Великие неудачники. Все напасти и промахи кумиров - Александр Век

«Здесь жил и работал выдающий государственный деятель, четырежды герой Советского Союза Леонид Ильич Брежнев. Брутальный, но милый в бытовом отношении гражданин, забавный персонаж громадного количества анекдотов. Эпохальный Ильич времен певицы Аллы Пугачевой».

В клетке с тигром

31 мая в Москву прибыл из эмиграции известный русский дореволюционный писатель Александр Иванович Куприн. На Белорусском вокзале А.И. Куприна встречали представители писательской общественности и советской печати.

«Правда», 1937, 2 июня, № 150

Умирать нужно в России, дома.

Как лесной зверь, который уходит умирать в свою берлогу.

Куприн в 1937 г., перед отъездом из Франции в СССР

• Александр Иванович Куприн (26 августа (7 сентября) 1870, Наровчат, Пензенская губерния, Российская империя – 25 августа 1938, Ленинград, СССР) – русский писатель.

• Автор множества рассказов, нескольких десятков повестей и романов.

• Самая большая неудача – эмиграция, постоянная нужда, тоска по родине и безрадостное возвращение домой.

На вокзале, садясь в вагон, он сказал с печальной улыбкой:

– Я готов пойти в Москву даже пешком, по шпалам.

В этих словах, конечно, было фантастическое преувеличение. Александр Иванович теперь ходил, покачиваясь, и через десяток шагов задыхался.

В 1937 году в Париже он тяжело заболел. Не узнавал даже самых близких. Однажды поразил русского врача таким разговором:

– Знаете, я скоро уезжаю на родину. В Москву.

– Но ведь там большевики!

– Кто вам сказал?

В молодости же он был дьявольски силен, дружил с борцами из цирка, с самим Поддубным, жил буйно, во хмелю был страшен, проявлял то и дело беспримерную отвагу. Однажды, например, на спор вошел в клетку к тигру и выпустил ему в морду папиросный дым. Это геройство ему тогда легко сошло с рук. Спустя тридцать лет он повторит свой подвиг, зайдет в клетку с тигром в человечьем обличье. Ах, не стоило бы ему это делать…

Тэффи отзывалась об Александре Ивановиче так: «Он – грубый и нежный. Его легче представить на парусном пиратском судне, чем среди литераторов».

До революции Куприна нарасхват печатали издатели многих стран. Острота конфликта, зримость картин, грубовато-сочный язык с самого начала привлекли к нему внимание читателей. Уважение к человеческому достоинству, защита прав человека, ненавязчивость суждений, тонкий и грустный юмор поставили его в первый ряд отечественных литераторов. Не был Куприн обойден ни славой, ни щедрыми гонорарами.

В эмиграции Александру Ивановичу жилось, как и всем, несладко. Меценатов, готовых вкладывать деньги в русскую литературу, можно было пересчитать по пальцам. Тиражи были мизерными. Не до жиру…

В газетах то и дело появлялись объявления с просьбой оказать финансовое содействие Куприну.

Бунин поделился с Александром Ивановичем своей Нобелевской премией. Увы, надолго этих денег не хватило. В последние месяцы перед возвращением в Россию здоровье Куприна стало катастрофически ухудшаться. К раку пищевода добавился глубокий склероз.

«Когда я встретил его на улице, – вспоминал Бунин, – то внутренне ахнул. И следа не осталось от прежнего Саши. Он шел мелкими, жалкими шажками, плелся такой худенький, слабенький, что, казалось, первый порыв ветра сдует его с ног. Не сразу узнал меня. Потом обнял с такой трогательной нежностью, с такой грустной кротостью, что у меня слезы навернулись на глаза».

Именно тогда в его парижскую крохотную квартирку зачастили представители советского посольства, тайные агенты карательного анклава НКВД. Гости из Москвы принялись петь писателю дифирамбы. Мол, как он фантастически популярен на родине. Какими феерическими тиражами издаются его книги, доходят от Москвы до самых глухих медвежьих углов.

Ему обещали в СССР полное изобилие и благополучие. Бесплатную роскошную квартиру, дачу с великолепным садом, вышколенную прислугу. Убеждали, что в советских больницах и санаториях гарантируется его быстрое и окончательное выздоровление.

Еще совсем недавний заклятый враг отчизны вдруг становится ее первейшим другом. Запрещенные книги, «полные идеологического дурмана», теперь в срочном порядке переиздаются десятками издательств. Больше того! Судя по советской печати, Куприн все предыдущие годы только и делал, что разоблачал «уродливую буржуазную действительность».

Из Кремля было спущено указание о творчестве его писать исключительно хвалебные диссертации. И увесистые диссертации успешно защищаются недавними критиками его творчества.

Поистине мистерия-буфф!

В 1937 году сотни советских литераторов, преданных власти и бредовой коммунистической идее, исчезают в гулаговских застенках, а ореолом сказочного почета окружается вчерашний активный ненавистник системы.

И вот Александр Иванович оказывается в Златоглавой. Впрочем, какой Златоглавой? Храмы и церкви уничтожаются со стахановской скоростью.

Куприна с эскортом мотоциклистов провозят по сталинскому городу Солнца. Живого классика почтительно сопровождают «молодые писатели» и матерые гэбисты. Александру Ивановичу показывают мавзолей дедушки Ленина, потом военный парад вышколенных истуканов на Красной площади.

А из столицы везут на дачу в Голицыно.

Едва худой сгорбленный старик с прищуренными слезящимися глазами, придерживаемый с обеих сторон, вылезает из автомобиля в этом Эдеме, как его оглушает троекратное «ура». На волейбольной площадке оказалась выстроена рота отборной войсковой части – как пресловутый рояль в кустах.

Потом красноармейцы устраивают во дворе разудалые русские пляски под гармошку. Веселят почетного гостя.

А тот – плачет и просит оставить его в покое.

Куприн не дает интервью. Болезнь отняла все силы. Не до бесед. Он возится со своей любимой кошкой Ю-ю, выходит в поле, становится на колени перед березой, целует ее шершавый пегий ствол.

Именно в это время в коммунистической прессе выходит лавина немыслимых интервью и статей писателя. Лейтмотив один: «Я бесконечно, бесконечно счастлив!» А содержание примерно такое: «Я сам лишил себя возможности деятельно участвовать в работе по возрождению моей родины. Я давно уже всем сердцем рвался в советскую Россию. Находясь среди эмигрантов, испытывал только тягостную оторванность и злую тоску».

Особенно же Мастеру, оказывается, приглянулись местные юноши и девушки. «Меня поразили в них бодрость и безоблачность. Это прирожденные оптимисты. Мне кажется, что у них, по сравнению с молодежью дореволюционной эпохи, стала совсем иная походка. Свободная и уверенная. Видимо, это результат регулярных занятий физкультурой и спортом».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});