Чинька-Чинька - Анатолий Харитонов

Чинька добирался до узкого сырого овражка и жевал жесткую зелень. Что в ней было целебного, я сказать не могу.

Сильный и молодой Чинькин организм не смирился с болезнью. Он ее переборол, но поправлялся пес медленно. Он боялся резко встряхнуться, остерегался толчков и, глядя на протянутую к нему руку, жалобно и испуганно поскуливал, как бы просил: «Ой, нет, только не трогайте меня! Это так больно…» Его умные светло-карие глаза влажнели, если ладонь неосторожно прикасалась к спине. Но все-таки, к нашей общей радости, Чинька поправлялся. Он и сам это почувствовал и повеселел. Отправляясь утром на работу, я клал ему руку на голову и ласково мял уши. Трепать, как это делал всегда, боялся, чтобы не причинить боли. Он с удовольствием принимал ласку, понимающе-грустно улыбался одними глазами и провожал меня до калитки. Да и встречал он теперь меня без прыжков, без радостного облаивания, но обязательно шел навстречу и прижимал голову, как малое дитя.

— Как дела, Чинька? — спрашивал я.

Он благодарно зажмуривался и сопровождал меня до дверей дачи.

После несчастья он стал нам дорог, как член семьи. О нем заботились, как заботятся о человеке, с его вкусами и привязанностями считались.

Днем Чиньку теперь не спускали с привязи. Остерегались автомашин, несущихся по дороге. Кроме того, в воскресные дни выбравшиеся на природу горожане шумными компаниями ходили мимо нашей дачи к зеленеющим невдалеке сопкам. И хоть Чинька на воле — пес мирный, однако мы понимали, что встреча с ним на улице может не всякому понравиться.

Как-то всем нам понадобилось поехать на несколько дней в город. Мы взяли Чиньку с собой. В нашем многоэтажном доме живет много собак: болонок, пуделей, овчарок. Поэтому я счел, что не будет большим нарушением правил общежития, если у меня погостит некоторое время мой ближайший друг Чинька.

Мы подъехали к дому на машине. Чинька выбежал, осмотрелся по сторонам и деловито направился за мной так, словно он бывал здесь неоднократно. А может, он со мной ничего не боялся. Чинька спокойно вошел в лифт. Так же, без эмоций, он восприпял наш подъем. Он привык двигаться с нами на машине, в лодке, чего же тут удивительного, коли машина-лифт повезла нас вверх? Выйдя из лифта, он безошибочно направился к нашей двери. Чутье не подвело его. Мы позвонили. Дверь открылась, и Жейка с радостным воплем: «Ур-р-ра!.. Чинька!» — приняла дорогого гостя. Чинька даже засмущался. Он степенно вошел, не волнуясь и не церемонясь, хотя издавна был приучен, что в комнату входить нельзя. Но чего уж тут раздумывать, если здесь повсюду пахнет его хозяином и тот сам приглашает не смущаться.

Он ознакомился с обстановкой и остался доволен. Глаза его сияли. Он охотно играл с Жейкой, был с нею обходителен, а как только Жейка занялась своими делами, Чинька лег у порога и свесил язык. В квартире ему было жар-ковато.

Он еще не раз побывал у нас в городской квартире, и это ему очень нравилось. Чинька воспринимал эти поездки как знак особого к нему доверия и расположения.

Собеседники

Лида была на веранде. Вдруг Чинька залаял. Однако как-то по-особенному. Гавкнет коротко и призывно, а потом подвоет. Получалось у него что-то вроде: «Гау-у-у! Гау-у-у!» Помолчит и опять требовательно, настойчиво и возбужденно: «Гау-у-у!»

«Ничего не понимаю, — подумала Лида, — почему Чинька просится на охоту?..» И Лида через некоторое время вышла на улицу.

А у калитки, напротив Чинькиной будки, Александр Иванович и я оживленно разговаривали об охоте. Тесть рассказывал, как когда-то, давным-давно, на озере Ханка он охотился на уток и набил их тьму-тьмущую! Особенно образно он живописал перелеты утки лысухи — «болотной курицы».

— Несется, — говорил он, — стая лысух на вечерней зорьке и застит красное солнце. В небе только огненные блики-всполохи от трепета крыльев. И целиться не надо, направил ствол вверх и стреляй!..

Я не люблю лысух и в свою очередь не без насмешки рассказывал, как там же, на Ханке, Лида общипывала лысуху, с сомнением разглядывая ее. Уж больно эта самая «болотная курица» похожа на обыкновенную ворону. Такое же черное оперение, такой же заостренный клюв… Только лапы немного успокоили Лиду. Все-таки перепончатые, утиные. Однако когда сварили суп, есть его жена отказалась.

— Эй вы, охотники! — перебила наш разговор подошедшая Лида. — Поглядите на Чиньку, он же совсем извелся от ваших воспоминаний!

