«Перекоп» ушел на юг - Василий Кучерявенко

— Русски, Руссия! — заговорили малайцы, знаками приглашая следовать за ними.

Моряки медленно направились в ближайший поселок, неся раненых. Малайцы горестно покачивали головой, прищелкивая языком и помогая нести носилки, которые они успели тут же связать из лиан.

Чем дальше моряки углублялись в джунгли, тем больше их одолевала жара. Густые деревья не могли смягчить своей тенью духоты от болотных испарений.

Анна Николаевна нет-нет да издавала тихий стон. По всему было видно, что ее сильно беспокоит больная нога. Простыня, смоченная морской водой, высохла, и рана начала гореть еще сильнее. К тому же и носилки, наскоро связанные малайцами из веток и лиан, были очень неудачны. Лоб и заострившийся нос ее покрылись крупными каплями пота.

Евдокия Васильевна изо всех сил старалась облегчить страдания Анны Николаевны и других раненых. Многие из тех, кто сам получил сильные ушибы, ожоги, стремились поддержать товарищей, оказавшихся в наиболее тяжелом состоянии. Они делились одеждой и не только не беспокоили просьбами измученную бессонной ночью Евдокию Васильевну, но еще спешили помочь ей чем могли. Особенно внимателен к ней был кочегар Илья Радченко.

Моряки долго пробирались в глубь джунглей по еле заметной тропинке. Но вот из-за сплетений лиан показалось среди пальм несколько хижин, стоявших высоко на сваях. Окна в хижинах заменяли отверстия, забранные решетками, без стекол, но со ставнями из бамбука. И, несмотря на жаркий день, над многими хижинами поднимались в чистое небо прозрачные трепетные дымки.

Лестницы в эти хижины заменяли бревна с зарубками вместо ступеней.

Это был малайский поселок Танью.

Моряков удивила странная тишина: здесь не было видно ни детей, ни стариков, ни женщин. Однако вскоре они заметили, что несколько женщин, похожих на китаянок, осторожно раздвинув лианы и отклоняя сизые широкие листья бананов, испуганно смотрят на моряков. Наконец одна девушка с черными, словно смоль, волосами, с серебряным монистом на шее, в белой трикотажной безрукавке, туго обтягивающей ее высокую грудь и плечики, и в темной короткой узкой юбочке вышла из-за кустов, боязливо взглянула на непрошеных гостей и быстро убежала обратно.

— Ишь, боятся нас, — заметил Бахирев.

— Ничего, — сказал Бударин, — потом поймут, кто мы такие. Поймут, что не все белые одинаковы. А что не доверяют, так это понятно. Ведь сколько им пришлось перетерпеть здесь от всяких искателей легкой наживы. Но, чтобы малайцы правильно поняли нас, а поняв, перестали бояться, это зависит только от нас.

Моряки начали устраиваться в отведенной для них хижине. Она была похожа на все остальные в поселке — бамбуковая, с отверстиями вместо окон, зарешеченными тонкими стволами бамбука, с земляным очагом посредине хижины.

Кое-как разместились. Было тесно, ко, несмотря на неудобства, многие очень быстро уснули. Вскоре пришел голландский солдат, принес бинты, пакетик марганцовки, немного хинина и два хирургических скальпеля.

— Это все, чем мы можем помочь вам, — сказал он по-английски.

Погребной перевел и заговорил с солдатом.

Но Евдокия Васильевна обрадовалась и этому подарку: настоящие бинты, хинин! И скальпели могли пригодиться!..

Часа через два в хижину пожаловал вначале один малаец, потом другой, третий… Каждый из них приносил бананы, ананасы, кокосовое молоко и какие-то клубни, похожие на картофель. Передав морякам дары, они присели у выхода из хижины и принялись с любопытством разглядывать русских. Худощавый, высокий, с гладко зачесанными наверх черными волосами малаец, заметив, что моряки с недоумением смотрят на клубни (Женя Бердан даже надкусил один клубень, но, скривившись, тут же положил обратно), подошел к Бердану, стукнул себя рукой в грудь и заговорил:

— Датук! Датук! — и, показывая на клубни: — Убикаю…

Затем, выйдя из хижины, принес охапку дров, развел очаг и бросил в огонь клубни убикаю.

Побыв немного, малайцы ушли. В хижине остался только малаец, который разжег огонь. Он сидел и молчаливо смотрел в огонь.

Моряки, озабоченные прежде всего тем, чтобы устроить поудобнее раненых, принесли травы, ветвей, листьев и начали устраивать постели.

