Притяжение Андроникова - Коллектив авторов

«В доме литераторов 24.VI.71 был вечер: „Навстречу V съезду Союза писателей СССР. Творческий отчет издательства "Советский писатель" (встреча с читателями)”

Меня на этот вечер не пригласили. Между тем я создавал это издательство осенью 1934 года (путем слияния Московского товарищества писателей (МТП) и Издательства писателей в Ленинграде) и был его первым директором и главным редактором.

А нынче пришел в издательство (28.VI) и мне рассказывают, что обо мне в своих выступлениях тепло вспоминали Ираклий Андроников и Сергей Васильев (и кто-то еще)<…>.

Вчера 27.VI ездил вручать адрес Сергею Михайловичу Бонди в связи с его восьмидесятилетием (исполнилось 25.VI). Старик чудесный, очень живой и проживет еще лет тридцать. С ним было интересно разговаривать, я просидел у него минут сорок.

С. М. сказал, что к нему на день рождения приходил И. Андроников и рассказывал, как я привез его в Москву».

В дневниках 1970 года есть и такая запись:

«В фильме „Ираклий Андроников рассказывает” он представляет А. Толстого, С. Маршака, М. Горького, И. Соллертинского, В. Шкловского, В. Качалова, А. Остужева, Жирмунского, Л. Щербу и Ф. Левина.»

По рассказам дочери писателя Е. Ф. Левиной после показа этого фильма по телевидению на отца обрушился шквал звонков знакомых и друзей, не просто услышавших о Ф. М. в андрониковском рассказе, а потрясенных тем, что И. Л. создал его образ даже находясь… спиной к зрителям. Как вспоминает Левина: «это была спина, осанка, посадка головы отца. Это было чудо». В этом эпизоде Андроников рассказывал о своем первом концерте и о том, как Левин прошел на сцену московского Дома писателей и представил его зрителям.

Среди документов, хранящихся в РГАСПИ, сохранилось письмо В. Ставского А. Щербакову[2] 20 мая 1934 года, в котором есть такая фраза:

«Я говорил с Ф. Левиным из „С<оветского>.П<исателя>.” предложил ему разработать план декадников-вечеров литературы и искусства. Пусть проводит на базе ДСП <Дом советских писателей>».

Этот документ показывает, что у Левина была реальная и материальная возможность помочь талантливому человеку выйти на большую аудиторию.

2015

ТАТЬЯНА ТЭСС. Любимец многих муз

Удавней дружбы есть много прав; одно из них – право на воспоминания. Мне хотелось бы воспользоваться им, чтобы рассказать о своей первой встрече с Ираклием Андрониковым.

Встретились мы в доме у писателя Леонида Борового после недавнего переезда Андроникова из Ленинграда на постоянное жительство в Москву.

Собственно, в ту пору было недавним большинство событий, ставших впоследствии очень важными для всей его дальнейшей жизни. Первое выступление в московском клубе писателей с устными рассказами, первая оценка в печати этого дебюта, первая встреча с Горьким, выразившим желание послушать Андроникова, опубликование устных рассказов в журнале «30 дней» с лестными для автора вступительными словами Горького… Спустя много лет, говоря о той поре, Ираклий Андроников признавался, что день, проведенный на даче Горького, определил всю его жизнь. Перед ним, молодым лермонтоведом, молодым рассказчиком, чье необычное и прелестное дарование еще недавно было известно лишь узкому кругу ленинградских знакомых и друзей, открылся путь сразу и в литературу, и на эстраду. Внезапность этой перемены, ее масштаб, возможность крутого поворота всей дальнейшей судьбы ошеломили его самого.

Но как бы искусительно ни было его непреодолимое влечение «входить в образ» знакомых ему людей, как бы ни была сильна эта необычная страсть, он все же не представлял тогда, что это может стать для него основным и единственным занятием. К перспективе сделаться профессиональным артистом эстрады он отнесся с опаской – куда ближе казался скромный путь разыскателя новых фактов о Лермонтове. И Андроников после переезда в Москву решил поступить на работу в Рукописное отделение Ленинской библиотеки, а в свободное время продолжать заниматься Лермонтовым и, может быть, изредка выступать.

Тогда я и встретила его впервые.

В старом кресле-качалке, доставшемся Боровому, вероятно, еще из родительского дома, сидел незнакомый мне молодой темноволосый человек, что-то рассказывал и смотрел прямо на меня блестящими, живыми, внимательными глазами. Смотрел он, как я теперь понимаю, вовсе не на меня одну, но именно тогда я впервые столкнулась с удивительной особенностью Андроникова, которая потом так полно сказалась в его выступлениях на эстраде и по телевидению: каждому слушателю обычно кажется, что Андроников обращается, прежде всего, к нему, выбрав именно его среди всех других. Как это получается – не знаю, но тем не менее это происходит.

Молодой человек, слегка покачиваясь в кресле-качалке, рассказывал о Ленинграде, и то, о чем он говорил, вдруг стало оживать на моих глазах.

Слушая его, я видела Летний сад, окна дома Пушкина на Мойке, представляла шумные коридоры издательства, ощущала призрачность белой ночи… И чем больше я его слушала, тем яснее понимала, что встретила обыкновенного чародея: каждое его слово, коснувшись, словно волшебная палочка, моего воображения, создавало живой, зримый образ.

В ту пору я и представить не могла, что такое же чувство испытает в будущем множество людей, когда Андроников в своих телевизионных беседах заставит их участвовать вместе с ним в его литературоведческих розысках, видеть воочию всех, кого видел он, с кем он встречался, разыскивая альбом с неизвестным стихотворением Лермонтова или стараясь раскрыть спрятанное под инициалами имя красавицы, которой поэт посвящал свои стихи…

До первой встречи с Андрониковым я только понаслышке знала о его даре «изображать» знакомых ему писателей и деятелей искусства. Но можно ли сразу после знакомства просить человека продемонстрировать свой талант? Пока я мучилась, не зная, как подступиться к такой просьбе, вопрос решился сам: в кресле-качалке вместо Ираклия Андроникова вдруг оказался Алексей Толстой.

Вслед за ним появился Качалов, потом Маршак, потом Соллертинский… Я до сих пор не могу забыть испытанного мною потрясения.

Больше всего потрясло меня не внешнее сходство со столь разными людьми, хотя я и не могла понять, каким образом в подвижном лице Андроникова вдруг вспыхивают и проступают чужие, непохожие на него черты, словно их лепит невидимый скульптор. Нет, меня поразило другое: способность вторгаться в мысли своего героя, говорить его голосом, свободно пользоваться свойственной данному человеку лексикой, думать так, как думает он, безошибочно угадывать его маленькие слабости, его большие чувства… Это была не портретная галерея, а целый мир, населенный прекрасными, талантливыми людьми: они говорили, спорили, размышляли, шутили, рассказывали о себе…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});