— Иди! Дверь открыта, — взволнованно позвала она девушку.

На плечи Славки был накинут плащ, но она вся до ниточки промокла. Тетя Драга задернула занавеску, зажгла лампу. Она подошла к Славке, обняла ее и, не в силах сдержаться, горько заплакала. Она будто ждала этой минуты, сердце ее размягчилось, как воск от тепла, ей необходимо было выплакаться, поделиться своим горем.

— Не плачь, мама… — Неожиданно для себя Славка назвала ее матерью. И это слово сделало свое дело: оно сблизило их, породнило. Они стояли обнявшись и плакали. Славка старалась говорить спокойно, но по лицу ее текли слезы.

— Я и Сашо не верим газете, — ответила на ее вопрошающий взгляд девушка. — Через своего человека мы послали ему телеграмму и получили ответ. Он пишет: «Выполнил свой долг перед отечеством…» Мама, — продолжала она, помолчав, — в отряде считают его предателем. Я не верю, это клевета. Горан не мог пойти против своей совести. Я знаю его! Меня и Сашо обвиняют в том, что мы проявили неосторожность, связав его с отрядом. Скажи, мама, ты веришь своему сыну?