Евдокия Васильевна обратилась к малайцу, желая узнать от него, есть ли доктор на острове. Но они не поняли друг друга, хотя оба и жестикулировали усиленно. На помощь пришел Погребной, много плававший в Китай, Индию и прекрасно владевший английским языком. Малаец тоже немного говорил по-английски. Из его объяснений Ефим Кириллович узнал, что Датук — это название административного в поселке лица, что-то вроде старосты. Но Датук — это в то же время и имя малайца.

Из разговора с Датуком моряки узнали, что убикаю — название клубней, что клубни эти съедобны и что на всем острове Натуна, шириной почти в пятьдесят и длиной около шестидесяти километров, нет ни одного врача. Был медпункт, но, как только началась в Европе война, врач сбежал. А лекарств у этого медика не было никаких. Обычно лекарь писал бумажку, — Датук показал двумя пальцами, какая это была маленькая бумажка, — и с ней надо было много дней ехать на Борнео. Но туда никто из островитян не ездил: не было денег…

Очаг почти прогорел. Датук палкой разгреб жар, вынул клубень и подал его Бердану.

Тот попробовал и сказал:

— Да это ж точь-в-точь наша картошка, только серединка жестковата.

Датук обрадовался, видя, с какой охотой моряки принялись за убикаю, и ушел.

В углу хижины молча сидела Евдокия Васильевна, К ней подсел Радченко.

— О чем загрустила, Евдокия Васильевна? — спросил Илья.

— Да вот ума не приложу, что делать с ранеными и больными. Ведь на острове — ни медикаментов, ни врача.

— А ты скажи капитану и первому помощнику, может быть, что и придумают.

На следующий день Демидов и Бударин разыскали и обратились через Датука к Амиру, вождю и судье племени. Амир был одновременно и старшиной острова Большая Натуна.

Амир приветливо улыбался, кланялся морякам. Покровительственно похлопывая их по спине, он пригласил гостей в хижину. Казалось, староста очень рад помочь пострадавшим. Он и сидящие с ним малайцы долго о чем-то советовались между собой, часто упоминая в разговоре имя Петера Энгерса. Затем, продолжая все так же приветливо улыбаться, они раскланялись с моряками и ушли, ничего толком не сказав.

Первые дни на острове Натуна

В первые три дня к морякам приходил только Датук да издали на них украдкой посматривали малайские ребятишки — чумазые, коричневые, черноголовые, смешные в своем любопытстве. Они прятались среди кустов и, затаив дыхание и приложив палец к губам, старались не проронить громкого слова.

Японцы, предполагая, что на острове много голландских войск, и готовясь, по-видимому, захватить его, часто бомбили и обстреливали с самолетов Натуну, как раз тот район ее, где располагался поселок Танью и где нашли приют советские моряки. Малайцы, когда им стало невмоготу, ушли в глубь джунглей, посоветовав и морякам переселиться к ним поближе.

Под высокими зелеными сводами пальм, мангровых деревьев[10], посреди беспорядочного сплетения лиан, где царил полумрак, пробирались долго. Кое-где проход пришлось прорубать тяжелым малайским ножом — параном. Почва между стволами деревьев и кустарниками была сырая, поросшая папоротниками; редкие небольшие полянки были покрыты чудесными блекло-желтыми с зелеными прожилками или розово-сиреневыми орхидеями. Где-то наверху в струящихся лучах солнца трещали огромные цикады, заливались птицы, а внизу было тихо. Лишь изредка слышалось шуршание: это уползали в кусты змеи или убегали бледно-зеленые огромные ящерицы. Но вот среди высоких кокосовых пальм показалось и длинное, похожее на сарай и стоящее на сваях строение — давно заброшенная хижина малайца Лимана. Это жилье он и предложил русским.

Малайцы жили в страшной нищете и тем не менее каждый день приносили морякам что-нибудь из съестного: то убикаю, то немного бананов или несколько скорлуп орехов с кокосовым маслом и саго.

Демидов от имени моряков горячо благодарил малайцев, а те участливо качали головой, прищелкивали языком. Их особенно трогало то, что все лучшее из еды моряки отдавали больным товарищам, а не старшему среди них — капитану.

Однажды Датук подсел к очагу и, раскурив свою трубочку и раздав почти весь табак курильщикам, начал что-то оживленно рассказывать. Погребной понял, что Датук говорит о войне и часто упоминает слово Москва.

Бударин вздрогнул, побледнел. Датук, заметив волнение Бударина, хлопнул его по плечу, улыбнулся и отрицательно покачал головой. Погребной, внимательно следивший за рассказом, сказал:

— Датук говорит, что под Москвой русские теперь здорово бьют немцев. Малайцы узнали об этом от голландцев, прилетавших сюда на самолете.