Только теперь мы обратили внимание на Чиньку. Он стоял на будке, дрожал всем телом от возбуждения и взлаивал на нас коротко, требовательно, как будто просил принять во внимание и его доводы. Мы с Александром Ивановичем враз примолкли, каждый по-своему осмысливая происходящее.

— Откуда он узнал, что мы говорим об охоте? — с суеверным трепетом спросил Александр Иванович, хотя никогда в чудеса не верил.

— Понятия не имею! — ответил я удивленно. — Но так он лает, если мы на охоту собираемся.

— Но сейчас-то мы не собираемся никуда!.. Нет ни ружей, ни рюкзаков, по которым можно было бы определить. Слова понимает, стало быть?

Я пожал плечами. Поди разбери, понимает ли Чинька человеческую речь. Хотя «нет», пожалуй, тут не скажешь… А «да»? И я заученно, как когда-то в средней школе на уроках, говорю:

— Наука доказывает, что собака не может понимать речи человека. У собак только одни инстинкты…

— А Чинька понял, что мы про охоту говорим… — возразил Александр Иванович с видом ученого, сделавшего открытие.

Если нет трудностей

Кончался благодатный месяц август, когда вызревает все, взращенное старательным, трудолюбивым летом. В это время земля обильна плодами, и те, кто хотят перемочь очередную долгую зиму, запасаются ее дарами.

В последние выходные дни августа мы намеревались отправиться за ягодами лимонника, которые обладают необыкновенно полезными свойствами. Это растение конечно же можно было отыскать и поближе, на местах, где мы бывали прежде, но мы решили на этот раз поехать в Уссурийскую тайгу, пожить там с недельку, набраться новых неизведанных впечатлений. Надо признаться, что ягоды лимонника ароматны с чайком, в особенности зимой, напоминая о лете, тепле, солнце.

Собрались я, Лида, Чинька. В последний момент изъявил желание присоединиться к нам и Александр Иванович. Не знаю, был ли он когда-нибудь в настоящей тайге, но рассказов от него на эту тему мы наслышались немало.

И вот мы едем на своем загруженном туристской поклажей «Запорожце». Едем долго. Последний поселок в десяток изб остался позади, а мы катим и катим по древней, заброшенной дороге. Это даже не дорога, а остатки просеки с промоинами, коряжинами, грязевыми ямами-ловушками. Не ведаю, каким образом наша машина преодолела все эти препятствия, и не знаю, выберемся ли мы обратно, если, не дай бог, пойдет дождь. В конце концов остановились перед прогнившим и завалившимся в заболоченный ручей мостом. Дальше пути не было. Итак, мы забрались, казалось, в самую сердцевину тайги. Солнце где-то вверху светит, а к земле лучи его не пробиваются. Разожгли костер. Поставили палатку. Посовещавшись, решили: утром мы втроем — я, Лида и Чинька — пойдем дальше, а Александр Иванович останется в лагере. Ходить далеко по тайге ему трудно, стар уже.

Шашлык с помидорами на ужин, байки у костра, пора и на боковую…

Спали отменно, так как не знали, да и не могли знать, что остановились невдалеке от логова старой тигрицы. Она с месяц назад перекочевала сюда из таежных закутов.

Ее пригнал голод. Она уже была не так расторопна, свой охотничий участок, на котором она кормилась последние несколько лет, ей пришлось оставить более сильной сопернице. Все чаще она недоедала и питалась иногда даже мягкими молодыми побегами. А у поселка ей нередко удавалось найти падаль, изловить зазевавшуюся собачонку, а то и овцу. Стадо коров обычно охранялось пастухом, и она не осмеливалась подходить к нему слишком близко.

Этой ночью она оставила свое логово и, как обычно, направилась к поселку. Она шла не остерегаясь, и вдруг почуяла дым. Тигрица инстинктивно кинулась наутек, но что-то остановило ее. Вместе с дымом она унюхала запах псины. Дым ее пугал — так пахнет человеческое жилье. Присутствие же собаки будоражило, а голод побуждал рисковать.

Старая тигрица мягко ступала по предательски похрустывающим веткам-валежинам. Она умела ходить тихо. Только слух у нее уже был не тот. Иногда она не улавливала даже звука собственных шагов. Она кралась и принюхивалась, не отдалился ли от нее запах. Вот тигрица подошла к заболоченному ручью, пересекла его по полуистлевшему, покрытому мхом кедру, поваленному бурей, и из овраяжа поднялась наверх. С обрывистого края она увидела чуть тлеющий огонек костра, палатку, такую низенькую, что ее вполне можно было перепрыгнуть, и поблескивающую в бликах костра машину. Такие машины часто несутся по утрамбованной дороге, которую ей неоднократно приходилось пересекать. Их она не боялась. Однажды, перед тем как перейти дорогу, она долго отдыхала, сидя у обочины, а из пробегающих мимо таких вот дурно пахнущих штук испуганно таращили глаза на нее люди. Она втянула воздух — пахло собакой! Тигрица подошла к кромке кустарника, окружающего кольцом площадку, но выйти на чистое место не решилась.